Го Осака - Косые тени далекой земли
– Об этом я знаю.
– Нисимура и его жена говорили, что приехали из Мексики, чтобы учиться живописи. Но я ни разу не видела, чтобы они держали в руках кисть, да и пальцы у них всегда были, как у музыкантов. По рассказам других японцев, живших в Париже, Ёскэ с женой в конце предыдущего года бежали во Францию из Испании.
Пальцы Рюмона крепко стиснули трубку.
– Из Испании?
– Да. Между Республикой и армией мятежников было заключено соглашение о выводе из страны иностранцев-добровольцев, и осенью тринадцатого года эры Сёва бригады распустили. В результате многие добровольцы, оставшись не у дел, перебрались во Францию.
– И среди них были мои дедушка и бабушка?
– Скорее всего. Они об этом не распространялись, да и я расспрашивать не стала, поэтому поручиться не могу. Но мне приходилось несколько раз слышать, как люди, которые, видимо, бежали из Испании вместе с ними, называли их Рикардо и Мария.
Рюмон встал с дивана. Он не мог оставаться на месте. Значит, правда – его дед с бабкой участвовали в испанской гражданской войне.
– В то время, – продолжала Кивако, – и я, и Игараси увлекались левыми идеями и поддерживали довольно тесные отношения с членами парижских антифашистских организаций. Поскольку мы ни от кого этого не скрывали, на нас косо смотрели люди из «Круа де Фё»,[69] несколько раз они нас чуть не линчевали.
– «Круа де Фё»?
– В буквальном переводе это, пожалуй, будет звучать как «Огненные крестоносцы». «Круа де Фё» – правая фашистская организация, которую основал некий де ла Рок. Много раз, когда нас окружали их люди, супруги Нисимура и их товарищи спасали нас от опасности. Ты слышал, что я была им обязана. Теперь ты знаешь чем – жизнью, не меньше.
Рюмон снова присел на диван.
Он и не думал, что Кивако была в прошлом так тесно связана с его дедом и бабкой.
– Значит, они и по приезде во Францию не оставили свою борьбу? Я имею в виду борьбу с фашизмом.
– Выходит, что так. В сентябре четырнадцатого года эры Сёва,[70] когда началась Вторая мировая война, супруги Нисимура ушли в подполье. Что касается меня, то я в январе следующего года, то есть пятнадцатого года эры Сёва, вернулась через Америку в Японию. Письмо из Мексики, если мне не изменяет память, пришло уже после войны. Они писали, что, вступив в ряды маки, сражались с нацистской Германией и после войны вернулись в Мексику.
– А где все это время была моя мать? Не могли же они взять ее с собой?
– Я слышала, что твою мать оставили в Мексике на попечение родителей Сидзуко. Сидзуко, кстати, писала о ней в своем письме. Могу показать тебе это письмо, когда ты вернешься.
Невероятно – Ёскэ и Сидзуко Нисимура оставили свою дочь, еще младенца, своим родителям и на протяжении многих лет путешествовали по охваченной огнем войны Европе, сражаясь против фашизма.
Почувствовав головокружение, Рюмон подпер голову рукой.
– Я хотел бы задать вам еще один вопрос. Среди вещей, оставшихся у моей матери от ее родителей, я нашел продолговатый золотой кулон. Он довольно странной формы – состоит из трех соединенных друг с другом треугольников. Вам это ничего не говорит?
– Золотой кулон?
– Да. Понимаете, дело в том, что именно такой кулон всегда носил японский доброволец Сато Таро, состоявший в Иностранном легионе мятежной армии. Я уверен, что супруги Нисимура получили этот кулон от Сато. Если, конечно, исключить возможность того, что Нисимура Ёскэ и Сато Таро – один и тот же человек, а также возможность существования двух одинаковых кулонов.
Кивако вздохнула:
– Какая-то путаная история. А скажи, вообще может быть, что твой дед и этот Сато Таро – один и тот же человек?
– Скорее всего, нет. Если сопоставить описание бывшего дипломата, которому довелось встретиться с Сато, и дедушкину фотографию, получается, что это совершенно разные люди.
– Вот что? Ну, так или иначе, я про этот кулон ничего не знаю. Прости, что не могу тебе помочь.
Рюмон зажал трубку между головой и плечом, взял сигарету и закурил.
– А нет ли кого-нибудь еще кроме вас, кто бы знал моих деда и бабку в то время?
– Не уверена. Я думаю, их всех уже нет в живых, но, если хочешь, попробую узнать.
– Узнайте, прошу вас.
Положив трубку, Рюмон снова достал фотографию матери с родителями и стал ее рассматривать. Только что услышанное как-то не увязывалось в его сознании с их лицами.
