Наталья Андреева - Самая коварная богиня, или Все оттенки красного
– А где записная книжка, что была при Марии Кирсановой? Давно хотел взглянуть.
Олимпиада Серафимовна удивленно подняла брови:
– Записная книжка? А вам она зачем?
Платошин:
– Хочу кое-что проверить. Необходимо для следствия.
Валя, метнувшись к двери, крикнула:
– Я принесу! Она у Маруси в комнате!
Наталья Александровна ей вслед:
– Тебе не в диковинку по чемоданам лазить!
Буквально через несколько минут Валя принесла черную кожаную сумочку на длинном ремешке. Капитан расстегнул замочек и достал оттуда блокнот:
– Это я забираю. Сейчас мы все оформим. Вася! Займись!
Вернувшая на веранду Ольга Сергеевна сразу заметила сумочку и насторожилась:
– Зачем это вам?
Платошин удивился:
– А что вы так занервничали, Ольга Сергеевна?
Ольга Сергеевна вскипела:
– Вы не имеете права! Это не мое! Меня забирайте, а ее оставьте!
Платошин:
– Ваше, не ваше, какая разница? Это мне нужно, и я это возьму. Есть возражения? Кстати, какие именно перчатки вы надеваете во время уборки? Резиновые, нитяные?
Ольга Сергеевна спросила:
– А зачем вам это?
Платошин возмутился:
– Вы отвечайте на вопросы, Старицкая, а не задавайте их. Теперь ваше амплуа: подозреваемая. Причем в убийстве. Вопрос на этот раз поставлен конкретно: из какого материала изготовлено ваше, так сказать, орудие производства?
Ольга Сергеевна молчала. Зато в разговор встрял Егорушка:
– Нитяные, я видел!
Ольга Сергеевна закричала:
– Выродок! Дебил! Ну, ничего, покрутитесь вы теперь! Я вам устрою!
Платошин велел:
– Вас я прошу в машину. Теперь вами следователь займется. Всем остальным до свидания. Как говорится, не прощаюсь.
Домработницу увели. Олимпиада Серафимовна опять разохалась и попросила у Вали капелек и подушку под спину. Пока та бегала за всем этим, пожилая дама обиженно сказала:
– Вы слышали? Она мне опять угрожала! Что за намеки? Что значит покрутимся? О чем это она? – разволновавшись, спросила старая дама.
Но никто ей не ответил.
Черный
После того как завтрак был окончен, на тарелках осталось еще много еды: у всех разом пропал аппетит. Валя принялась ворчать, что напрасно, мол, старалась. Дамы тут же разошлись, чтобы не слышать упреков новой домработницы, и на веранде остались только братья и Валентина, убирающая со стола грязную посуду. Егорушка, посопев носом, сказал:
– Я всегда знал, что Ольга Сергеевна плохая.
– А ты хороший, – усмехнулся старший брат. – Тебе давно лечиться надо. Как ты жить собираешься? И где?
– Как где? Здесь.
– Дорогой мой, но теперь папина доля наследства перейдет к твоей тетке. А тебе ничего не достанется. Ни-че-го, – по слогам повторил Эдик.
– Ну и что? Разве Маруся меня выгонит? Она хорошая.
– У нее ведь и другие родственники имеются. Как ты с ними уживешься?
– Какие еще родственники?
– Как же мне тебя жалко, Егор, – грустно сказал старший брат. – Ладно, живи. Дозволяю. Только перестань подсматривать и подслушивать, иначе вылетишь отсюда с треском.
– А кто меня выгонит? Ты, что ли?
– Хотя бы я, – лениво потянулся Эдик.
– А ты-то здесь кто?
– Конь в пальто. Господи, как с дураком разговаривать?
– Пойду, почитаю книжку, – обиженно сказал Егорушка. – Мне не нравится, как ты говоришь.
Валя, вновь вернувшаяся на веранду за посудой, проводила его долгим взглядом. Потом виновато сказала Эдику:
– Сумочку пришлось отдать.
– Пустяки, – отмахнулся тот. – В конце концов, все тайное равно или поздно становится явным. Странно: практически все заглядывали в Марусину записную книжку, и никто не обратил внимания на запись, которая проливает свет на все! А ведь она находится на первой странице! Не думаю, что домохранительница будет теперь молчать. Хотя… Это мотив так мотив! Если только тупые менты сообразят.
– Насчет чего? – не поняла Валя.
– Почему в этом доме убили двоих. По крайней мере, это объясняет, почему Ольга Сергеевна застрелила моего отца. Ладно, пойду позвоню. А ты молодец. Справляешься.
Валя зарумянилась, похвала Эдика была ей приятна.
– Может, чего еще надо сделать? – потупилась она.
– Ходи по дому, слушай, приглядывайся. И за Настей присмотри.
– Она к вам… очень хорошо относится.
– Мы же договорились, что будем на «ты». «Относится»! – хмыкнул Эдик. – Лишь бы язык за зубами держала! Если что – сигнализируй. Пойду позвоню.
Валя понесла на кухню грязные чашки, а он спустился в сад, достал из кармана мобильный телефон и набрал номер Маруси.
В трубке раздались длинные гудки.
