Оксана Обухова - Темная лошадка
Он надвигался на меня. Медленно, с опаской стерег каждое движение, и я понимала, уйти отсюда он мне не даст. Он сам был напуган и в этом состоянии способен на все. Если я только дернусь, он наотмашь, без колебаний махнет топором и раскроит мне череп.
Лучше бы я увидела в его руке пистолет. Не знаю почему, но тяжелое оружие пугало меня своей внушительностью и зрелищностью до полуобморока. Лучше бы это был пистолет, тогда бы, возможно, я стала непослушной, попробовала сопротивляться. Я бы подумала, что он не решиться стрелять и привлекать внимание… но у него в руках был этот жуткий, тяжелый топор с отточенным лезвием. А руки привыкли с ним обращаться.
Как завороженная я подчинилась молчаливому приказу, — здесь приказывал топор, он, как палочка дирижера, направлял каждый мой шаг, — и встала у столба. Держа лезвие у моего горла, Федор дотянулся левой рукой до верстака и кучки веревок на нем, не глядя, выдернул одну и, прижимая меня к столбу всем телом и удерживая подбородком рукоятку топора на моем плече, быстро обмотал руки пленницы сзади за столбом.
Перехватив топор, он вытер рукавом телогрейки обильный пот со лба и мрачно посмотрел на меня:
— Ты здесь откуда?
— Мимо проезжала, — не узнавая свой голос, ответила я.
— Зачем?
— Надо было…
— Я говорю — зачем?!
Тряся головой и всхлипывая, я рассказала о деде Авдее и подарках, о том, что часть их передала их бабушке…
— Машина где? — хрипло спросил Федор.
— У калитки, — всхлипнула я.
— Ключи?
Я показала глазами на карман ветровки, и Федор запустил в него руку. Достал ключи, сотовый телефон и, в задумчивости повертев его в руках, начал набирать какой-то номер. Потом буркнул «нет», положил мобильник на верстак и принялся приматывать меня к столбу.
Трудился Федя на совесть. Помнил, как недавно я выпуталась, и прежних ошибок повторять не собирался. Примотал скотчем ноги, как следует облепил руки до локтей и, не долго думая, засунул мне в рот грязную рабочую рукавицу с верстака. Что бы я кляп не выплюнула, богато запечатал рот скотчем, примотав к столбу и голову.
«Конец красоте», — невольно промелькнуло в мозгах. Если останусь жива, все лето проведу, прикрываясь панамкой. И без макияжа.
Ненормальные мысли посещают нормальных женщин даже в состоянии паники. Мне бы в целом о голове побеспокоиться, а я о панамках думаю.
Из глаз быстро потекли слезы. В носу тоже что-то жидко захлюпало. Несчастная и примотанная, я смотрела, как Федя, прихватив ключи и мобильник, выходит из сарая и закрывает дверь на замок.
Стало почти темно и совсем страшно. Где-то за стеной сарая Федор громко переговаривался с копающейся в огороде бабушкой, плел ей что-то о планах на вечер, мол, собирается в сарае до ночи поработать. Клавдия Анатольевна рассказывала ему о заезжей гостье и говорила, что та, похоже, уехала, не попрощавшись. Что ответил внук, я не расслышала, но через десять минут, урча знакомым двигателем, к сараю подъехала моя машина.
Нас прятали.
Эти десять минут, я, как могла, пыталась подцепить ногтями скотч, уговаривала себя не плакать и не падать духом. Рот плотно запечатан, нос опухал, и если Федя не вернется вовремя, я сама себя удушу слезами.
«Держись, Софья, — ерзая задом по столбу, просила я, — держись, паниковать нельзя…»
Крепко врытый столб держал плоский потолок и уходил дальше до крыши. Сверху, с чердака, от моих, прямо скажем не хилых, но бесполезных толчков, сквозь щели падал на голову мусор, закрывая глаза, я пыталась мотать челкой и стряхивать сор на плечи.
«Меня найдут, меня обязательно найдут,» — подбадривала и прекрасно понимала, что никто, а тем более, здесь, искать меня не будет. Для Кутеповых я до вечера в загородном музее-усадьбе, Андрей, когда перепозвонит на сотовый и не получит ответа, решит, что я с кем-то из Кутеповых и не могу уединиться для разговора. Маму я видела несколько часов назад.
Никто, никто не будет разыскивать меня упорно. А потом будет поздно.
«Никому ты не нужна, Сонька, — на исходе девятой минуты появилась мысль. — Можешь реветь и задыхаться от слез самостоятельно… Кому нужна такая идиотка?! За четыре дня второе похищение! Это ж умудриться надо, второй раз на те же грабли, в том же сарае, это талант, такой, как известно не пропьешь и за деньги не купишь…»
Но задыхаться как-то не хотелось. Топор вернулся на верстак и прекратил свое гипнотическое вращение, страх остался, но вместо паники (она выбросила в кровь адреналин и прочистила мозги), появилась некоторая четкость мысли: умирать рано. Надо бороться и освободить, прежде всего, рот. Да, страшно, очень страшно, но ныть и плакать нельзя.
