Владислав Вишневский - Следы на воде
Далее, как только Фил будет «готов», Хельма усыпит Мелену. Гипнозом, естественно. Глупо, кто плохое подумал. Лишние проблемы России ни к чему. Директор СВР так и сказал: «Никаких мне луговых, понимаешь! Ни-ни. Смотрите там, чтоб без этих ваших ядов-химикатов, вместе с протонием-плутонием, без стрельбы мне, чтоб… гха-гхымм! Работать другими методами сейчас надо, други-ими. Головой!». Директор человек авторитетный. С круглым апоплексическим лицом, с отдышкой… Серьёзный человек, ответственный. Одно и тоже два раза не говорит. Никто ему и не возражает. Без слов всем понятно: политика дело серьёзное. Мировая — тем более. «По тихому сейчас надо, на цыпочках. Но твёрдо и без осечек! Так вот! Го-ло-вой!» — напутствовал директор разработчиков программы. Потому Хельма в командировку с Цитроном и попала.
На часа два — два с половиной Хельма итальянку усыпит. Последнее, конечно, зависит от энергетических затрат Хельмы, и крепости организма девушки. Итальянка же! Красивая! Пусть живёт, чего там! К тому же, молодая. Но с полным освобождением от лишней информации в голове. Подсунут ей потом записку от якобы того самого Фила, девушка прочтёт (если узнает!), и успокоится. К тому же, рядом Яцек будет. И Хелена вернётся. У Хелены вообще бесспорное алиби приготовлено. Возможна встреча с одним из своих дядюшек фон Браун, например. «Дядюшка» уже в пути, уже на связи. Подготовлены и другие варианты. Раскрывать которые сейчас вовсе неуместно. Как говорится, кто меньше знает, тот крепче спит. Не в прямом, конечно, смысле, не чёрный юмор, а в переносном. Да и зачем все секреты раскрывать? Мало ли кто прочтёт?! Оправдывайся потом!
Главное, утро бы скорее наступило.
И оно пришло.
Пришло-то пришло. Но, Фил куда-то вдруг взял и исчез. Вечером был, — утром — нет его. Открыв друзьям дверь, Мелена, в лёгком, коротеньком халатике — что немедленно отметили оба агента, но по-разному, прикрывая зевоту рукой, расстроено поведала: «А Фила нет. Ему кто-то почти утром позвонил, с работы, он и ушёл. Сказал, что позвонит».
— Так он вернётся? — не скрывая разочарования, спросил Яцек.
— Наверное. Обещал. Сказал, вам привет передать. Просил шефство над вами взять.
— А где у него работа? — едва не раскрывая карты, жёстко спросила Хельма. Она уже почти настроила свой «аппарат».
— Где-то в Лондоне, — пожав плечами, отчего прелестные груди девушки выразительно наполнились, расстроено призналась она. — Я не знаю. Я не интересовалась.
— Понятно. — Вполне определённо, но с разными интонациями ответили супруги.
И вовсе им было не понятно. И совсем неприятно. Промежуточная, почти основная фаза операции проваливалась. Совсем и с треском. Нужно было немедленно возвращаться к волшебному BlekBerri. Напрягать коммуникатор. Останавливать «начало». Если его можно остановить, конечно. Когда курок спущен, пулю назад не вернёшь. Это да. Конечно. Если курок спущен — это да, а если он в «дороге» ещё? Нужно спешить. Что Яцек под благовидным предлогом — ой, извините, я, кажется, не выключил свет в ванной комнате! — и сделал. Хельма осталась успокаивать расстроенную «девочку». «Ну как он мог уехать?! Как мог оставить такую красавицу одну!» Мелена уже носом хлюпала.
А Фил совсем нет. Он, до поры, до времени, и забыл уже о своей итальянке. И о Хельме с Яцеком. Последних он вообще не запоминал. Расслаблял какие возможно органы, как советовал шеф, не более. Жизни радовался.
Обязательно нужно отметить способность шпионов-разведчиков всех мастей легко в нужный момент забывать навязчивые, прилипчивые связи, как и проколы, включая любовные, так характерные для сотрудников всех спецслужб. Потому, кажется, они и считаются ловеласами. Вернее секс-символами. Как Джеймс Бонд, например. В русской транскрипции эта мысль может звучать точнее: поматросил (козёл!) и бросил.
Едва Фил услышал в телефоне голос шефа, и команду срочно явиться «домой» — сынок, извини! — он её немедленно выполнил, поспешил. «Ниже отеля, в нескольких милях на частном вертодроме тебя уже ждёт вертолёт «Робинсон», он доставит на военный натовский аэродром, а там первым бортом и домой. Тебя встретят. Жду». Фил так и сделал. Запрыгнул сначала в такси, потом в «Робинсон». Улетел.
