Анна Малышева - Лучше бы я осталась старой девой
В этот день игра удалась, как никогда. Болотистая почва от жары подсохла – можно было залегать в засаду где угодно, и ничего – дома по одежде не поймут, где были… Темнело, все проголодались, но домой никто не собирался – развоевались не на шутку, азарт был сильнее. В засаде лежали двое – старые приятели, фронтовые товарищи, измазанные, как черти, в подражание «командос». Они молчали, прислушивались. Где-то в кустах трещало, к ним явно подкрадывались, надо было подпустить поближе, потом с диким криком вскочить, повалить в лужу, связать. И веревка у них была, короткая, правда, но и запястья-то у них не такие, как у Шварценеггера, хватит… Шорох был все ближе, мальчишки переглянулись, затаили дыхание. Вскочили немного раньше, чем было нужно – просчитались, увидели спину убегавшего противника. Заорали: «Миха! Миха!» Бросились за ним. Тот убегал, то и дело оглядываясь, задыхаясь, зная, что уж если эти догонят – потыкают мордой в грязь. Бежал по глинистому краю озерца, они уже настигали его, сопя от возбуждения, беглец еще раз оглянулся, ахнул, нога поехала на глине, и он оказался в воде.
– Лежачего не бьют! – отчаянно запищал он. – Лежачего не бьют!
Те озадаченно остановились. Действительно не бьют. Но что же – даром догоняли? Даром в кустах торчали? Переглянулись, молчаливо решили – не бить, но в грязи повалять. Один схватил поверженного противника за ногу, второй сам залез в лужу и стал брызгать ему в лицо. Бедная жертва отдувалась, жмурилась, брезгливо плевалась, махала руками… Вода стала желтой от взбаламученной глины. Наконец несчастный, нахлебавшийся воды мальчишка попытался вылезти на берег. Ему не дали. Мучители стали гонять его в воде – бегали по берегу, не давая ему выйти на сушу, когда он пытался это сделать. Эта беготня туда-сюда вконец измотала жертву. Мальчишка в очередной раз поскользнулся, замахал руками, чтобы не упасть, ухватился за сухие ветки валежника, валявшегося рядом в воде, но не помогли ему ветки – отцепились от дна, остались в руках, он упал на колени… И с криком ужаса вскочил.
– Пацаны… – орал он, вылезая на берег, уже не обращая внимания ни на какое сопротивление. – Пацаны… Там… Мама!
Упоминание мамы вызвало у преследователей презрительные гримасы. Но Мишка продолжал кричать:
– Я прям рукой туда, прям рукой…
И морщился, как от боли, тряс рукой, потом вдруг отскочил в сторону, и они с изумлением увидели, что его выворачивает наизнанку.
– Ты чего, а?
Он не отвечал, только махнул в сторону озерца, и закашлял, тяжко, надрывно, словно хотел выкашлять внутренности. Мальчишки оставили его и подошли поближе к озерцу. Странный сладкий запах, которого они раньше не замечали, ударял в нос. В луже валялись разбросанные ветки. А на том месте, где они раньше лежали грудой… Мальчишки как-то сразу сообразили, что именно увидели, но почему-то не отвернулись, продолжали смотреть, только рты у них сами распахнулись. Одному показалось, что это кукла, огромная такая кукла, надувная, страшная. Второй издал какой-то странный звук – словно пискнула птица. Они никогда раньше не видели покойников, только в кино, а тут все было хуже, чем в кино, с экрана не пахнет…
За последние жаркие дни озерцо обмелело, а труп раздулся. Лицо казалось желтой резиновой маской, кофточка – гнилой тряпкой, длинные волосы – коричневыми водорослями. За спинами мальчишек все еще раздавался надрывный кашель Мишки. Один облизал пересохшие губы и тихо сказал:
– У сестры есть кассета с фильмом, там про маньяка, и такая же утопленница. Ее там режут на столе, а во рту у нее бабочка, страшная такая, «мертвая голова» называется.
И вдруг, как по команде, все трое заорали, бросились прочь от берега, Мишка, держась за горло одной рукой, а другую – опоганенную – отставляя в сторону, отставал, плакал и кричал: «Подождите…»
В сумочке у Инны нашли паспорт, немного денег – тех самых, которые дали ей девушки в клубе и которые она не успела отдать водителю, помаду, пудреницу, разбухшую пачку сигарет и зажигалку. Матери сообщили в тот же день. Она уже успела заявить в милицию о предполагаемой пропаже дочери и внучки, и как раз ждала результатов. Когда ей позвонили и сказали, что нашли дочь, сердце у нее куда-то обвалилось. Когда же она узнала все и поняла, что единственное, что она теперь может сделать для Инны, – это опознать тело, сердце как будто вообще пропало у нее из груди. А потом вся грудь, вся душа наполнилась крутым кипятком, который обваривал, жег, омертвлял, и не было спасения, и слез не было, больше не было ничего.
