Максим Окулов - По лезвию ножа, или В погоне за истиной. Книга 2
— Да, Калиока, да! Мы счастливые, мы избранные. Иди, начинай работать во славу человечества!
Светлана все прекрасно поняла. Здесь было организовано производство какого-то синтетического наркотика, а она — Светлана Озерова, ныне Калиока — теперь принимает активное участие в его распространении. Смириться с таким положением дел было категорически невозможно. Она, наконец, приняла окончательное решение бежать! Но она не была столь наивной, чтобы не понимать — ее не отпустят. Слишком много она знает. Так что попытка у нее может быть только одна. В случае неудачи в лучшем случае Светлана попадет в штат работников предприятия, где будет наслаждаться проповедями Великого Радоша, вдыхая ядовитые испарения. И она начала внимательно приглядываться к своему ближайшему окружению…
* * *Следствие по моему делу шло весьма успешно. После ареста и смерти Голопупенко мне назначили вполне вменяемого следователя, который в свое время очень уважительно относился к покойному Соколову. Адвокат знал свое дело, да и коллеги убиенного депутата уже успокоились, перестав проявлять особую активность в стремлении повесить на меня «всех собак». Несмотря на это, вероятность, что я отделаюсь условным сроком, была очень мала. Дмитрий Петрович откровенно пообещал, что дадут мне не более полутора, максимум — двух лет. Не могу сказать, что это известие сильно выбило меня из колеи. Да, конечно, Бутырка уже стала для меня родным домом, где все было привычно и знакомо. В случае же получения срока, меня ждал этап, новая зона — полная неизвестность. С другой стороны, у меня будут в высшей степени положительные рекомендации, да и дело, которым я занимаюсь здесь, уверен, будет востребовано и на новом месте.
Больше всего меня страшил суд… Нет, я боялся не строгого взгляда судьи и томительного ожидания окончательного приговора. Я понимал, что Катя скорее всего не сможет не приходить на судебные заседания, где, совершенно очевидно, должна присутствовать в качестве свидетеля Даша… О! Мне становилось плохо от одной мысли, что эта встреча произойдет! В письмах я попытался намекнуть жене, что быть может ей не стоит приходить в здание суда, но она отвергла эту мысль напрочь, упрямо заявив, что должна быть в суде, поскольку там будет решаться моя судьба.
На деле же все получилось не так страшно, как я это себе представлял. Судья, женщина лет около 60, казалось, понимала всю пикантность ситуации и насколько возможно не заостряла внимание на скользких вопросах. Даша появилась на одном из заседаний, дала свидетельские показания и по окончании покинула здание суда. Катя же приходила регулярно, садилась подальше в уголке и тихо сидела большей частью уткнувшись в какую-то книгу. Я сразу понял, что она молилась: ее губы едва заметно шевелились. Удивительно, но Катино присутствие очень поддерживало меня. Я по-прежнему боялся прямо смотреть ей в глаза, бросая взгляды украдкой. Каждый раз я искренне удивлялся. Нет, ну правда! Надо же быть ТАКИМ идиотом?! И чего мне не хватало?! От жены на самом деле было трудно оторвать взгляд, даже несмотря на строгий деловой костюм, полное отсутствие косметики и немного усталый скорбный вид.
Наконец настал решающий момент вынесения приговора.
— Именем Российской Федерации, — торжественно начала судья. Я с трудом оторвал взгляд от мысков своих ботинок и посмотрел на Катю. Она, будто что-то почувствовав, перевела взгляд с судьи на меня. Наши глаза встретились… Я невольно вспомнил ту нашу чудесную встречу в кабинете Соколова, когда я утонул во взгляде этих волшебных голубых глаз. Вот и сейчас. Я ничего не желал так сильно, как заключить жену в объятия и никогда более с ней не разлучаться, — назначить наказание в виде лишения свободы сроком полтора года с отбыванием наказания в исправительно-трудовой колонии общего режима. Приговор может быть обжалован…, - это было уже не важно, главное я услышал. Надежда на освобождение в зале суда рухнула. Из глаз Кати потекли слезы.
В камере сидельцы все поняли по моему кислому выражению лица.
— Ну что, Художник, на этап?
— Угу.
— Сколько дали?
— Полтора общего.
— Ерунда! Это меньше, чем в армии служат! — Барон зашелся сухим старческим смехом. — Отвальная будет?
— А как же!
Составление списка продуктов для праздничной трапезы несколько подняло настроение. Я решил организовать трапезу в кавказском стиле. Из мясных закусок — бастурма и суджук, традиционные сыры — сулугуни и чечил, разнообразная зелень, включая тархун, базилик и мяту, лаваш, соленья и непременный кизиловый «Арцах» — замечательный крепкий армянский напиток. На горячее же я решил выбрать люля-кебаб из баранины. Эти замечательные мясные колбаски, обжаренные на гриле с дымком, необходимо сложить вместе и завернуть сначала в фольгу, потом в несколько слоев бумажных полотенец, а потом опять в фольгу. Так они остаются горячими долгое время. Такую передачу, естественно, не примут официально, но Дмитрий Петрович знал пути, по которым за отдельную плату без труда передавались подобные посылки.
