Владислав Вишневский - Следы на воде
— «Восьмой», «восьмой», я — «четвёртый».
— Да, Андрей, слышу. Как у тебя?
— Извините, не разбудил?
— Да мы не спим, ждём. Ну!
— И мы не спим.
— Не тяни, Андрей. Как у тебя?
— Нормально, «восьмой». Как всегда. Карась на борту. Рыбалку закончил. Возвращаюсь.
— Ффу… Ну, орёл! Ну… Аквариум готовить или воду для ухи кипятить?
— Аквариум, конечно, Николай Платонович. Как заказывали.
— А рыбаки как?
— Да всё в порядке. Живы, здоровы. Спят, Намаялись, бедняги.
— Это хорошо. Пусть спят. Ты, главное, не спи.
— Я — нет, Николай Платонович. Мне не положено. Я на вахте.
— Ладно, вахтёр! Молодец! Вы все молодцы. Значит, можно, говоришь, аквариум готовить?
— Так точно, Николай Платоныч. Ни одна чешуйка с рыбки не слетела.
— Хмм, — довольно хмыкнул голос «восьмого». — Так я и доложу.
— Вполне, Николай Платоныч. Рыбаки веники не вяжут…
— А если вяжут…
— Ага, только фирменные, — хохотнул в ночи голос невидимого Андрея.
— Орёл! — восхищённо протянул голос «восьмого» и спокойным тоном закончил. — Ладно. Спасибо! Отбой.
— Есть отбой.
Утро в Геленджике наступает быстро. На юге летние ночи вообще очень короткие. Только прилёг отдыхающий, кажется, а оно уже вот оно — утро. Солнце не светит, а палит. Над морем оно вообще раньше всех встаёт. И над побережьем тоже. Только рекруты с Артаком крепко спали. Уже бы и… Да ладно, пусть себе спят. Намаялись вчера. На машине с мигалкой прокатились. На себе испытали милицейский захват. Артак вообще непрерывно потом долго икал. Не то от счастья, что преступника задержали, не то от встречи с милицией. Кажется, недолго и просидели в отделении, а вечностью показалось. Только тогда, и там только и понимаешь, что такое свобода. Вернее, всеми силами пытаешься объяснить служителям закона что ты не тот, за кого тебя принимают. А они — нет. Преступник, и всё. Им так удобнее. Спасибо Гаяне с тётушками, да капитану Бокову с Фантомасом — вызволили, не то бы… Доказывай, что ты хороший человек, с хорошими помыслами…
Их действительно спасли. И не тётушки с Гаяне, а реальные обстоятельства.
Когда капитан Боков и Фантомас, вместе с полковниками из Москвы, вернулись с моря и приехали в райотдел милиции, там уже у окна оперативного дежурного бились знакомые нам Рузанна, Армине, Тамара, Гаяне и другие представители городской армянской диаспоры. За свободу детей, безвинно пострадавших в борьбе с преступным миром.
Выручил всё тот же Фантомас. В отличие от задержанных, он рассказал истинные мотивы. Он не подумал тогда на пляже, что ребята так уж прямо воспримут его указку. Он не хотел, чтобы они ввязывались в преследование Павла, того убийцы. Уберёг их.
— …А они — драку за чем-то на берегу затеяли. Молодые. Горячие. Отпусти их, Виктор Макарович, прошу тебя. Не виноваты они. Я виноват. Меня арестуй.
Капитан загадочно хмыкал, усмехался, но дождался окончания чистосердечного признания Фантомаса.
— Сергей Витальич, дорогой! — торжественным тоном начал он. — Не волнуйся так. Мы не только их выпустим, мы даже благодарность им от имени отделения объявим за задержание особо опасного преступника. Да, представь себе! — Пояснил. — Два года, подлец, в федеральном розыске числился. Страшный человек! Шулер и кидала! А они — раз, два и задержали. — Капитан пожал плечами, погоны удивлённо вскинулись. — Одного не пойму: как они его вычислили? Как не побоялись? Ориентировку на него они ведь не видели, не знали, а… задержали. Правда их народ поддержал, общественность, так сказать, отдыхающие, но… Дети ведь! Ребята. Удивительно! Молодцы! Просто молодцы. Наша школа: Советская, вернее… эээ… Российская Так что… Забирайте их. Грамоты приготовим — пригласим. И вас, и телевидение. Забирайте.
