Го Осака - Косые тени далекой земли
Го Осака - Косые тени далекой земли краткое содержание
Го Осака
Косые тени далекой земли
Рюмон Дзиро – журналист отдела срочных новостей агентства Това Цусин.
Рюмон Сабуро – его отец.
Кадзуми – его мать.
Нисимура Ёскэ – его дедушка.
Нисимура Сидзуко – его бабушка.
Кайба Рэндзо – исполняющий директор и главный редактор агентства Това Цусин.
Араки Дзин – глава отдела срочных новостей агентства Това Цусин.
Кайба Кивако – председатель рекламной компании «Дзэндо», теща Рэндзо.
Хамано Нобуо – член совета директоров; глава международного отдела «Дзэндо».
Кабуки Тикако – свободная журналистка, прежде работала в международном отделе «Дзэндо».
Куниэда Сэйитиро – в прошлом – дипломат.
Ханагата Риэ – доцент университета Мэйо, во время действия романа – вольнослушательница Мадридского университета.
Кадзама Симпэй – гитарист фламенко, постоянно проживающий в Мадриде.
Спитаку Харуки – глава представительства фирмы «Дзэндо» в Мадриде.
Хулиан Ибаррагирре – преподаватель Мадридского университета.
Клементе – майор службы безопасности, глава Специального антитеррористического отдела расследований.
Барбонтин – его подчиненный.
Маталон – убийца.
Мигель Понсе – журналист.
Хоакин Эредиа – цыган, певец фламенко.
Михаил Жаботин – помощник секретаря советского посольства.
Хасинто Бенавидес – администратор, ответственный за Пилетскую пещеру в Ронде, в прошлом – полковой товарищ Гильермо.
Пакито – его помощник.
Гильермо – японский доброволец, сражавшийся в Испании во время гражданской войны.
Рикардо – также.
Мария – также.
Кирико – друг Марии и Рикардо времен войны.
Орлов – офицер из штаба НКВД.
Болонский – его подчиненный.
Дональд Грин – лондонский букинист.
Леонора – его мать.
Пролог
Ханагата Риэ одним глотком допила оставшееся шерри.
– Ну, мне пора.
Услышав это, Хулиан Ибаррагирре нахмурил густые брови, на лице его отразилось недовольство.
– Как, уже? Я думал, мы только начали.
Ибаррагирре преподавал баскскую литературу в Мадридском университете, где училась Риэ.
– Не знаю, как в Испании, а в Японии в такое время принято спать.
– В чужой монастырь со своим уставом не лезут. Останься еще хоть на часок.
Риэ и Ибаррагирре сидели в кабачке «Эль Бандито», на углу площади Майор. Этот мадридский квартал пользовался особой популярностью благодаря питейным заведениям, в которых до поздней ночи веселились горожане и туристы. Вот и здесь, несмотря на поздний час, посетителей было так много, что пристроиться к барной стойке можно было только боком.
Однако Риэ прекрасно понимала, что Ибаррагирре придвигается к ней все ближе не только из-за тесноты. Глаза его блестели, как у ребенка, глядящего на новую игрушку, что далеко превосходило обычный интерес университетского преподавателя к своей студентке.
– И вообще, мне завтра рано вставать… так что всего хорошего.
– Ох, слушай, ты и в прошлый раз тоже под разными предлогами…
Ибаррагирре вдруг замолчал.
Он смотрел поверх плеча Риэ в сторону выхода. В глазах мелькнуло настороженное выражение.
За те несколько раз, что Риэ встречалась с ним, ей уже случалось замечать, что Ибаррагирре то и дело беспокойно оглядывается. Быть может, именно потому совместные походы перекусить или выпить стали ее тяготить. Какова бы ни была причина такого поведения Ибаррагирре, Риэ не любила таких суетливых мужчин.
– Спасибо, я хорошо провела время. Габон,[1] – попрощалась она по-баскски и, обойдя стойку, направилась к выходу.
Похоже, кто-то только что вышел прямо перед Риэ – деревянная дверь еще не до конца закрылась и за ней мелькнули развевающиеся полы черного плаща.
Словно следуя по пятам за этой тенью, Риэ, подняв воротник куртки, вышла наружу.
Свежий ветер подул ей в лицо. Во второй половине октября по ночам в Мадриде обычно довольно холодно, но в этом году погода стояла теплая.
Риэ без особой цели огляделась вокруг, но человека, который должен был только что выйти, и след простыл. Может, ей просто показалось?
