Галина Романова - Ты у него одна
– Нет! – почти испуганно выкрикнула Эмма и, тут же заметив недоумение в его глазах, попыталась сгладить ситуацию: – Дел у меня сейчас много. Недосуг мне.
– Ну смотри…
Они доехали до переулка Краснова, и Эмма выпрыгнула из машины.
Угораздило же так нарядиться… Теперь каждый будет считать возможным предложить ей сожительство. А она совсем не такая, она приличная замужняя дама. Кто виноват, что у Валюшки ни одного приличного парика в шкафу не нашлось. Остальные были еще хуже: один рыжий с прозеленью, другой с пегими прядями, торчащими дыбом. Поэтому, посовещавшись с Лизкой, которая весьма неохотно принимала участие в ее сборах, она остановила свой выбор на этом – черном с огненным мелированием. Одежду выбрали под стать, все из того же Валюшкиного шкафа. Все было ультра, обтягивало Эльмиру, как вторая кожа, и при этом вызывающе вульгарно. Завершали наряд узкие очки с тонированными стеклами.
– Теперь ты настоящая шалава, – вяло констатировала Лизка, вгрызаясь крепкими белыми зубками в морковку. – Ни один мужик не пропустит тебя, не поманив, и ни один не заподозрит в тебе замороженную и замороченную своим целомудрием Эльмиру Потехину. Действуй…
Как именно собиралась действовать Эмма, Лизка не догадывалась. Может, и догадывалась, конечно, но благоразумно помалкивала. Нечего трепать языком попусту, коли ни о каком взаимном доверии и мечтать не приходилось. Собралась подруга в город, значит, есть нужда.
И сейчас эта самая нужда вела Эльмиру узкой тропой гаражного кооператива к хилому двухэтажному строению.
Дом номер восемнадцать мало чем отличался от двух его братьев-близнецов, располагавшихся по переулку Краснова. Шлакоблочные, обложенные красным кирпичом дома в полный голос заявляли о жуткой нищете их обитателей и вопиющем равнодушии городских властей. Оторванные куски железа норовили сорваться с крыш и обрушиться на прохожих. Оконные рамы казались слепленными из пластилина, которым в изобилии были промазаны стекла. Подъездные двери либо отсутствовали, либо кривобоко висели на поржавевших петлях. Водосточные трубы гнусным ржавым придатком свисали с крыш, не будучи в состоянии нести свою службу.
И вот в таком благословенном «раю» пришлось жить покойной Елене и ее убиенному брату Александру. Здесь прошли их детство, сопливое, хулиганское, нищенское и полуголодное. А также отрочество и юность. С содранными в кровь коленками, рогатками под подушкой и в перелицованных тряпках.
«Безрадостно, уныло и бесперспективно», – сделала вывод Эльмира и невольно поежилась под пристальным взглядом пожилой тетки в платке, спущенном на самые глаза. Хорошо, что она явилась сюда в таком демократичном наряде. Будь на ней ее обычные шмотки, ни за что бы не разговорить ей Ленкину мать, а так еще надежда теплилась.
Дверь квартиры номер три распахнулась, стоило ей лишь раз в нее стукнуть. Словно за порогом стояли и ждали ее визита. Она точно знала, что не ждали. Адрес был получен давно от тети Зины, и она о нем почти забыла, но обстоятельства вдруг настоятельно потребовали внести некоторые коррективы в ее самодеятельное расследование, поэтому она и оказалась здесь.
– Здравствуйте. – Эмма приподняла с глаз очки, закрепив их на темечке. – Можно войти?
Женщина в простеньком чистеньком платьице отступила в сторону, впуская Эльмиру в квартиру. Впустила, не спросив, зачем она пожаловала. Молча указала ей рукой в сторону дверного проема, завешенного бамбуковой шторой, и пошла следом.
Комната была одна. С выкрашенными в нежно-розовый цвет стенами с милыми занавесочками на окнах и красивой самодельной мебелью, она производила бы приятное впечатление, если бы не два огромных цветных портрета на стене. Портрет дочери и сына с траурными лентами наискосок в нижней части рамы. И если на портрете Александра Эмма не задержала взгляда… почти, то в лицо Елены она просто впилась глазами.
Она не была красавицей, эта девушка, нет. В лице была заметна даже некая асимметрия. Но вот глаза… Они были удивительны, как сама форма, так и взгляд, которым Елена смотрела в объектив фотоаппарата. Эмма затруднилась бы сказать, что более всего поразило ее: их цвет – необычайно лазоревый или выражение, загадочное, с налетом задумчивости. Мужикам, наверное, нравится, когда на них смотрят с такой вот таинственной поволокой, таящей в себе нечто непостижимое. В них, должно быть, мгновенно просыпается инстинкт зверя – познать, понять, покорить.
Вот и Данила, видимо, купился именно на этот взгляд. Ничего другого в лице не было, что могло бы увлечь.