Девушки в клубе реагировали на страшное известие по-разному. Ира-Шахерезада опухла от рыданий, наотрез отказалась выступать в тот вечер, даже под угрозой увольнения. Наташа замкнулась, заледенела, в глазах глубоко поселилась тревога – такие истории про убитых стриптизерок всегда внушали ей страх, но она как-то мало верила им. И все же вышла в зал и танцевала, и даже не хуже, чем обычно. Только для новенькой девушки, принятой на место Инны, этот вечер почти не отличался от других. Да и слишком она дорожила своим новым местом, чтобы терять душевные силы на переживания по поводу мертвой «Эммануэли», которую она никогда не видела. В тот вечер она практически одна везла на себе весь стриптиз. Как все новенькие, она пользовалась большим успехом, чем «старые» стриптизерки, и это вселяло в нее массу надежд. Стриптиз она работала впервые. Ей было восемнадцать лет. Блондинка, высокая, выносливая, обаятельная – она с успехом заменяла Эммануэль. Псевдоним перешел к ней по наследству, так же, как имидж, и сценические наряды Инны.
Допрашивали Александру. Та, позеленев от страха, рассказывала о визите кавказца, о том, что он забрал сонную девочку. Губы у нее тряслись, она с пафосом повторяла:
– Такой мог убить ни за что! Это чудо, что я жива осталась! И я так с ним грубо говорила – боялась, не своровал бы чего…
Ее просили как можно детальнее описать внешность визитера. Она припомнила горбатый крючковатый нос, темные глаза, коротко остриженные черные волосы. Одет был в голубую рубашку и бежевые брюки. Выглядел прилично.
– Машину видели?
– Не видала… – вздохнула она.
– В окно не смотрели, когда он из подъезда выходил?
– Нет, он же ключи у меня забрал, еще ладонь у него такая мокрая была, горячая. Я ему ключи отдала – что связываться? И пошла к себе, а он так быстро-быстро вниз по лестнице сбежал с Оксаночкой и все… Пропал.
– Акцент у него был?
– Был.
– Сильный акцент?
– Ой, нет… Почти нормально говорил, вроде бы как мы с вами.
– То есть говорил правильно, с небольшим кавказским акцентом?
– Ну да.
– Его в лицо узнаете?
– Конечно!
– Составим фоторобот. Имя не называл? Не представился?
– Чего-то буркнул, только это не имя было, по-моему… Я со сна плохо понимала, чего он говорит…
– Точно вспомните, что он вам сказал про хозяйку квартиры?
– Какая Инка хозяйка? Она снимает. Ничего не сказал. Сказал, что ему ребенка надо взять и вещи девочкины.
– И вы его впустили?
– Ну, я же спросила, с какой стати, а он мне – Инна переехала, срочно просила привезти дочку. Ну я отдала ему…
– Девочка не сопротивлялась? Не испугалась, когда его увидела? Может быть, узнала его?
– Нет, она спала. Под утро всегда крепко спит, можно на руки брать, громко говорить – пока не выспится, не проснется.
– Значит, ребенок не проснулся? Как же вы рискнули отдать девочку незнакомому мужчине?
Александра раздраженно пожала плечами. Следователь настаивал:
– Никогда не слышали о таком знакомом от Алексеевой?
– От Инны? Нет.
– Но тогда вы все же должны объяснить, чем он вызвал у вас такое доверие, что вы отдали ребенка.
– Да вы обвиняете меня, что ли? – всполошилась та. – Ничего себе, так я и знала, что Инка меня подведет со своею работкой… Платила гроши, а требовала, как за миллионы. Сколько у нее знакомых в этом кабаке, вы лучше там ищите, меня что спрашиваете? А что ребенка отдала, не удивлялись бы! Какова мамаша, таковы и хахали у нее! Кого в кабаке найдешь? Она ж почти проститутка, не ясно? А кого за ребеночком прислать – это ее дело, а не мое. Кто пришел, тому отдала!
– Ну, ясно, – прервал ее следователь. – Скажите, может быть, этот мужчина предлагал вам денег за то, что вы отдадите девочку? Или угрожал?
– Угрожал… – хмуро ответила она. – Сказал, чтобы я не в свое дело не совалась.
– А денег не предлагал?
Александра ясным взором посмотрела на следователя и спокойно ответила:
– Мне Инна осталась за воспитание должна. Она деньги задерживала. Но я с нее всегда получала. А больше денег ни от кого не брала, а от него и вообще не взяла бы.
– Почему?
– А это было бы подозрительно.
– Так делал он попытку предложить денег или нет?
– Если б делал, не отдала бы девочку, – твердо ответила она.
– Что можете сказать о той девушке, которая жила у Алексеевой последнее время? Видели ее?