Нет-нет. В неожиданно создавшихся предлагаемых обстоятельствах операция с «добровольной» экстрадицией Фила совсем не исключалась и вовсе не откладывалась, но, к сожалению, менялась. Хотя для Цитрона, то есть Яцека, лишние сутки провести с Хельмой были пока в полную радость. Остальное — дело коммуникатора. Цитрон знал, в конторе уже — кому надо — «на ушах» стоят, выясняя куда и за чем фигурант из рук вывалился. Практически свалил, с носом спецов оставил. Работали. Чем нужно шевелили. Одного Яцек не мог в толк взять: откуда Филу стало известно о его планах и Хельмы. Неужели уловка с прослушкой в номерах оказалась вещей? Яцек же просто так брякнул. На Хельму уловка рассчитана была, а вот… В принципе, так могло быть. Получается — так и есть! Вот ёп, никогда не знаешь, кто, где, на кого работает, на какие службы. Куда в этой поганой Европе не сунешься — одни стукачи дешевые, молча возмущался Яцек. Прогнила Европа, совсем прогнила. Одно хорошо Яцек помнил, никаких деталей предстоящей операции они с Хельмой не обсуждали ни вообще, не в частности. Этого и не могло быть! Ни в постели, ни в ванной комнате — вообще нигде. Такое даже обсуждать глупо. Там где проложены рельсы — поезд не считает количество шпал, они есть и должны быть. На то люди специальные поставлены. В задачу Яцека и Хельмы входило одно — как паровозу — вести тему, делать свою работу. И они делали. Почти уже, в принципе… А вот, облом. Досадно. Не то слово — погано!
32
Как обещал, Артак на своём быстром мокике в темпе вальса сгонял к Серёге домой, собрал «приличную» одежду для двоих. У Вальки с Серёгой как-никак любовное свидание на вечер определено, не в больничных же халатах, извините, перед девочками светиться, не на процедурах. Артак и слетал. К Серёге, естественно. У Серого дома никого. Мать в командировке, отчим на заводе. А к Вальке Чижову нельзя. Мать сразу прицепится с вопросом кто такой, кому, зачем, то сё, пятое десятое… И не отстанет, и не поймёт. Короче, взяв ключ от квартиры, Артак съездил к Серёге, привёз. Без хвоста вернулся. Никто из соседей, ни сам за Артаком не погнался, ни милицию на след не поставил. Молодцы соседи, не помешали. А вот охранник больничный (козёл!) не пропустил Артака, проявил бдительность, потребовал сумку раскрыть «на предмет проноса на вверенный ему объект запрещённых предметов». Артак «обиделся». Хлопнул дверью. Потому Валька с Серёгой сумку с другой стороны больницы и приняли, со служебного входа. Там, где соскучившиеся женатые пары в обнимку обычно спинами извёстку со стен отираются. Кстати, таким же образом рекруты и в палату вернулись. После закрытия, естественно. Они сунулись было как положено, в двери… Охранник Вальку с Серёгой категорически не признал. Нет, и всё! Халаты же у них в палате остались, а в брюках с рубашками и туфлях, на лежачих больных они не походили. Никак! Пусть даже и знали фамилии и имена медсестёр с врачами. «Так у нас это может знать хто угодно, — со знанием дела, стоя по ту сторону закрытой стеклянной двери, заметил охранник с хохлятским акцентом. — Хоть больной, хоть здоровый. Нечего мне лапшу на уши вешать. Идите хлопци домой. И не стучите больше. Бо милицию вызову», пригрозил. Ах, так! Так! Ладно! Через служебный вход и проскочили. Всю ночь потом Валька с Серёгой не спали. Переговаривались, обменивались впечатлениями. Не в палате, конечно, не в коридоре, всё в том же бетонном туалете, на подоконнике. То Валька с ногами сидел, то Серёга.
Как всё же хороша жизнь, товарищи-люди, когда человек влюблён, как приятна. Больше космоса она, жизнь, больше Вселенной. И ты маленький-маленький в ней, и вместе с тем огромный-огромный, большой и добрый. Счастливый. Очень счастливый! Это не объять, не охватить, это почувствовать надо. Просто счастлив, и всё! Сча-ст-лив! С большой буквы. С самой большой. Потому что её образ, образ любимой, всё время стоит перед глазами. Всё время! Хоть закрой глаза, хоть не закрывай. И на душе, так до замирания сердца тепло, так светло, так празднично, каким могут быть только все праздники Мира сразу. Нет-нет, не так, по другому. Тогда вообще никаких других праздников нет, их быть не может, только она, её глаза, ей лицо, её улыбка, её голос… И глаза… Умм! И ласковые, и нежные, и внимательные-внимательные, и тревожные, и открытые, со звёздными таинственными искрами, глубокие-глубокие. Неземные, манящие и незащищённые… Только эти глаза видеть и хочется, только её улыбку видеть, только её голос слышать. А он — голос… Умм! Таких голосов ни у кого больше нет. Во всём мире нет, в целом свете! Только у неё. Это неземной набор струн! Такого инструмента вообще в природе нет, только у неё, у любимой. Он звенит в душе, он поёт, он ласкает, он владеет всем сознанием, мыслями, желаниями, всем существом. Пальцы её рук — кто бы мог подумать! — одни только горячие пальцы не хочется отпускать. Их хочется держать в своих руках, хочется прижать к губам и дышать на них, согревая и нежно целуя. И нет никаких мыслимых и немыслимых проблем и препятствий, ни вообще, ни в частности, ни в ней, ни в тебе самом. Наоборот, только всё самое хорошее, самое лучшее… И мечты. Нет Времени! Нет Расстояний. Нет никаких проблем! Лишь бы быть рядом, быть вместе! Чувствовать тепло её рук, видеть тепло ласковых и нежных глаз, жить с ней одним дыханием, и ничего не говорить, или наоборот, говорить, говорить, говорить.
