Б. Седов - Король Треф
— Интересно, что это ты делал в ванной целый час?
Теперь уже удивился я, но, сделав вид, что все в порядке, ответил:
— Целый час? Вообще-то я иногда люблю подремать под душем.
— Ага… — ответила Наташа и снова вперлась в телевизор.
А я достал из холодильника бутылку пива «Грольш», которое так понравилось мне тогда в Душанбе, и, завалившись в кресло, присосался к горлышку. Пиво было шикарное. Влив в себя полбутылки за один раз, я покосился на Наташу и, вытерев сразу же вспотевший от пива лоб, задумался.
Это значит, я теперь лунатик, что ли?
Стоял под душем целый час и даже не заметил этого.
Симптомчики, как говорил один из докторов, с которыми я в далекой прошлой жизни работал в отделении реанимации. Это он так называл колотые и огнестрельные раны на телах наших клиентов.
Шутки — шутками, а вообще-то нужно следить за собой. А то задумаюсь вот так же, а в это время мои заклятые друзья и возьмут меня тепленького да ничего не соображающего. А я и не замечу. Я снова бросил быстрый взгляд на Наташу, и тут мои мысли приняли совершенно другое направление. И были они не очень приятными. Даже можно было сказать, что они были совсем неприятными.
Ну и скотина же ты, Знахарь, подумал я вдруг совершенно неожиданно для самого себя. Похотливое животное. Безмозглый кобель, готовый, забыв про все, попереться за любой сукой, за любой смазливой тварью, за любой горячей дыркой, за… Ну ладно, раньше — другое дело. А теперь, когда у меня есть Настя?
Эта неожиданная мысль потрясла меня. Ведь я и в самом деле считал, что у меня ЕСТЬ Настя! Да, я сам похоронил ее, сам опускал в пыльную яму ее невесомое тело, сам, своими глазами, видел, как жизнь покинула ее лицо, и все же теперь я жил, сознавая, что она у меня ЕСТЬ.
Не «была», а именно «есть».
Наверное, это и есть бессмертие.
Так вот, у меня есть Настя, а я, как последний подонок, исполняю любовные судороги со всякими пустоглазыми мокрощелками. И делаю это страстно, с полной отдачей, забывая обо всем. Забывая о Насте.
Интересно, подумал я, а если бы она была жива и мы были бы вместе, ходил бы я, что называется, налево? Не знаю. Наверное, все-таки — нет, потому что в этом не было бы нужды. Когда мы с ней были вместе, она была для меня единственной женщиной, существовавшей в этом мире. Остальные бабы были просто самодвижущимися автоматами из мяса и костей. Все женщины мира объединились тогда для меня в Насте. Все, жившие когда-либо, и те, которые еще не родились.
Это и было счастьем. А счастье, как известно, недолговечно. И то, которое выпало на мою долю, — тоже. Наверное, так устроена жизнь.
Ну а как же устроен я?
Конечно, я могу оправдывать себя тем, что я молодой, полный сил мужик, мне нужны женщины, что же я — импотент, что ли? Или мне что — на сухую руку себя тешить, как в восьмом классе?
Ой, Знахарь, не знаю.
С одной стороны, это так, а с другой…
Это какой же скотиной нужно быть, чтобы, не забыв еще запаха Настиных волос, кувыркаться на средиземноморском курорте с черноволосой загорелой училкой французского языка, которую я нанял совсем не ради всяких там «силь ву пле» и «эн, дэ, труа». А потом эта русская минетчица в Нью-Йорке, а потом — капитанская шлюшка на корабле, а теперь Наташа эта долбаная, которая еще и угробить меня хочет!
В общем, получалось, что в делах да в сражениях парень я, конечно, серьезный, а вот по части любви и верности — непонятно.
Я допил пиво, и тут Наташа, прервав мои невеселые размышления, с писком потянулась на кровати и сказала:
— А не съесть ли мне что-нибудь? Ты как — не проголодался?
Я был почти благодарен ей за то, что она сбила меня с мыслей, которые начали затягивать меня в трясину сомнения и самобичевания, и бодро ответил:
— Я-то? Насчет пожрать или повеселиться еще как-нибудь — всегда.
Стряхнув с себя невеселое оцепенение, я выскочил из мягкого и глубокого кресла и, распахнув дверь холодильника, вытащил еще одну бутылку пива. Наташа, подойдя сзади, обняла меня и, положив мне на плечо подбородок, сказала интимным тоном:
— А у меня завтра уже все кончится. Ты готов? И я так же бодро ответил:
— Как юный пионер! Всегда готов.
Она оттолкнула меня от холодильника и, заглянув в него, воскликнула:
— Как я хочу жрать! Даже больше, чем трахаться с тобой.
