Наталья Андреева - Обмани меня нежно
– Тогда спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – машинально ответила она.
«Если все благополучно разрешится, – думала она, глядя в спину уходящему брату. – Если все разрешится, я пойду в церковь и куплю самую большую свечку... Нет, не то. Сделаю пожертвование... Опять не то. В общем, что-нибудь сделаю. Отмолю. А потом начну новую жизнь. С Герой. Честную жизнь с честным человеком. Может, и он не без греха, но, по крайней мере, имеет лицензию на труд, и за ним не ходит по пятам ФСБ. Он не просыпается по ночам в холодном поту, не вздрагивает от каждого стука в дверь, от каждого телефонного звонка. И я так хочу жить».
Хлопнула дверь. «Костик», – с тоской подумала она. Брат отправился спать. Да, неприятный разговор.
Большая разница в возрасте между ними – вот в чем причина. Когда родился Костик, ее уже начали волновать мальчики. Она была занята важнейшим вопросом, от которого зависело: жить или умереть? Красивая я или нет? Что лучше: быть умной или быть красивой? Она училась на одни пятерки, но была похожа на гадкого утенка. И, с отчаянием глядя в зеркало, думала: лучше уж быть красивой! Боже, помоги мне! Забери то, что мне не нужно, и дай то, что нужно! Это смешно, но она тогда была совсем еще девочкой. К ней только-только пришли первые месячные. И в этот момент родился Костик.
Основная нагрузка легла на нее. Отец работал, мама вскоре пошла на работу, бабушки – одна к тому времени умерла от рака, а другая жила далеко и тоже трудилась, хоть и была пенсионеркой. Никто не собирался ради Костика бросать службу, даже мама, которая его обожала. Безрассудная и воистину безумная любовь пришла к ней уже позже, вместе с приближающейся старостью. А тогда маленького брата поручили Кате.
Она, сама еще девочка, воспитывала Костика по-своему. Ему все было можно. Он, по сути, стал ее ребенком, не братом. И малолетняя мать наделала кучу ошибок, занимаясь его воспитанием. Когда Костик пошел в школу, ее, наконец, отпустили. В Москву. И все годы жизни в столице она только и думала о том, чтобы воссоединиться со своей семьей. Оттого и с Ничкиным отцом у Кати Семеновой не сложилось. Он не хотел ни ее мамы, ни папы, ни тем более Костика. Он прекрасно понимал, что его ждет, и в итоге сбежал в Америку. Занялся наукой, как всегда и мечтал, и, кажется, достиг больших успехов. Заботы о семье Катя взяла на себя. Она уже привыкла к тому, что в критический момент становится паровозом, к которому цепляют затормозивший состав. Только отчего-то все время забывают подбрасывать в топку дрова.
Теперь Ничка. Похоже, еще одна ее ошибка. Надо оторвать ее от Костика, от большого тенниса, в котором она никогда не добьется особых успехов, от таких же избалованных подружек.
«Я совсем запуталась!» – подумала Катя с отчаянием.
* * *Бомба взорвалась. Сначала Громов просто отказывался в это поверить. Результаты проверки в музее, где Георгий Голицын работал научным сотрудником, оказались ошеломляющими.
– Все картины подлинники, – отрапортовали ему.
– Какие именно картины? – не понял он.
– Все. Васильев точно весь подлинник.
– Что за тарабарщина! – взвился Валерий. – На каком этом языке?! Учись говорить по-русски грамотно!
Подчиненный молчал. Пауза была долгой.
– Так, – сказал Громов, приходя в себя. – Докладывай по порядку.
– Предварительная экспертиза показала, что копий в хранилище музея, где находятся художники-передвижники и куда имеет неограниченный доступ Георгий Викторович Голицын, не обнаружено, – забубнил докладчик.
– Предварительная. Так.
– Работать дальше?
– Конечно, работать! А он не может быть с ними в сговоре, а? С проверяющими?
– Исключено. Две независимые группы экспертов. Работают, не контактируя друг с другом. А выводы однозначные. Картины принадлежал кисти Федора Васильева.
– А другие? – ухватился он за соломинку.
– Проверять будут все. На всякий случай. Но пока подмены не выявлено. Ни одной.
– И что это значит, а?
– Не знаю, Валентин Сергеевич, – честно признался подчиненный.
– Что-о?!
– Извините. Валерий.
– Так трудно запомнить мое имя? – ощерился он. – Ладно, не суть. Вернемся к Голицыну и Семеновой. Проверка ничего не дала. Но ведь они воруют картины из музея. Голицын ворует, а она продает. Зачем же тогда весь этот цирк? Переход с вокзала на вокзал, смена имиджа, машин, постоянный риск. Зачем цирк?
– Не знаю, Валерий Сергеевич!