В сумасшедшем, истерическом усилии я качнула задом столб. Раз, другой, третий, и откуда-то сверху мне на голову шлепнулся увесистый кусок грязи. Но столб стоял как вкопанный, точнее, вкопанный и плотно.
Я обмякла на путах (скотч на руках и ногах противно скрипнул) и в этот момент услышала звук родного двигателя.
Сказать, что он меня обрадовал, было нельзя.
С жутко деловым видом, похититель Федор загнал Нисан в сарай, запер ворота на толстый брус и, совершенно не глядя на меня, потопал на второй уровень в «кабинет».
Я тем временем усиленно изображала обморок и покорность судьбе. Унылой тряпочкой висела на столбе и старалась дышать ровно. Если Федя решит, что пленница в коме, может, отвяжет, а? Я «очнусь», мы поболтаем…
Фигушки. Ничего такого Федя не решил. Он вообще, по моему, ни разу на меня не взглянул.
Пришлось «очнуться» просто так.
Из приоткрытой двери в «кабинет» доносилось тихое пение радио, и один раз звякнула посуда.
Чай он там, что ли, пьет?!
Вот это нервы. Я усиленно повизжала через кляп, посучила ножками, поерзала.
Никакого эффекта. Обо мне забыли. Примотали к столбу и пошли чай пить.
От обиды слезы вновь закипели, потекли из глаз, я почувствовала, как распухает и краснеет лицо, как зудит кожа под скотчем, и грязь из перчатки все глубже пробирается в легкие. Хотелась пить или, как минимум, плюнуть. Коли будет чем. Привлекая к себе внимание, я мычала так, что вены вздулись. Воздуха не хватало, горло царапала пыль, я усиленно пыхтела и, кажется начинала выполнять программу максимум — со мной приключался форменный суицид от удушья. Аж в глазах потемнело.
Федя вышел из «кабинета» минут через двадцать. Посмотрел на меня внимательно и одним кенгуриным прыжком оказался у столба.
Не особенно миндальничая, мужик содрал с моего лица скотч (было ощущение, что частично вместе с кожей) и выдернул затычку.
Воздух с сипением ворвался в легкие. Он был вкуснее всех французских духов, ароматов моря и луговых цветов, это было дуновение ангельских крыльев. В голове стучало, звенели сотни колокольчиков, я была в раю. Уши опухли от сладкого звона, но слуха хватило, чтобы разобрать:
— Ах, ты бедолага… Это что ж, задохнуться собралась?
Еще недавно мои глаза вылезали из орбит от удушья, теперь тоже самое они проделывали от изумления. «Бедолага»?!
Это номер. Сам привязал, сам скрутил, сам топором, гад, пугал, а теперь бедолага получается?! И где у людей мозги?!
Я опустила личико, спрятала заблестевшие плутовски глазки и, громко хлюпнув носом, проскулила:
— Звери вы. Не люди — звери.
— Звери?! — обиделся бандит Федя. — Я не звери, я совсем не звери! Нашла, понимаешь ли, зверей, ты их еще и не видела-то! — И проверив качество примотки, буркнул: — Ну, ничего, скоро встретишься, посмотришь…
Я вскинула голову:
— Кого? Зверя?
Федя скуксился лицом, ничего не ответил и потянулся к «кабинету».
А меня от страха прошиб холодный пот. В одно мгновение я окоченела от ужаса, — если Федя с топором «не звери», то, какое животное приедет вскоре?! Какое?!
Федя явно бегал в дом звонить по общественному деревенскому мобильнику. Он пытался сделать это по моему телефону, но вовремя опомнился. Кого он вызвал?! Какого зверя?!
Мамочки родные! Набрав полную грудь воздуха, я задрала голову к потолку и, что было силы, заорала:
— Караул!!! Убивают!!! Пожар!!! Помогите!!! Люди-и-и!!!
Из «кабинета» спокойно вышел Федя:
— Чего орешь? — спросил риторически. — Никто не услышит, бабки сериал смотрят. Телики на полную громкость, все глухие как одна.
— Помогите!!!! — на всякий случай заорала я.
Федя вздохнул, спустился с лестницы и поднял с пола варежку. От вида пыльной, облепленной мусором рукавицы, из глаз брызнули слезы:
— Не надо! — взмолилась я. — Я не буду больше кричать!
— Точно не будешь? — усомнился Федя.
— Клянусь! — и всхлипнула: — А какой зверь скоро приедет? А? — и добавила тихо-тихо, с надеждой: — Вы меня пугаете, да?
Федя горестно посмотрел на меня и снова ничего не ответил. В глазах его мелькнула печаль опытного агента похоронного бюро… Уж лучше бы он соврал! Сказал, пугаю, мол, девушка. Утешил.