Эльмира усиленно пыталась подавить охвативший ее приступ ревности. И, что уж совсем было стыдно, с удовлетворением подумала, что девушка уже давно мертва. Это было кощунственно, гадко, подло, но подумалось…
– Присаживайтесь. – Женщина указала ей на резной дубовый стул, стоявший под портретами. – Это дети мои… покойные. Погибли оба… Убили их…
Она говорила без надрыва, без слез в голосе, но столько вселенской скорби было в этих нескольких словах, что в горле у Эммы неприятно запершило.
– Вас как зовут? – спросила она у нее, поразившись, как похожи мать и покойный сын между собой. Невзирая на возраст, мать Александра оставалась очень привлекательной.
– Мария… Мария Ивановна… А вы кто?
– Я? Я… Зойка. – Язык просто не повернулся назвать свое истинное имя. – У меня к вам дело, Мария Ивановна.
– Слушаю вас… Зоя.
Как-то не так она назвала ее имя. То ли с какой скрытой насмешкой, то ли Эльмире просто так показалось…
– Марь Иванна, дело в том, что Ленка, извините, Лена взяла у меня одну вещь. Взяла давно. И теперь мне эту вещь нужно непременно вернуть. А я не представляю как…
– Я тоже! – Мария Ивановна резко поднялась с места, тем самым давая понять, что аудиенция окончена.
– Я с вас и не требую ничего, бога ради! – Эмма всплеснула руками, больше всего боясь, что ей укажут на дверь, а она не сможет быть той бестией, в образе которой явилась сюда, и не сможет нахамить и потребовать сделать то, ради чего пришла. – Мне просто нужен адрес.
– Адрес?! – Красивые брови Марии Ивановны – красивые забытые Сашкины брови – насмешливо поползли вверх. – И только?! А почему сразу не перейти к делу и не потребовать от меня то, ради чего на самом деле пришли?! Сколько вы будете мучить меня?! Сколько рвать сердце?! Сначала являетесь и спрашиваете адрес, потом являетесь и начинаете вынимать душу, требуя кое-чего похлеще… Моя дочь не была такой, понятно!!! Она была славной, чистой девочкой! Она любила собак и кошек. У нас всю жизнь жил попугай. Лена смазывала зеленкой коленки всем дворовым ребятам. И у вас у всех хватает наглости приходить ко мне по очереди и требовать, требовать, требовать! Сволочи!!! Убийцы!!! Что?! Ну что ты на меня так смотришь?! Думаешь, дура бабка?! Не видит твоего маскарада?! И парик твой дешевый, и одежду с чужого плеча?! Убирайся!!! Убирайся вон, дрянь!!!
«Собак… Кошек… Коленки зеленкой?! Тьфу, да и только! И я же еще и дрянь?!»
Начни Мария Ивановна сейчас плакать и причитать, Эмма тут же ретировалась бы, но после такого наскока – нет уж, извините.
Она же еще и дрянь?!
– Я никуда не уйду отсюда! Не уйду, пока вы мне не дадите адрес ее работодательницы. Той, у которой ваша милая дочка работала последнее время. Адрес, и я ухожу. – Эмма нагло вытянула перед собой длинные ноги в чудовищных ботинках и упрямо скрестила руки перед грудью.
Плевать ей на чужую скорбь и чужое горе! Плевать точно так же, как окружающие плюют на нее!
Покоя ей не дают, видите ли!.. А интересно, кто? Кто еще интересовался делами погибшей? Кто еще посещал убитую горем мать до ее визита? Что натворила ее Аленка при жизни, что спустя столько времени после ее смерти о ней не забыли?..
– Гадина! – Тусклый голос Марии Ивановны прервал ход мыслей Эммы. – Такая же гадина, как и другие! Она ничего у вас не брала.
«Ничего, кроме мужа, которого пыталась окрутить, прибегая к неэтичным методам», – пронеслось в голове Эльмиры.
Но она ничего не сказала, лишь упрямо повторила:
– Адрес, и я ухожу!
Мать Елены прошла в угол к высокому шкафу, служившему шифоньером, комодом и сервантом. Выдвинула один из нижних ящиков и, покопавшись там немного, вытащила маленький картонный прямоугольник.
– Вот, – она с откровенной неприязнью смерила взглядом Эмму с головы до ног и швырнула прямоугольничек на пол. – Вот ее визитка.
– Чья?
– Той самой дамы, у которой незадолго до смерти работала моя дочь. Не то чтобы работала… Скорее подрабатывала. Помогала вести домашнее хозяйство.
Мария Ивановна пустилась в воспоминания, перемежая их сдавленными всхлипываниями. Она уже не торопила Эмму. Она просто перестала ее замечать. Говорила, причитала, качала головой и смотрела невидящими глазами в пол.
Эмма тоже смотрела в пол. Но, в отличие от застилавшего взгляда Марии Ивановны, ее глаза были полны ужаса. Она узнала эту визитку. Глянцевая, чуть розоватая поверхность в еле видимых глазу белесых разводах напоминала малюсенький осколок розового мрамора. Тисненные золотом буквы смело разбежались по поверхности.