Послесловие
Дублей с массовкой киношники сделали всего три раза. Сложно такую ораву пленных фрицев, вместе с конвоем на исходную позицию возвращать. Да и свет потом ставить, и любознательных из кадра убирать, и дым ставить, и декорации обновлять и плёнка… её не много, не резиновая. Но дым стоял коромыслом. Дымовые шашки всё время сбоку поджигали. Вроде даже сожжённые дома фрицам в укор вслед чадили. На самом деле, таким образом киношники ненужную городскую архитектуру от кинообъективов прятали. Авиационный двигатель струю воздуха на тележке в нужном направлении гнал.
Фрицы колонной шли. Без ремней и оружия. Грязные, обросшие… Солдаты конвойного полка выглядели не лучше. Война — не парад. Парад — это после. Позже. А сейчас…
— Стоп! Стоп! Ити-т-твою за ногу! Кто это там, в кадре? Кто, я спрашиваю, улыбается? Стоп! — эхом разносится над колонной гневный голос режиссёра. Он на кране сейчас сидит, выше колонны и над ней. Там же и монитор, на который подаются картинки с других камер. — Испортили кадр. Стоп. Всё стоп!
Колонна устало замирает. Некоторые садятся на дорогу. Одежда это позволяла, такое даже приветствовалось. Чем грязнее, тем ближе к истине.
«Как у нас с плёнкой…», забыв или специально не выключив мегафон, доносится голос режиссёра, обращённый к ведущему оператору. Кинооператоров несколько. Двое с боков, один наверху, двое с наплечными камерами в колонне крутятся. Один как раз перед Валькой. Валька сейчас фриц. Как и Серёга. Валька только что Серёге сказал, поделился с ним своим соображением: «А интересно, моя Наталка с твоей Светланкой нас увидят, или нет. Нас вырежут? Как думаешь?» «Моя Светланка, о!», воскликнул Серёга и расплылся в счастливой улыбке. Не заметил, как этот, который с камерой на плече, под ногами всё путался, как раз красную лампочку на Серёгу включил, засветил его. Режиссёр и озверел.
— Массовка! Массовка! — в мегафоне надрывался голос режиссёра. — Пленные, мать вашу! Вы же актёры! Играть надо! Думать! Переживать! Какие могут быть у вас улыбки? Вас ждёт плен. Голод. Может быть и расстрелы. Кранты вам! Плен. Тюрьма! У вас ничего уже нет. Будущего у вас нет. Хана вам! Вы покойники…
— А и пусть вырезают, — весело щурясь, отмахнулся Серёга. — Они вон стоят. Я их вижу. В платочках, и Артак с ними. Сбоку. У хлебного…
— Где-где?
— Я кому там сказал не улыбаться? Я кому сейчас сказал? Эй, там, четвёртый и пятый в первой шеренге третьего взвода, длинные, я кому говорю? Из-за вас всё снова, а?
— Серёга, а почему я не знал?
— Не кричи. Это на нас по-моему режиссёр ругается. Слышишь? Ты же четвёртый в шеренге, а я пятый… И взвод у нас вроде третий… Третий же, третий, или какой, ну?
— Третий, вроде. А они нас видят?
— Видят. Артак рукой махал. Я видел.
— А меня они видели? Наталка, я имею в виду, видела?
На колонну, неожиданно сверху обрушивается сильный дождь. Не дождь — ливень. А над колонной солнце. Фрицы, поднимая воротники шинелей, натягивая на глаза пилотки, крутят головами…
— Глядеть под ноги. Головами не крутить… Вам холодно. Вы замёрзли! — гремел над колонной голос режиссёра. — Так, приготовились… Хлопушка… Где хлопушка? Хлопушка, мать её! Камера!
— Мотор!
— Пошла колонна! Пошла, пошла…
Дождь, к счастью, быстро закончился. Пожарная машина уехала заправляться. Но шинели промокли. У всех и насквозь. Улыбок уже в колонне не было. Куда-то свалил и оператор. Камеру, наверное, сушить. Только двое в колонне были счастливы. Одними глазами сверкали по сторонам.
2008 год. Январь. Москва
