Антон Чиж - Смерть мужьям!
– Вы просите моей руки, – подсказал барышня.
– Да, спасибо... Софья Петровна, я прошу вас составить счастье всей моей жизни: станьте мой женой...
Родион знал, что в такой момент полагается встать на колено и поднести колечко. Но ювелирные лавки в такой час закрыты, а на колено он побоялся встать, чтобы не лопнула штанина, кто ее знает, как прошита. И попросту остался сидеть.
– Родион Георгиевич, вы одаренный молодой человек, – сказала Софья Петровна несколько более задумчиво, чем требовал такой счастливый момент жизни, к тому же скрестив на груди руки. – У нас было всего три встречи. Замечательных, чудесных, но всего лишь три. Разве можно узнать человека так быстро? Что если ошибаетесь, и я совсем не та женщина, что нужна вам?
– Я умею видеть сущность людей, – сказал Родион и сразу пожалел. – То есть мне кажется, что лучше вас я никого не встречал.
– И вы готовы связать себя браком на всю жизнь с первой женщиной, в которую влюбились?
– Я не влюбился... Вернее, конечно, влюблен, просто чувствую, что вы близки и дороги мне.
Бросив слишком строгий взгляд куда-то за спину чиновника полиции, Софья Петровна тут же улыбнулась и сказала:
– Вы такой молодой, вам еще надо узнать женщин. Так неужели готовы отказаться от разнообразия и новых открытий ради одной? Вам лучше выпустить свою страсть на женщине, которая занимается этим профессионально. И тогда подумать еще раз. Что хорошего несет семья и быт? Дети, склоки, проблемы, нехватка средств, пеленки, запахи вечной готовки, визиты к родственникам, скука в постели, старение вместе и понимание, что ты ненавидишь свою половину. И на все это вы готовы променять главное богатство человека: свободу и познание всех глубин человеческого счастья? Неужели хотите стать скучным обывателем? Это глупо, Ванзаров.
– Но я люблю вас, – попытался оправдаться он.
– Ради этого не стоит обрекать себя.
– Ради вас готов на все... Вернусь в департамент, сделаю карьеру, вы ни в чем не будьте иметь недостатка, даже уйду из полиции, если захотите.
– Ради женщины готовы бросить дело своей жизни?
– Не ради женщины, а ради вас.
Софья Петрова вдруг резко шагнула к нему, словно заслоняя, присела и, глядя прямо в глаза, сказала:
– Чудесный, славный, милый, наивный, очень добрый... Хочешь, я подарю тебе желанную радость? – ее рука обвила шею, Родион ощутил вибрации, идущие от близкого женского тела, и удушающий аромат сладких духов.
– Возьми меня... Подними на руки, отнеси на постель и люби... Люби... Я согласна... Зачем условности брака, просто люби меня, как мужчина женщину... Выпусти зверя, покажи свою силы... Я твоя... Я для тебя...
Пуговица сюртука юркнула в прорезь, раскрывая жилетку. От дыхания ее губ по скуле пробежала мучительная судорога щекотки, такая, что захотелось содрать одежды и выпустить зверя. Перед глазами поплыло жаркое марево, Родион ощутил неудержимый прилив.
– Не сдерживай себя... Здесь все можно... Мы одни, только ты и я... Покажи мне свою любовь, и я подарю тебе неземное наслаждение... Ты готов, иди ко мне... Люби меня...
– Так вы мне отказываете? – вдруг спросил Родион.
Васильковые глазки, в которых почти утонул, резко сузились, став холодными и колючими (ну, так уж показалось – именно: «колючими»). Софья Петровна отстранилась и строго спросила:
– Что?
– Я бы хотел получить официальный ответ на мое предложение.
Встав с колен, она отошла в дальний конец комнаты.
– Простите меня, я не хотела вас обидеть, – сказала тихо и печально. – Все значительно хуже, чем вы думаете...
Буря отступала, оставляя после себя опаленные внутренности и бешеную колотню сердца. Родион стал дышать, смог проглотить и ком в горле. Но язык еще не слушался.
– Вы заметили, я собираюсь в отъезд, – продолжила Софья Петровна. – Утром пришла телеграмма: отец мой при смерти. Ему осталось буквально несколько часов. Боюсь, что не успею с ним проститься. Я должна срочно уехать в Париж... А ваше предложение... Хочу от всей души поблагодарить за него. Наверное, с вами стала бы счастлива. Это было бы чудесно. Но обстоятельства таковы, что я не могу распоряжаться собой. Состояние отца надо сохранить. А для этого... Простите, я бы не хотела еще больше ранить вас...
