Ксавье Монтепен - Сыщик-убийца
— Ваши люди еще там?
— Да, но думаю сегодня же прекратить надзор, который становится теперь излишним.
Герцог надел пальто, взял шляпу и сунул в карман маленький револьвер.
— Я готов, — сказал он, — идем.
И пошел было к двери.
Инспектор остановил его:
— Господин герцог, вы помните об одном очень важном обстоятельстве, о котором вы мне говорили? Дело идет о бумагах, которые ясно докажут виновность Мулена…
— У меня с собой все, что нужно.
— Тогда мы можем идти.
Герцог и агент вышли на улицу.
Фиакр Тефера стоял у дома. Агент усадил в него герцога, сам почтительно сел напротив и велел кучеру ехать на улицу Луи Филиппа. Там он снимал квартиру на третьем этаже.
В этом узком и грязном доме не было привратника, что, очень может быть, и побудило Тефера тут поселиться.
У каждого жильца был свой ключ от входной двери. Внизу располагалась лавочка, хозяин которой заменял отчасти привратника и давал справки о жильцах; в квартале ходили упорные слухи, что лавочник был на жалованье у полиции, и вряд ли это было клеветой.
Тефер расплатился с извозчиком и отпустил его.
Потом отворил своим ключом входную дверь и повел герцога вверх по грязной лестнице, освещая дорогу маленьким фонарем, которым он запасся ввиду ночной экспедиции.
Поднявшись на третий этаж, он отворил выкрашенную красной краской дверь и почтительно посторонился, чтобы пропустить вперед знатного гостя.
Квартира Тефера напоминала театральный склад костюмов и аксессуаров или лавку старьевщика в Тампле. Повсюду были развешаны самые разнообразные костюмы: крестьянина, угольщика, комиссионера, лохмотья нищего, ряса священника, мундир и красные панталоны солдата и тому подобное.
На двенадцати подставках было надето столько же париков самых разнообразных форм и оттенков.
Наконец, у окна, на самом свету, стоял туалетный столик, какие встречаются в уборных актрис, весь загроможденный банками белил, румян, черными и синими карандашами, заячьими лапками, кистями, щетками, одним словом, всевозможными инструментами для грима.
Тут Тефер преобразовывал свою особу, когда того требовали обстоятельства.
Герцог огляделся с изумлением и любопытством.
Агент заметил этот взгляд.
— О! Арсенал полон, — сказал он, улыбаясь. — Здесь есть все нужное для переодеваний… Какой костюм угодно вам будет взять, господин герцог?
— Посоветуйте мне…
Инспектор снял с гвоздя бархатные панталоны, шерстяную куртку и фуражку.
— Это платье еще новое, — сказал он. — Вы можете надеть его без отвращения. Я буду иметь честь служить вам камердинером.
— Хорошо, — прошептал Жорж.
В своем новом костюме герцог мог бы смело показаться где угодно, не привлекая внимания: он походил на чистого рабочего.
Тефер также изменил свою внешность, сменив сюртук военного покроя на старомодное пальто, а цилиндр — на круглую плоскую шляпу, что придавало ему вид мастерового с фабрики или негоцианта десятого разбора.
— Ну, — сказал он, — кто нас теперь увидит, завтра не узнает.
С этими словами он вынул из ящика связку ключей и сунул в карман.
— Вы взяли все, что нужно? — спросил Жорж.
— Да, господин герцог. Теперь мы можем идти.
— Вы, кажется, отпустили фиакр…
— Я сделал это нарочно. Королевская площадь недалеко отсюда, и я думаю, что было бы благоразумнее идти пешком.
— Да, это правда.
Сенатор и агент вышли.
Небо было еще чернее, чем раньше. Порывистый западный ветер гнал по улицам целые облака пыли.
Вдали слышались глухие раскаты, возвещавшие приближение урагана.
— Отличная погода для нас, — заметил полицейский. — Я бы хотел, чтобы гроза скорее разразилась. Когда гремит гром, все прячутся по домам и затыкают уши; можно шуметь сколько угодно, не привлекая ничьего внимания.
Жорж кивнул, находя рассуждения своего спутника очень логичными.
Они шли медленно, не желая прийти слишком рано.
Прошло несколько минут.
Ожидаемая гроза приближалась, и прохожие торопились добраться до дома до страшного ливня, который собирался затопить Париж.
По улицам носились столбы пыли. Свет газовых фона-рей меркнул перед блеском молний, раскаты грома заглушали стук колес экипажей.
Герцог де Латур-Водье и Тефер продолжали идти размеренным шагом.
ГЛАВА 17
Госпожа Амадис с годами отказалась от праздников, которые некогда так любила устраивать и которые собирали в ее салон довольно смешанное общество.