— Я так и знал, — ответил я, изображая обиду, — одна жратва на уме.
Наташа хихикнула и вытащила из холодильника коробку, на которой были изображены марширующие курицы с вилками наперевес.
Я рухнул в кресло и, пощелкав кнопками на пульте, нашел спортивную программу. Как раз в этот момент на экране телевизора Холифилд отправил на пол Майка Тайсона. Я представил, что этот удар достался мне, и поежился. Я бы, наверное, после такой колобахи вообще не встал. Хорошо, что это был не я.
* * *По проходу между креслами шла бортпроводница и, профессионально улыбаясь, проверяла, все ли пассажиры пристегнулись. Через двадцать минут мы должны были приземлиться, и я немного нервничал.
В Дюссельдорфе, где мы с Наташей остановились на пару дней, она воспользовалась гостиничным компьютером и влезла в открытый интерполовский сайт. Там она нашла список объявленных в международный розыск преступников, и мы внимательно проштудировали его. Василий Затонский был на месте, и его, то есть моя фотография, по-прежнему красовалась в окружении бородатых исламских экстремистов. А вот Евгения Викторовича Егорова, гражданина США, которым я сейчас являлся, там и в помине не было. Это, понятное дело, радовало меня. Но кто знает, не объявлен ли я во всероссийский розыск?
Я не стал говорить о своих сомнениях Наташе, потому что ей ни к чему было знать о том, какие решения я принял, пока мы ехали на старом «Опеле» из Гамбурга в Дюссельдорф. Я знал, что в Дюссельдорфе мы с ней расстанемся, и надеялся, что это будет навсегда.
А решения, принятые мною, были просты и очевидны.
Мне нужно было возвращаться к братве.
Потому что не было мне покоя ни в Америке, ни в Германии, где закон и порядок только мешают такому колючему окуню, как я. И никого я там не знаю, и никто мне там не поможет, случись что. Зато в России, какой бы ужасной и опасной она ни казалась благополучному американскому буржую, мне было самое место. Там я, несмотря на ментов и ФСБ, все равно буду чувствовать себя гораздо увереннее и спокойнее. Менты продажны, ФСБ, в общем, тоже, так что всегда можно откупиться. А если нельзя, то это значит, что просто нужно больше дать. Повсюду братва, которая, когда я решу свои проблемы с оборзевшим от жадности Стилетом, всегда поддержит и поможет. Деньги у меня есть, так что пришлю в общак большую кучу и скажу, что это — все. На самом деле у меня оставалось еще три банка, но об этом не знала ни одна живая душа.
А если Стилет, получив двадцать миллионов баксов, а именно столько я решил прислать в общак, опять будет подозревать меня в том, что я подарил ему и его кодле не все деньги, то я его просто грохну. Элементарно. Выставлю ему какую-нибудь серьезную предъяву и ответственно замочу при всех. Так, чтобы все, кто этого еще не понял, знали, что катить бочку на Знахаря — вредно для здоровья.
И вообще, возвращаясь на родину, я чувствовал, как ко мне возвращается уверенность в своих силах. Недаром говорят, что дома и стены помогают. А при таких деньгах, как у меня — и подавно. А еще с некоторых пор, а именно — с того дня, когда на моих руках умерла моя Настя, я потерял страх. Не разумную осторожность, а именно страх. И теперь я был готов на все. И горе тому, кто захочет сделать меня маленьким и виноватым.
Стюардесса прошла по проходу обратно, и, посмотрев на ее стройные ноги, я подумал о Наташе, которая сейчас должна была сильно удивляться в Дюссельдорфе. И куда это Знахарь подевался? Принес ей чемоданчик с наличкой, сказал, что ему нужно купить бритвенные принадлежности, и пропал.
А я, между прочим, так и сделал.
Покумекав над тем, как изменить внешность, чтобы хитрая интерполовская электроника не признала злосчастного Василия Затонского при входе в банк, мы с Наташей решили принять элементарные, но действенные меры. Прикинувшись развеселыми и чуть-чуть нетрезвыми туристами, мы зашли в театральный магазин и накупили там целую кучу париков, накладных усов, защечных подушек и прочего гримировального хлама. Свалив покупки в большой мешок с надписью «Артман», хохоча и любезничая с продавщицами на дикой смеси трех языков, мы покинули лавочку и вернулись в отель.
Там, после получаса тщательных примерок и верчения перед зеркалом, я превратился в усатого толстощекого брюнета. Наташа минут десять ходила вокруг меня кругами, поправляя и уточняя маскировку, затем сказала, что лучше и быть не может, и я, присев с ней на дорожку, направился в «Дойче Банк». Наташа, понятное дело, осталась ждать меня в отеле.
