Камилла Лэкберг - Проповедник
Сладкие воспоминания Анники внезапно прервал певучий мужской голос, в котором ясно слышался люсекильский диалект с характерным долгим «и». Она как-то слышала, что шикарная публика из Стокгольма тоже щеголяет таким произношением, демонстрируя, что они достаточно платежеспособны и могут регулярно проводить отпуск на западном побережье. Правда это или нет, Анника не знала, но в любом случае считала хорошей историей. Она представилась и объяснила причину своего звонка.
— Ой, как интересно-то, расследование убийства. Я тридцать лет в бизнесе, но первый раз помогаю в таком деле.
«Очень рада, что смогла тебя развлечь и разнообразить день», — мрачновато подумала Анника, но удержалась от комментариев, чтобы, не дай бог, не отбить у него охоту помогать ей в поиске нужной информации. Иногда любопытство людей в связи с убийствами бывало просто болезненным.
— Нам нужна помощь, точнее, список клиентов, покупавших ваше удобрение «FZ-триста два».
— Ой, это совсем непросто, мы перестали его продавать в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году. Чертовски хороший был продукт, но новые правила защиты окружающей среды заставили нас, к сожалению, прекратить его производство.
И шеф по продажам горестно вздохнул, убежденный в несправедливости того, что природоохранные нормативы лишили их возможности продавать такой прибыльный продукт.
— Но у вас, вероятно, сохранилась какая-либо документация по этому поводу? — продолжала допытываться Анника.
— Да, мне надо запросить канцелярию, но, скорее всего, нужные данные лежат в старом архиве. Дело в том, что до тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года мы эти данные фиксировали вручную, на бумаге и в папках, потом, конечно, все компьютеризовали. И кажется, у нас ничего не выбрасывалось.
— А ты не припоминаешь кого-нибудь, кто покупал, — и Анника опять заглянула в оставленный Мартином листок, — продукт «FZ-триста два» здесь, у нас в округе?
— Нет, ты должна понять, что столько лет прошло, и так сразу я сказать не могу. — Он посмеялся. — Слишком много воды с тех пор утекло.
— Да я и не думала совсем, что все будет легко. А сколько может потребоваться времени, чтобы найти эти данные?
Он немного подумал.
— Ну, как тебе сказать… Если я подкачусь к девочкам из канцелярии с чем-нибудь вкусненьким, подзадобрю их немного, то, наверное, можно будет получить ответ сегодня попозже или в крайнем случае завтра рано утром. Подойдет?
Это было даже быстрее, чем рассчитывала и надеялась Анника, когда он начал объяснять ей насчет старого архива. Довольная, она поблагодарила директора и положила трубку. Затем написала записку Мартину, где отчиталась о результатах своих переговоров, и оставила на его письменном столе.
— Ну, как тебе, Ёста?
— Да, Эрнст.
— Вот житуха — лучше не бывает.
Они сидели на площадке для отдыха перед самым въездом в Танумсхеде, расположившись за одним из столов, где туристы могли перекусить или устроить пикничок. Как люди опытные, не любители какие-нибудь, они предусмотрительно взяли термос с кофе дома у Эрнста и хорошо загрузились булочками в пекарне в Танумсхеде. Эрнст расстегнул свою форменную рубашку и выставил на солнце болезненно-бледную грудь. Краем глаза он посматривал на стайку молоденьких девчонок, которые, смеясь, с шумом и гамом устроили себе перерыв в поездке.
— Слышь, ты, закрой рот, а то слюни капают прямо на рубашку. Вдруг кто-нибудь из коллег мимо поедет, а нам надо делать вид, что мы работаем.
Ёста героически потел в своей форме. В отличие от Эрнста он не плевал до такой степени на правила и сидел застегнутый на все пуговицы.
— Да наплюй ты на все, они там по самое не балуйся заняты и все шуруют насчет той пропавшей девахи. Всем по фигу, что мы тут делаем.
Ёста помрачнел:
— Ее зовут Ени Мёллер, а не «та деваха». И по-хорошему мы тоже должны помогать, а не сидеть здесь, как два гребаных старпера-педофила.
И он кивком указал на легко одетых девушек, которые расположились через пару столов от них и на которых плотоядно пялился Эрнст.
— И давно ты таким правильным стал? Что-то раньше ты не жаловался на то, что я тебя от этой каторги спас. Ты мне дуру не гони, тоже, понимаешь, задницу рвать — грехи замаливать.