Не прошла она и нескольких шагов, как девушку догнал Ибаррагирре.
– Я подвезу тебя.
– Спасибо, но тут пешком всего минут пятнадцать, я сама дойду.
– Ночью, одна?!. В последнее время Мадрид не тот, что раньше.
– Раньше, то есть во времена Франко? – проговорила Риэ не без иронии.
Ибаррагирре на мгновение замолчал, потом заявил:
– Именно. Во времена Франко. Что ни говори, а с безопасностью тогда все было в порядке. Ведь тогда повсюду еще хозяйничали «треуголки».[2]
Примерно полвека назад, в июле тридцать шестого года, генерал Франсиско Франко поднял восстание против правительства Испанской республики. При поддержке нацистских режимов Гитлера в Германии и Муссолини в Италии, после трех лет гражданской войны, Франко удалось подчинить себе всю Испанию.
Без долгих разговоров Каталония и Баскония были лишены прав автономии, и на все языки отдельных областей страны – то есть на все языки кроме государственного, кастильского, – были введены строгие ограничения.
Однако осенью 1975 года, когда со смертью генералиссимуса Франко закончилась его диктатура, продолжавшаяся целых тридцать шесть лет, Испания начала переход к либеральному режиму, чтобы, подобно змее, сбросить старую кожу.
На престол взошел король Хуан Карлос, которому посредством разумных политических мер удалось постепенно провести либерализацию и демократизацию своего отечества.
Главные области страны снова получили автономию, и ограничения на языки были сняты. С осени 1982 года в стране стал править премьер-министр Фелипе Гонсалес со своей Социалистической рабочей партией,[3] и под руководством короля Испания идет по пути умеренного социализма.
Риэ произнесла, не глядя на собеседника:
– Это, наверное, в вас баскская кровь говорит.
Ибаррагирре, не останавливаясь, широко развел руками.
– Времена сейчас другие. Мы и автономию получили, и на нашем языке сейчас можно говорить свободно.
– Но ЭТА[4] все еще проводит теракты, пытаясь добиться независимости, не правда ли? Совершенно так же, как было во времена Франко.
Ибаррагирре нервно оглянулся и, понизив голос, проговорил:
– Сколько бы центральное правительство ни менялось, перед басками стоит одна конечная цель – полная и ничем не ограниченная независимость страны. Ты и сама прекрасно знаешь, что Баскония и антропологически, и лингвистически совершенно не похожа на Испанию.
– Спорить не буду, но ведь этим нельзя оправдать террористические акты, не так ли?
– Это не теракты. Это война. Между Басконией и Испанией.
– Вы, что же, поддерживаете их стратегию, бомбы, похищения и убийства?
– Деятельность ЭТА найдет отклик в сердце любого баска.
– Неужели? Что-то мне не верится, что баски так любят кровопролитие. Я вот слышала, что в баскском парламенте организацию ЭТА поддерживает только партия «Эрри Батасуна».
Ибаррагирре опять оглянулся и со вздохом проговорил:
– Японцы – нация однородная, и вам нас, национальное меньшинство, не понять.
Ибаррагирре было лет тридцать пять, то есть он был старше Риэ года на два-три. И на лекциях в университете, и за столом в пивнушке он говорил только о басках, он действительно гордился своей нацией, и, о чем бы ни зашла речь, будь то литература, искусство или музыка, все для него так или иначе сводилось к баскам.
И только одну тему, политику, Ибаррагирре до сих пор не затрагивал – казалось, он намеренно избегал ее. Пожалуй, сегодня он впервые откликнулся на разговор о политике.
Риэ взглянула вверх, в темное небо.
В том, что японцы – этнически однородный народ, Риэ сомневалась, однако не смогла бы, наверно, с уверенностью сказать, что действительно понимает душу тех, кто живет в Каталонии или Басконии.
Они шли по немноголюдному проспекту Майор, по направлению к центру Мадрида – площади Пуэрто дель Соль. На улице было еще много машин. На противоположной стороне танцевало несколько юнцов – по-видимому, панки, – они отбивали ритм, хлопая в ладоши.
Писо,[5] где жила Риэ, находилось на улице Принсипе, и, чтобы туда добраться, нужно было свернуть с Пуэрто дель Соль на проспект Херонимо, затем дойти до площади Каналехас, а там повернуть направо. Окрестности были вовсе не спокойные, но Риэ нравилась атмосфера торгового квартала.