Рюмон взял в руки висевший на груди кулон.
Перед глазами возникло лицо старого певца Хоакина эль Оро, который вдруг понес какую-то чепуху, увидев этот кулон.
С Хоакином следует встретиться еще раз.
Рюмон спустился в холл гостиницы в восемь. Ханагата Риэ встала с дивана. На ней были черные бриджи и желто-зеленая куртка.
– Доброе утро. Хорошо вам спалось? – поприветствовал ее Рюмон.
Риэ слегка наклонила голову в ответ.
– Неплохо. Я, знаете, уже привыкла пировать ночами, как это принято у испанцев.
Ее ненакрашенное лицо выглядело немного отекшим. Наверное, слова Риэ были не вполне правдивы.
Рюмон и Риэ зашли в соседнее кафе.
Место это было известное и называлось «Музей ветчины». На окорока, во множестве свисавшие с потолка, стоило посмотреть.
Рюмон заказал круассаны и кофе.
– Интересно, как гам Кадзама?
– Вроде бы его выпустили сегодня утром, в шесть. Он мне только что звонил из пансиона. Говорил, его здорово отчитали.
– Главное, что с ним ничего не случилось.
– Но подозрения с него не сняли, и, скорее всего, мне придется еще просить вас о помощи, когда снова надо будет его выручать.
– С удовольствием сделаю все, что в моих силах. Да, а прежде я должен поблагодарить вас – приехали в такую рань составить мне компанию.
Вчера, прощаясь, Рюмон сказал ей, что собирается утром пойти в газетный архив и Архив военной истории. Риэ вызвалась его сопровождать. По ее словам, в Испании попасть в архивы было непросто и без опытного провожатого лучше не соваться.
Она сказала, что оба архива закрываются на уик-энд, но в будни газетный архив работает с девяти утра до девяти вечера, причем не закрываясь на обеденный перерыв. Что касается Архива военной истории, то он был открыт только с девяти до часа.
Было бы удобнее начать именно с него, но Рюмон сначала хотел посмотреть газеты времен войны, выходившие в Саламанке.
Они вышли на улицу и остановили такси.
Чтобы добраться до архивов, нужно было, миновав площадь Эспанья, проехать некоторое время по улице Принсеса. Оба архива находились недалеко друг от друга, на его правой стороне.
Такси свернуло на улицу Конде Дуке, и слева показалось современного вида здание из красного кирпича.
Они отпустили машину и вошли в обширный внутренний двор, вымощенный камнем. Рядом с главным входом на стене висела табличка с надписью: «Эмеротека Мунисипал».[71]
Риэ сказала, что раньше в этом здании находилась военная администрация. Недавно здание перестроили и сделали в нем центр культуры и образования, тогда же откуда-то из торгового района был перенесен сюда и газетный архив.
Получив в регистратуре разрешение на просмотр документов, они нашли в картотеке, распределенной по регионам, отделение Саламанки.
Сакаи Ёнэо, специальный корреспондент токийской «Асахи симбун», в своих репортажах цикла «Бродячее агентство новостей» писал о некоем японском добровольце, которому удалось захватить танк республиканской армии. Рюмон надеялся найти в газетах того времени какие-нибудь упоминания об этом событии.
Он сделал заявку на две газеты, выпускавшиеся в занятой мятежниками Саламанке, попросив принести все номера за июль и август 1937 года.
Вместе с Риэ они ждали в полутемном читальном зале, пока служащий архива не принес большую папку с подшивками. Видимо, здесь хранили сами газеты, а не микрофильмы.
Рюмон попросил Риэ помочь ему, и они бегло проглядели все номера.
Статьи о японском добровольце, захватившем вражеский танк, нигде не оказалось.
Единственное упоминание Японии было в статье о положении на фронтах японо-китайской войны, начавшейся седьмого июля 1937 года.
Рюмон не особенно надеялся на успех, но теперь все же приуныл.
– Что будем делать? – спросила Риэ. – Хотите, посмотрим подшивки за другие месяцы?
– Нет, не стоит. Пойдем в Архив военной истории. Лучше сразу признать поражение и не тратить время попусту.
Они покинули газетный архив и направились к находящемуся на улице Мартирес-де-Алькала Архиву военной истории.
Небо было в облаках, и время от времени сильные порывы ветра ударяли в лицо каплями дождя.
Архип оказался старым кирпичным зданием. Над выходившими на улицу аркообразными воротами виднелась надпись: «Сэрвисио Историко Милитар».[72] В этом здании был и архив. Судя по внешнему виду здания, можно было предположить, что здесь раньше были казармы.