Эрнст перестал облизываться на девушек и посмотрел на Ёсту недобрым взглядом. Ёста опустил глаза. Наверное, зря он раскрылся и сказал вслух то, что думает на самом деле. Он всегда немного побаивался Эрнста. Может быть, потому что слишком хорошо помнил, как ребята из школы стояли кучкой и поджидали у двора. Ему казалось, что он чувствует запах собственной слабости и их беззастенчивую радость от ощущения превосходства. Страх, который он испытал тогда, не забылся, и он переносил его на Эрнста. Ёсте доводилось самому видеть, что бывает с теми, кто связывается с ним. Он пожалел о своих словах и пробормотал в ответ:
— Да нет, я не это хотел сказать. Мне просто жалко ее родителей. Девчушке всего семнадцать.
— Они сами не хотят, чтобы мы им помогали. Мелльберг лижет задницу этому чертову Хедстрёму неизвестно с какой радости, так что хрена им: они меня отстранили, а я им не мальчик какой-нибудь.
Эрнст сказал это так громко и зло, что девушки обернулись и посмотрели на них. У Ёсты не хватило духа указывать Эрнсту говорить тише. Вместо этого он сам понизил голос в надежде на то, что тот сделает то же самое. И уж конечно, он не стал говорить, что Эрнст сам был виноват в том, что оказался не у дел в расследовании. Ведь именно Эрнст наплевал на свои обязанности и не оформил, как положено, заявление об исчезновении Тани.
— Я все же считаю, что Хедстрём делает свою работу довольно хорошо. По-моему, так. И Молин вовсю старается. Справедливости ради должен сказать, что сам я не особенно утруждался.
Эрнст поглядел на Ёсту удивленно, словно не веря собственным ушам.
— Ты что за дерьмо несешь, Мухолов? Сидишь здесь и гонишь, что два сопляка, которые нам в подметки не годятся, могут работать лучше, чем мы, два опытных полицейских, так, что ли? Сидишь тут, понимаешь, и несешь полное дерьмо, тупица.
Если бы Ёста успел хотя бы немного подумать, он с легкостью мог бы предвидеть, какой эффект произведет его замечание. Он наступил на открытую рану Эрнста, задел его эго. Теперь ему оставалось только одно — идти на попятный, и чем скорее, тем лучше.
— Да нет, я не то хотел сказать, я сказал только… да нет, само собой, у них и в помине нет такого опыта, как у нас. Работать-то они работают, но что-то никакого результата пока не видно.
— Ага, это точно, — подтвердил Эрнст, заметно довольный. — Ни хрена они не показали. Одно дерьмо. Вот так-то.
Ёста с облегчением понял, что выкрутился. Его попытка показать характер закончилась так же быстро, как и началась.
— Ну, так что скажешь, Мухолов? Давай-ка позволим себе еще кофейку и по булочке.
Ёста молча кивнул. Он так долго жил, даже не пытаясь хоть в малейшей степени противостоять чужой воле и глядя на все с безразличием, что это казалось ему совершенно естественным.
Мартин с любопытством оглядывался по сторонам, когда они подъехали к маленькому дому. Он раньше никогда не был дома у Сольвейг и ее сыновей и с изумлением рассматривал свалку вокруг.
— Как только люди могут так жить?
Они вышли из машины. Патрик развел руками:
— Не знаю, это выше моего понимания. У меня руки чешутся навести здесь порядок. А этот автохлам стоит тут, по-моему, еще со времен Йоханнеса.
Они постучали в дверь и услышали за ней тяжелые шаркающие шаги. Сольвейг наверняка сидела на своем обычном месте за кухонным столом и не особенно торопилась открыть им.
— А сейчас в чем дело? Неужели нельзя оставить порядочных людей в покое?
Мартин и Патрик быстро обменялись взглядами. Слова Сольвейг насчет порядочных людей несколько противоречили действительности. Список прегрешений ее отроков уже заполнил страницу формата А4.
— Нам бы хотелось с тобой немного поговорить. Ну и разумеется, с Йоханом и Робертом, если они тоже дома.
— Они спят.
Сольвейг хмуро отступила в сторону и позволила им войти. Мартин не мог скрыть выражения явной брезгливости, и Патрик толкнул его в бок локтем, чтобы он держался. Мартин быстро собрался и пошел следом за Патриком и Сольвейг в кухню. Она оставила их там и пошла будить сыновей, которые, как она и сказала, лежали и почивали в своей общей комнате.
— Вставайте, мальчики, вставайте. Легавые здесь и опять вынюхивают. Чего-то хотят спросить, говорят. Если так дальше дело пойдет, то нам придется в двери собачью калитку для легавых прорезать.
Сольвейг было совершенно наплевать на то, что Патрик и Мартин ее прекрасно слышат. Потом Сольвейг опять прошествовала в кухню и села на свое место. С настороженным выражением на лицах в дверях появились Йохан и Роберт, оба в одних трусах.