Он вполне овладел собой. Полезная была процедура. Как нырнуть в кипящую смолу, и вынырнуть: живой-то живой, но старая кожа слезла. Родион не знал, что с ним случилось, но далеким чутьем понял, что перешагнул в жизни существенный рубеж. Ему не было больно, это что-то совсем иное. Словно невидимый хирург вырезал старые глаза и вставил новые, по живому без хлороформа. Сильное потрясение меняет человека, это он знал. Но впервые ощутил, каково это – на себе. Урок был трудный, но целительный. Стало легче. Так легко, словно внутри у него ничего не осталось. Пусто и тихо, только ветер воет. Ему и хотелось завыть, вот только воспитание не позволяло. Так прощаются с первой любовью.
Ванзаров поднялся, по-военному одернув сюртук, и спросил разрешения проводить на вокзале.
Софья Петровна нахмурилась:
– Мне будет тяжело... Да и вам лишние мучения. Простимся сейчас... Спасибо вам за чудесные три летних дня... Я их никогда не забуду. Обещаю... Позвольте на прощание дать один очень женский совет?
Родион покорно готов был ко всему.
– Когда будете иметь дело с милыми и славными барышнями, будьте начеку, – очень серьезно сказала Софья Петровна. – Вам, мужчине, сложно представить, какие мысли порой посещают милую головку. Будьте осторожны: женщины – опасный и коварный враг. Они беспощадны и пойдут на все ради достижения своих желаний. В самой тихой домохозяйке может скрываться безжалостный дракон. Стоит ей это понять... Опасайтесь блондинок, они самые непредсказуемые.
– Благодарю, меня уже предупреждали.
Его наградили легким движением бровей:
– В таком случае, искренно желаю вам завершить дело, о котором столько рассказывали, и стать знаменитым на всю Европу сыщиком. Напишите мне в Париж, чем все кончилось. А быть может, ваша слава сама настигнет меня. Прощайте, чиновник полиции... Вас ждет великое будущее... Вы найдете свое счастье...
Софья Петровна по-мужски протянула руку. Если у них в Париже так принято, то здесь у нас свои порядки: Родион предпочитал целовать, а не давить милые ручки.
Чиновник полиции поклонился и стремительно вышел.
Неужели подвиг выдержки и самообладания удался от нерешительности или даже трусости? А вот и нет. Даже в самый разгоряченный момент Родион не мог отделаться от странного чувства, что в комнате еще кто-то есть. Буквально чувствовал это затылком. А быть может, слишком развитое обоняние уловило присутствие других духов. Аромат был не явным, но Родион готов был поклясться, что где-то с ним встречался.
Портье не ожидал, что молодой человек вернется так скоро, и в таком спокойном расположении духа. Только на шее красное пятно, как от нервов. А когда ему показали зеленую книжечку чиновника полиции, Бирюлькин даже растерялся. От него потребовали сообщить: кто приходил в номер к госпоже Ухтомской. Бирюкин поклялся, что гостей у барышни сегодня не было, да и вообще к ней никто не приходит, «кроме вас». Тогда чиновник полиции потребовал предъявить журнал записи гостей. Но сколько Бирюкин ни искал лист, в котором расписалась госпожа Ухтомская месяца три назад, так найти и не смог. И что совсем странно: никак не мог вспомнить ее фамилию. Просто наваждение какое-то: здороваться с дамой каждый день, и не знать имени. Может, не говорила?
Что мог Родион? Только строжайше потребовал, что в случае возврата памяти немедленно сообщили в 4-й участок Казанской части.
2
Обильные груди, из которых столица империи вволю лакала молоко, раскинулись в ближних пригородах по маленьким хуторкам. Держали их финские крестьяне, а потому молоко было жирное, без долива. Нынче сытые коровы доились хорошо, но Марта Ярви не любила лето. В это время года молока хоть залейся, а продавать его некому. Постоянные покупатели уезжали на дачу, бизнес чах. Вот и сегодня, добравшись с тележкой, уставленной бидонами, от Охты до самого центра, Марта продала всего ничего. А потому решила наведаться в заветную квартирку. Еще в мае хозяйка строго приказала, чтоб раньше августа молока не носила – сын отвезен на дачу, а больше оно никому не надо.
Отлив дворнику «дарственную» кружку, чтобы не ворчал, и, уповая на русский авось, финская крестьянка потащила бидон на второй этаж.
Марта уже собралась постучаться к покупателям, как вдруг заметила, что створка не плотно прилегает, а язычок замка торчит наружу. Будучи женщиной воспитанной, а также не умея пользоваться звонком, она легонько приоткрыла дверь, засунула нос и визгливо заголосила:
– Малакка! Слювка! Смютан!
Так и не овладев гласными славянского языка, финка брала голосом, от силы которого распахивались окна на всех этажах. Но зычный призыв остался без ответа. В прихожей было темно и тихо. И пахло чем-то неприятным.
