Наталья Кременчук - Смерть на фуршете
— Что-то я тебя, Воля, здесь не совсем пойму, — врезался Трешнев. — Ведь Авессаломыч — скупердяй несравненный! И вдруг гонорар! Повышенный!
— Андрюша, ты на высоте не уловил подробность. — Воля, как обычно, был невозмутим. — Серия шла под общим псевдонимом, и все тексты мы закупали разом, на корню, навсегда. Конечно, гонорары все равно были слабенькие, но на фоне общей финансовой политики «Парнаса» даже привлекательные. Ты никогда не забывай, в каком времени живем.
— Понял! — нетерпеливость была одной из основных черт Трешнева. — Но тогда получается, что Валюшка, хорек еще тот, выпадало несчастье иметь с ним дело, взял перевод турецкого романа, сделанного его Махаббат, перелицевал текст в крымскую курортную историю, прибавил по заказу старого козла Камельковского эротики…
— В данном конкретном случае не «старого козла», а прозорливого редактора, — поправил Ласов.
— Хорошо, старого прозорливого козла, — не отступил Трешнев. — И чем закончилось?
— Ничем! Как уже говорил, чтобы погасить скандал с депутатом, серию закрыли. Роман остался в нашем распоряжении.
— И?
— И в распоряжении Марины, которая, собственно, его и вела. А вот как его куски попали в роман Горчаковского, ума не приложу. Причем не в том виде, первоначальном, о котором тебе говорил Адриан, а прямо в крымском, задорожневском варианте…
— И эротика сохранилась?
Читал ли сам Трешнев «Радужную стерлядь»?
Караванов вновь занялся перелистыванием страниц.
Трешнев и Ласов, поднявший шоры на лоб, смотрели на него с лицами шестиклассников времен Ксениного детства, наблюдающих за приятелем, самолично и недоступно для них разглядывающим «Плейбой».
— Насколько понимаю и помню, — Караванов наконец утолил их ожидание, — текст вставлен сюда не механически. Но одна сцена, — он показал страницы, — где занимаются любовью в роще Кара-дага, а потом плавают в ночном море, написана именно Задорожневым. Для эротизации. Изменены только персонажи. Весь суер-выер остался. Но в нашей серии это была главная героиня, нижегородская инженерша с военного завода, а здесь — внучка крымского татарина, депортированного из Крыма в годы войны. Прекрасно помню, что именно из-за нее вышел очередной крупный крик с Камельковским. На него иногда накатывала праведность. Орал, что сцена — чистая порнуха, надо убрать или, во всяком случае, переписать. А я настаивал на том, что главная проблема не в сексе, — какой там уж такой секс на фоне всего остального, что читаем и видим, — а в том, что действие происходит в еще советское время и представить, что народ купается в ночном море, совершенно невозможно! А где пограничники?!
— Да! Где пограничники? — подхватил Трешнев. — Где пограничники в «Стерляди»?
— Здесь их не надо. Время-то современное. А тогда, между прочим, задумавшись о пограничниках, Камельковский отступил и потребовал как-то переработать сцену, чтоб пограничники не могли появиться… Потому все это мне и запомнилось. Но проект рухнул.
— Вот, оказывается, откуда вы шоры и беруши берете! — воскликнула Ксения, обнаружив пакетик со спальными принадлежностями в матерчатом кармане на спинке кресла перед ней. — Здесь даже тапочки есть!
— Одноразовые, — равнодушно пояснил Трешнев. — Хотя с запасом прочности. Возьмем с собой — может, пригодятся. — Он вытащил такой же пакетик из своего кармана. — А шоры-беруши будут напоминать нам о бдительности… — Посмотрел в иллюминатор. — Здесь-то тебе они уже не пригодятся. Крутимся близ Питера. Как видно, заходим на посадку. Надеюсь, все понимают, и в Питере голодными мы не останемся, но взять этот ускользающий «Кизиловый утес» просто обязаны… Инесса, подъем!
— Что! — вскинулся на своих креслах Гриша Бурцевич. — И здесь халявщики?!
Питерское разочарование
Почему нужно было проводить заключительный акт этой всероссийской премиальной пьесы в Петербурге, а не в Москве, тогда как все предыдущие действия проходили в столице, Ксения не понимала. До тех пор пока Андрей не объяснил: жюри «Пушкинского Дома» возглавляет известный писатель, да чего там говорить — патриарх. Он стар. Он удручен годами. Не может ездить в поездах. Даже на «Сапсане». Прокатился один раз, то есть туда-сюда, — оказалось, уже не по годам. Тем паче летать на самолетах. Решили сделать проще: не он к нам, а мы к нему. Это лишь на первый взгляд неудобно, расточительно, времени много отнимает… Ведь если посмотреть внимательнее, вдуматься — почему бы не прокатиться в Питер, не выйти лишний раз на невские просторы, не соприкоснуться с литературными фантомами северной столицы? А они еще, глядишь, обретут этот таинственный, неуловимый «Кизиловый утес».