Только раз в неделю она принимала небольшой кружок старых друзей, а остальное время посвящала Эстер и чтению романов.
Она любила музыку и по-прежнему постоянно бывала в опере, но уже не демонстрировала свои яркие, бьющие в глаза костюмы и драгоценности, а брала темную ложу бенуара.
Особенно она любила «La Muette de Porticci», напоминавшую ей о трогательной и несчастной любви Сигизмунда де Латур-Водье, герцога и пэра Франции, и несчастной дочери полковника Дерие.
В своем тихом безумии Эстер часто напевала мотивы из творения Обера.
Если она раздражалась, госпожа Амадис легко успокаивала ее, напевая фальшивым голосом арию этой знаменитой оперы. Поэтому вдова поставщика возила Эстер на все ее представления.
Во время спектакля Эстер жила в каком-то экстазе. Она жадно слушала музыку с неизъяснимым волнением и, казалось, переживала счастливые часы исчезнувшего прошлого.
В день допроса Рене Мулена была удушливая жара, и воздух, насыщенный электричеством, предвещал грозу.
Все это имело на Эстер дурное, но и неизбежное влияние.
С утра она была необыкновенно раздражительна. Ее губы шептали несвязные речи, среди которых часто повторялись слова: Сигизмунд… Брюнуа… Сын мой…
Госпожа Амадис не пугалась этого, но ей хотелось бы успокоить необычайное возбуждение Эстер, и, естественно, ей пришла в голову мысль о музыке.
«Вот было бы хорошо, если бы сегодня давали ее любимую оперу! — подумала она. — Это было бы отличным лекарством».
Она взяла газету и взглянула на репертуар. Давали «Роберта-Дьявола».
«Ну, это не годится для Эстер, — подумала почтенная дама. — Монахини, дьявол со своей свитой, кладбище, и меня даже страх разбирает… Да и понятно!»
Госпожа Амадис начала петь самым фальшивым голосом:
Roi des enfers, c'est moi gui vous appelle…
C'est, moi…
Moi damne comrae vous…
«Нет!… нет!… Это вовсе не весело!… А есть и еще страшнее:
Nonnes, m'enctendez vous?
Nonnes, relevez vous!…
Брр!… Мороз по коже продирает… Решительно, это не годится, по крайней мере для Эстер. Я пошла бы, если бы бедная крошка была спокойнее. Я обожаю «Роберта-Дьявола»! Ну, да мы увидим вечером. Я велю подавать раньше обедать и поеду в половине восьмого, чтобы поспеть к началу».
С этими словами госпожа Амадис пошла в комнату Эстер и нашла ее занятую перелистыванием какого-то иллюстрированного романа.
Безумная не читала, а только проглядывала гравюры с наивным любопытством ребенка.
Госпожа Амадис подошла и положила руку ей на плечо. Эстер быстро обернулась с раздраженным видом, но тотчас же узнала ее, и губы сложились в улыбку без всякого выражения.
— Ну что, как себя чувствует моя маленькая герцогиня? — спросила старуха.
В разговорах наедине она любила давать Эстер титул, на который та имела полное право: это приятно щекотало ее самолюбие.
Эстер не отвечала ни словом, ни жестом. Она, казалось, не поняла, а на самом деле — даже не слышала.
Все ее внимание, все ее мысли были заняты гравюрой, попавшейся ей на глаза. Все тело бедной безумной конвульсивно вздрагивало.
«Что там такое?» — подумала госпожа Амадис.
— Покажи мне, крошка, — сказала она, — покажи своему другу, что у тебя там.
Эстер, не спуская глаз с гравюры, лепетала несвязные слова. Ее пальцы судорожно сжимались, брови хмурились. Видно было, что в ее мозгу происходила сильная работа. Она, казалось, пыталась что-то припомнить.
— Ах! Боже мой! — вскричала госпожа Амадис, увидев наконец гравюру. — Вот точно нарочно нарисовано! Все как есть! Брр! Мне и теперь даже страшно!
И почтенная матрона задрожала, как Эстер. На гравюре была внутренность спальни.
Около постели в беспорядке лежали на полу опрокинутая колыбель и маленький ребенок. Тут же молодая женщина, полуобнаженная, боролась с человеком со зловещим выражением лица, который старался схватить ребенка. В углу лежала без чувств другая женщина, уже немолодая и толстая.
Это напоминало поразительным образом страшный эпизод, следствием которого было безумие Эстер.
— Плохо дело! — прошептала вдова поставщика. — Эта проклятая картинка ее поразила. Она теперь припоминает, хотя и не знает, наверное, что… Я предвижу припадок! Черт бы побрал эту несчастную книгу!