Список я передал адвокату на следующий день. Дмитрий Петрович пришел ко мне за подписью под кассацией. Я отказался. Адвокат долго меня уговаривал, потом по-настоящему рассердился и даже повысил голос. Я был непреклонен, это было окончательное решение: пусть все будет так, как Господь решил. Я не хочу больше хитрить и изворачиваться. Также я взял с Дмитрия Петровича слово, что он не станет хлопотать насчет устройства меня в какую-нибудь специальную «блатную» колонию. Если уж суждено мне испить горькую чашу до дна, то пусть это будет по-настоящему.
Этап не заставил себя долго ждать. Через десять дней я уже пытался заснуть на жесткой шконке спецвагона, увозящего меня на восток под романтический стук колес.
Часть II. Вольная воля
Тогда сказал Иисус к уверовавшим в Него Иудеям:
если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики,
и познаете истину, и истина сделает вас свободными.
Итак, если Сын освободит вас, то истинно свободны будете.
Ин. 8, 31–32, 36Прощение
За расставаньем будет встреча,
Не забывай меня любимый,
За расставаньем будет встреча,
Вернёмся оба, я и ты.
Плачу, бедствую, гибну почти,
говорю: о, даруй мне пощаду, —
погуби меня, только прости!
И откуда-то слышу: — Прощаю…
— Отряд! На пра-во! Шагом марш! — я исполнял команды словно автомат. Мысли о завтрашнем свидании с женой не давали покоя….
— Чего нахмурился, Дэнис? — спросил Митрич, сосед по койке, надежный друг Иван Дмитриевич Дорохов — лет 50, среднего роста, крепкий, жилистый мужик. Он здорово помог мне в тяжелый период, когда я пытался заработать авторитет в новом месте заключения. Дежурный уже скомандовал отбой, так что мы разговаривали тихо — в полголоса.
— Жена завтра приезжает, Митрич. Боюсь!
— Чудак человек! Раз из Москвы едет в такую даль, то чего же ее бояться?
— Да мы, понимаешь, расстались трудно… Ну… Изменил я ей, короче. Потом вся эта свистопляска и закрутилась.
— И чего, так и не помирились?
— Ну, понимаешь, больно это очень. Тяжело мне ей в глаза глядеть, стыдно. Так, в письмах очень хорошо общались, а вот при личной встрече как будет…
— Эх, Дэнис! Счастливый ты мужик! И как будет при вашей личной встрече, я примерно догадываюсь! — глаза собеседника озорно блеснули. — Не знаю, насколько тебя хватит, но, что встреча будет жаркой, просто уверен!
— Да ладно тебе! — я немного смутился. — У меня все перед глазами та баба встает, ну с которой я значит…
— И что, у тебя при этом встает?
— Митрич, тьфу на тебя!
— Ну ладно, Художник, чего ты? Я же серьезно спрашиваю. Остались ли какие теплые чувства к той женщине?
— Да какие, к лешему, теплые чувства?! Ничего у меня не встает… Ну, то есть, когда о ней думаю, конечно! — мы одновременно расхохотались в голос.
— Э! Потише там! Совсем оборзели! — собратьям по несчастью явно не пришлось по душе наше бурное веселье.
— Да, так вот, Дэнис, счастливый ты мужик. У тебя жена есть… А моя ненаглядная сделала ручкой сразу, как я в СИЗО попал. Мне, говорит, в доме мужик нужен, извини. Вот так. Просто и ясно. И ни тебе посылок, ни свиданок, ни фига! — собеседник выругался в полголоса. — Пойду подымлю, а ты спи.
Иван Дмитриевич был странной личностью. В зоне его уважали все авторитеты, а администрация, кажется, даже побаивалась. Каждое утро за Митричем приезжала машина и увозила с территории зоны. Возвращался он зачастую уже после вечерней поверки. У него водились немалые деньги, а с собой он часто привозил настоящие деликатесы. Сам ел мало, в основном угощал товарищей. В этом немолодом мужчине чувствовался прочный внутренний стержень: такой мужик не предаст, не кинет в беде. Я очень дорожил дружбой с этим странным человеком. Несколько раз за время нашего знакомства разговор как бы сам собой выходил на тему прошлой жизни — до заключения, но Дорохов категорически отказывался что-либо рассказывать. Он отделывался дежурными фразами. Когда же речь заходила о его странных ежедневных отлучках с зоны, он становился очень серьезным и говорил, что лучше этого никому не знать, так все будут здоровее. Мне лишь было известно, что Иван Дмитриевич в прошлом профессор, доктор химических наук, преподавал на Химфаке МГУ. В тюрьму попал по статье 228.1, часть 3[14]. Ему дали 12 лет, восемь из которых он уже отсидел. Я как-то спросил Митрича, почему он не хлопочет об УДО[15], но он только рукой махнул: «Эх, Дэнис, меня отсюда скорее всего совсем не отпустят…»