Столько света, цвета, блеска и невиданных, экзотических растений — куда там ее скромному другу папоротнику, с которым она познакомилась на «Щедринке»! — Ксения еще не видела.
Нет, они с Инессой никогда сюда бы не попали, если бы не связи этого президиума Академии фуршетов и примкнувшего к ним Гриши Бурцевича. Его Трешнев однажды величал академиком-ревизором. По данным Бурцевича, аккредитацию на премиальные мероприятия ужесточили, количество приглашенных ограничили, охрану усилили. Нечего пускать всех подряд, понапишут потом бог знает что. Не было ничего из того, что они там себе напридумывали, кого оболгали, окарикатурили!.. Влияла на изменение в процедурах и история с убийством Горчаковского и Кущиной (невольное самоотравление несчастного Позвонка и сожжение сына Пахаря-Фермера вместе с приятелем для многих оставалось неведомым — они оказались неучтенными жертвами литературных страстей).
До самого начала церемонии премии «Пушкинский Дом» они, то объединяясь, то разделяясь, мотались по питерским библиотекам в поисках «Кизилового утеса». Садовая, Фонтанка, Васильевский остров, Литейный… У Трешнева всюду оказывались знакомства, какие-то связи, кого-то он тут же брал в неразмыкаемые объятья своего неистощимого обаяния.
Все было — только книги нигде не было! Числилась, а на месте не обнаруживалась… Наконец, вновь пообещав, что при необходимости он выедет за «Кизиловым утесом» в Турцию, а если и там не найдет, то в Библиотеку конгресса, Трешнев повел их на праздник премии «Пушкинский Дом» в надежде на нечаянные встречи, которые принесут им удачу.
И первый, кого они здесь увидели, был, нет, все же не Амазасп Гивиевич, хотя явно и Питер не был лишен института фуршетных халявщиков. Это был Георгий Орестович Беркутов, печальный после похорон любимой аспирантки и теперь наконец прибывший в намеченную питерскую командировку. На «Пушкинский Дом» он пришел для психологического восстановления и был рад, когда Трешнев рассказал ему о поисках книги, которая, как ему кажется, может помочь раскрытию убийств на роковом фуршете.
— Найдем! — твердо пообещал Беркутов. — Здесь книжники, пожалуй, сильнее московских. Я сейчас позвоню двоим. Они, правда, между собой не ладят, но сейчас это как раз хорошо.
Но, как оказалось, Трешнев не только турецкую книжку искал.
Он стал расспрашивать Беркутова про модные предпочтения Элеоноры Кущиной.
— Помнишь, Орестыч, ты говорил, что Элеонора, которую задушили шарфом, никогда шарфов не носила?..
Лицо Беркутова, разгладившееся было за разговором о книгах, вновь стало растревоженным.
— Действительно, не носила. И меня следователи об этом спрашивали… И шарф этот предъявляли. Не ее это шарф. А мать Элеоноры и вовсе сказала, что у дочери вообще никаких шарфов не было, не любила она их… И я это давно заметил. Только платочки.
— И что это за шарф?!
— Вообще-то обычный, летний, такого, знаешь ли, даже приятного нежно-сиреневого цвета. Длинный, с кистями… Но, между прочим, может, это мое субъективное впечатление… он какой-то не молодежный… для дам в возрасте… Кстати, это и мать Элеоноры сказала, мы с ней обменивались…
— Она в Москву приезжала?
— Нет, на похоронах в Кимрах был следователь из этой группы… И на поминках улучил момент — показал вещественное доказательство, улику — этот шарф, который с собой привез. Но все мы в один голос сказали: шарф — чужой! Ищите!.. Это просто ужасно…
На Беркутова было тяжело смотреть, и Трешнев увел его в толпу искать чего-нибудь успокаивающего. А Инесса и Ксения в ожидании его возвращения заняли лучшую, по их мнению, позицию для наблюдения — у окна с пальмой.
Значительную часть присутствующих Ксения уже знала, подавно знала Инесса с ее долговременным опытом фуршетирования действительности. Да и как не знать, если ходят на подобные мероприятия одни и те же? Не только свои, но и чужие. Можно сказать, почти свои. Как ни гоняй, а эти все равно окажутся в нужное время в нужном месте и, если надо, совершат путешествие из Москвы в Петербург. Поэтому нет ничего обиднее, когда горсточка фуршетных бомжей превращает фуршет из стиля жизни в фуршет как средство пропитания. Обоз с хозяйством и столом еще только едет по Биржевому, а они наверняка уже здесь. Но как их узнать?