– Замолчи, – поморщился он. – Я должен разгадать их хитроумную комбинацию. Я с самого начала знал, что имею дело с мошенниками экстра-класса. Но я не предполагал, что... Короче, надо брать Семенову.
– Она сегодня уезжает.
– Ах, да... Их нашли. То есть они сами нашлись. Уверен, что аферу они провернули за те двое суток, когда мы потеряли их из виду.
– Какую аферу, Валерий Сергеевич?
– А я знаю?! Короче, берите ее. У нее в багаже картина, украденная из музея. Каким поездом она едет?
– «Авророй».
– Мне срочно надо в Пулково. Я вылетаю в Москву. Мы берем ее с поличным, узнаем, какая именно картина была украдена, потом раскручиваем Каретникову. Она сдает нам Голицына. Берем посредника. Голицыну не отвертеться.
Громову показалось, что подчиненный смотрит на него с жалостью. Что? Неужели он давно уже выдал себя? И весь отдел смеется над его любовью к Виолетте? А начальство? Как далеко все зашло? Начальство тоже смеется? Любовь с завербованным агентом – недопустима. Это конец его карьеры.
– Вся преступная группа будет схвачена, – поправился он. Как всегда, в момент наивысшего волнения он прятался за штампованными фразами, которые отлетали у него от зубов, как теннисные мячики от стенки.
– Есть!
Он, не теряя времени даром, рванул в аэропорт и вылетел в столицу. Чертовы московские пробки! Едва успел к прибытию на Ленинградский вокзал Р-200! А хотел подготовиться. Громов был уверен, что Семенова везет подлинник, украденный из музея. Поэтому вместе с ним из Питера в Москву срочно вылетели два эксперта. Они обосновались в кабинете начальника милиции вокзала, куда вскоре привели и задержанную Екатерину Семенову.
А дальше началось черт знает что. Едва увидев пейзаж Васильева, эксперты переглянулись. Потом его отозвали в сторонку.
– Мы только что делали экспертизу этой картины.
– Где?
– В музее, в Петербурге. Там находится подлинник. А это копия. Точнее, две копии.
– Бред. Не может быть.
– Уверяем вас, что мы не ошибаемся.
– Там была другая картина.
– Та самая.
– Ошибка.
– Не верите нам, спросите у наших коллег. У тех, что находятся в Питере. На дворе ночь, но если вам надо...
– Мне надо, – отрезал он и вышел в приемную звонить.
Чего ему стоило поднять с постели людей и отправить их в музей! Ночью! Поднять всех на ноги! Питерскую милицию, своих коллег! Хорошо, что гостиница, в которой устроились эксперты, была в пяти минутах езды от музея, а город ночью пуст! Он и в самом деле поднял на ноги всех, развил бурную деятельность. Звонка ему показалось мало, он велел отослать снимок пейзажа Васильева в Питер. Велел удостовериться, что это та самая картина. Что подлинник и в самом деле находится в хранилище музея. Он за какой-нибудь час проделал немыслимую работу, находясь на расстоянии в пятьсот километров, и получил результат, который его убил.
Громов знал, что ему этого не простят. Не судят только победителей, всех остальных ожидает незавидная участь. И он не исключение. Сказали же тебе русским языком, идиот, что картина находится в музее! Ее видели своими глазами двое уважаемых людей, которых ты вынудил срочно вернуться в Москву, щупали своими руками, обнюхивали носами. Именно эту. Так получилось.
То есть он сам велел в первую очередь обследовать уголки хранилища, где не было толстого слоя пыли. И где в последнее время явно пошарила рука человека. Разумеется, Голицын не фиксировал в журнале, над какими именно картинами «трудится», но нюх-то милицейский на что? Где стерта пыль – там и ищи. Поэтому нет ничего удивительного в том, что именно эту картину Васильева эксперты запомнили, именно ее они проверяли не далее как вчера.
«Попал», – подумал он. Семенова явно над ним издевалась. Вид у нее был наглый и самоуверенный. На губах играла насмешливая улыбка. Он так и не смог разгадать хитроумную комбинацию, авторами которой являлись Екатерина Семенова и Георгий Голицын. Он, Валерий Громов, не понял ни-че-го.
Ему пришлось ее отпустить. Но еще оставались двое, на показания которых он очень рассчитывал. У него еще оставался шанс.
– Мне срочно надо вернуться в Питер, – хрипло сказал Громов, когда за Екатериной Семеновой закрылась дверь.
Теперь ему казалось, что на него все смотрят с жалостью. И коллеги, и начальник милиции вокзала, и эксперты. Даже понятые. Его все жалеют, потому что он провалил операцию. И он уцепился за соломинку:
– Я немедленно еду обратно.
– А мы? – переглянувшись, спросили эксперты. – Дайте нам хотя бы сутки отдохнуть! А лучше двое!