– Что за черт? – Он начал волноваться. – Неужели еще не проснулась?
Эдик набрал номер еще раз: нет ответа. Позвонил на мобильный, потом опять на домашний. Без толку.
– Ту ти, ту, ту, ту, – усмехнулся он. – Надо ехать. Так можно остаться ни с чем.
Эраст Валентинович, уже в своих ботинках, спускался по ступенькам в сад, и они едва не столкнулись.
– Далеко собрались? – поинтересовался Эдик.
– Домой поеду, – тяжело вздохнул Веригин. – Слава богу, все разрешилось. Какой, однако, непорядочной женщиной оказалась эта ваша Ольга Сергеевна!
– Ну да… непорядочной. А папочку верните, Эраст Валентинович.
– Какую папочку?
– Ту самую.
Веригин замялся, начал оглядываться по сторонам, покашливать по-стариковски: «кха-кхе, кха-кхе…», прочищая горло. Потом с неприязнью глянул на Эдика:
– Ах, это тебе, наверное, уборщица рассказала, что я… Честное слово, она совсем не то подумала!
– Она не то, а я подумал как надо. Сами вернете или мне вашу машину обыскать?
– Знаешь ты к бабам подход, – зло сказал Веригин. – И эту девку, шельмец, успел обольстить. Впрочем, она ведь ничего слаще морковки не видела, тебе даже напрягаться не пришлось.
– Угадали, Эраст Валентинович! – широко улыбнулся Эдик. – Валя – мой человек. И напрягаться особенно не пришлось. Пара пошлых комплиментов, невинный поцелуй в щечку, и я ее кумир. Поэтому я знаю все . Что там, в этой папке? – жестко спросил он.
– Ничего особенного, Эдик, ничего особенного, – засуетился Веригин.
– То-то вы в нее вцепились. Где папка?
– В…
– Где?
– В моей машине.
– Я так и думал! Быстро соображаете!
– Там только акварели, ничего не значащие и не стоящие акварели, – побагровел Веригин.
– Кисти Эдуарда Листова. Ну да, ничего не стоящие. Охотно верю. А может, еще что-то? Парочка холстов, а?
– Там даже подписей нет! Это просто этюды, которые двадцать лет назад твой дед привез из провинции! Всего лишь наброски!
– И можно подрисовать: «Э. Веригин». А? В гении метите? А не поздновато вам?
– Но это же невозможно! Все знают манеру Эдуарда Листова, и я…
– Значит, акварели написаны не в манере. Я как-никак по образованию тоже искусствовед, Эраст Валентинович. Пусть мне за взятки зачеты с экзаменами ставили, а чаще за красивые глаза, но кое-чего и я успел нахвататься. Так что разберусь. Это у нас фамильное. А как насчет зависти? – подмигнул Эдик.
– Какой зависти?
– Живописью в молодости, часом, не баловались, Эраст Валентинович?
– Побойся бога, Эдуард! Я только хотел открыть миру нового Листова!
– Вот и откройте. Только без самодеятельности. Папку отдайте мне. Так и быть, деньгами поделюсь. Раскрутите – получите процент.
– Какой ты, однако… – Веригин замялся.
– Какой?
– Жесткий. Будто и не Листов.
– Вот именно.
– Я не понимаю, о чем ты?
– А вот этого недолго уже осталось ждать. Верните мне рисунки, найденные в мастерской моего деда, – твердо сказал Эдик. – Это принадлежит моей семье.
– Хорошо, – устало кивнул Веригин, – я отдам. Но Нелли сама… А впрочем, какая разница! Мне уже все равно!
В сопровождении Эдика он заковылял к своей машине, бережно достал из салона папку, подержал с минуту в руках, потом с явным сожалением протянул Оболенскому:
– Вот. Только ты, Эдик, имей в виду, что…
– Без комментариев, – оборвал тот и жадно заглянул в папку: – Ничего себе этюды! Неплохо, черт возьми! Неплохо! А? Я пока оставлю это у себя.
Веригин что-то еще пытался сказать, но Эдик, не дослушав, торопливо направился к своей машине. Он был зол. Вот прохиндей! Куда ни кинь, одни убийцы, шантажисты и воры! Ты подумай! Никому нельзя доверять!
…Он ехал, нет, летел по шоссе, не обращая внимания на видеокамеры и выразительные жесты водителей, которым он выходил в лоб. Эдик всегда жил на высокой скорости и плевал на все в мире запреты. Сейчас он надеялся лишь на то, что Маруся еще спит. Бессонная ночь, большая доза снотворного. Нет, не могла она так быстро прийти в себя, если только ее не разбудили. А кто разбудил?
Он гнал эти мысли прочь и убеждал себя, что все идет по плану. Отец больше не претендует на половину наследства, Настя пока молчит, Нелли больше нет. Все хорошо, все замечательно, все идет по плану. Ах, мама, мама, надо же было попасть в дом Листовых именно этому пистолету! А Платошин еще удивляется, откуда на нем твои отпечатки пальцев! Хотя он, похоже, ничему больше не удивляется. Но сколько же лет этой истории? Их там просто не может быть, этих отпечатков! Мало ли в чьих руках успел с тех пор побывать «Дерринджер»!
