Елена Михалкова - Алмазный эндшпиль
Хрящевский раздраженно махнул рукой.
– Потом, Дымов, все потом. Перевозчик никуда не денется. А вот Верман, сука, сейчас провернет сделку и будет сидеть при деньгах, как пахан на общаке. Не для того я Алину к нему подсылал, чтобы он мне все сорвал и сухим из воды вышел.
Дымов осмелился заметить:
– Сухим-то все равно не выйдет.
– Выйдет, не выйдет – какая разница?! – вспылил Хрящевский. – Мне нужно, чтобы он свое дело сделал, лег под Амана с нашими камушками! А он, карась жирный, с крючка пытается сорваться, извивается, хвостом бьет… Где сейчас Белов? А?!
Дымов облизнул пересохшие губы:
– С ними, Николай Павлович. Обо всех их делах докладывает, как и договаривались. Четкий мужик, ничего не скажешь: без него мы проворонили бы вермановские шашни за нашей спиной.
– Не «мы», а «ты», – зло поправил Хрящ. – Ты проворонил бы! Ладно, расслабься… На какое время назначена сделка?
– Белов сказал, что Верман успел вчера до закрытия банка отвезти немца в хранилище, – заторопился начальник службы безопасности, – и тот убедился, что бриллиант настоящий, не подделка.
– Вдвоем ездили?
– Да, больше никого не было. За ними наш человек следил на улице, а потом в банк зашел. Уверяет, что в хранилище они спускались вдвоем.
Хрящевский поразмыслил немного, пощипывая толстую губу. Вдвоем? Без эксперта? Как же Краузе определил, что Верман подсовывает ему не подделку, а настоящего «Голубого Француза»? Неужели сам?
– Ну да, все верно, – пробормотал он. – Старикан ведь геммолог, у него наверняка и инструменты с собой были.
Дымов подтвердил, что немец действительно таскал за собой довольно объемный рюкзак.
– Значит, проверил… Кстати, Дымов, ты отправил людей к Ольховской, как я говорил?
Валентин Петрович не отправил людей, а лично съездил к старенькой Анне Андреевне. После случая с курьером он не рискнул полагаться на своих помощников. Тем более, что за провал в таком важном деле Хрящевский снял бы с него голову.
Старушонка оказалась доверчива, как ребенок, и преспокойно пустила представительного Валентина Петровича в свою квартиру. Она обитала в четырехкомнатной «сталинке» с длинным коридором, по которому бесшумно шныряли дымчатые коты. В просторных комнатах с высокими потолками крошечная старушка смотрелась как музейный экспонат или восковая кукла – уменьшенная копия живой женщины.
Дымов ожидал, что попасть в обитель Ольховской будет не так-то просто, и поразился старухиному легкомыслию. Но из беглого осмотра квартиры стало понятно, в чем причина ее беспечности: ни янтаря, ни других ценностей в доме не было видно и следа – лишь шкафчики с фарфоровыми статуэтками и старыми фотографиями. Поскольку Дымов представился работником службы социального обеспечения, старушка предложила ему чаю и разоткровенничалась.
Тут-то и выяснилось, что все ценные вещи она по совету Мони Вермана хранит в банке. Пронырливый ювелир лично арендовал для нее ячейку, оплатил, научил ею пользоваться, и этим окончательно завоевал расположение и благодарность Анны Андреевны.
– Он такой чудесный человек, – с улыбкой рассказывала она Дымову, – так трогательно заботится обо мне. Сейчас подобная бескорыстность, к сожалению, очень редко встречается. Прошу вас, берите конфеты, не стесняйтесь!
Старушка взяла чашку, и Валентин Петрович заметил, что ее тонкие морщинистые ручки дрожат. Поднося чашку к губам, Ольховская едва не расплескала чай.
– Снова трясет, – огорченно заметила она и поставила чашку на блюдце. – Я давно заметила: землетрясения участились! Все врут, что в Москве безопасно. Уверена, что мы сидим на вулкане. Пейте чай! Это тибетский…
«Плохо дело», – подумал Дымов, услышав о землетрясении.
Перед ним на столе красовался белый фарфоровый чайник с птичкой на крышке, у которой был отломан кусочек хвоста. Ольховская приготовила все для чаепития с большим тщанием: и чайник ополоснула дважды, прежде чем заварить чай, и достала корзинку с конфетами, и поставила перед Дымовым прелестную белую чашку, тонкую, как бумага.
Над чашкой поднимался ароматный пар. Дымов, любивший чай, отпил глоток… И глаза у него полезли на лоб.
Напиток оказался горьким и невероятно противным. «Да эта карга его заварила на протухшей рыбной чешуе! На портянках тибетских монахов!» – про себя завопил Дымов, в котором от потрясения проснулось воображение. Чай действительно пованивал рыбой и чем-то еще, смутно знакомым и меньше всего ассоциирующимся с чаем. Валентин Петрович решил для собственного спокойствия не вспоминать, чем именно.
– Пейте-пейте! – подбодрила его Ольховская. – Полезный чай, очень! Моя подруга привозит мне его из Тибета. Я верю, что беседа у людей только тогда идет хорошо, когда их объединяет совместная трапеза или чаепитие.
Дымов с трудом сделал еще один глоток, прилагая колоссальные усилия, чтобы «держать лицо». Старушка наблюдала за ним с блаженной улыбкой.
– Редко кто в наше время ценит хороший чай, – поделилась она. – А ведь он продлевает жизнь, вы знали? Прошу вас, пейте, пока не остыл.
Валентин Петрович задержал дыхание, отхлебнул чай и судорожным глотком протолкнул его в пищевод. У него появилось устойчивое ощущение, что вместо продления жизни он только что сократил ее лет на десять. Единственное, что утешало Дымова – это благосклонный взгляд Ольховской, похоже, зачислившей его в кружок любителей тибетской отравы.
Решив ковать железо пока горячо, Валентин Петрович издалека приступил к расспросам. Перед ним стояла сложная задача: навести старуху на разговор о «Голубом Французе», не вызвав подозрений. «С чего бы работнику мэрии проявлять интерес к чужим драгоценностям? Не дай бог, бабулька что-нибудь заподозрит и выставит меня из квартиры, – думал Дымов, поддакивая рассказам о благородном ювелире. – Попробую-ка вспомнить что-нибудь про наследство от дальнего родственника».
И тут же, не сходя с места, выдумал себе богатого двоюродного деда, завещавшего внуку ценный перстень.
Его затея имела успех: хозяйка воодушевилась и с удовольствием подхватила тему наследства. Видя, что Ольховская забывает то, о чем только что говорила, Дымов настроился услышать старческий бред пополам с фантазиями. Но старушка удивительно внятно рассказала ему историю аквамарина, который она продала знакомому ювелиру Моне Верману. («Не помню, говорила ли я вам, какой это удивительный, понимающий, воспитанный молодой человек?») «Аквамарин» достался ей от маменьки. Маменьке же он перешел от ее царственной воспитанницы, у которой таких камешков было много.
– Маменька очень его любила, – поведала Ольховская, радуясь, что нашелся слушатель, – берегла как память о семье. Вы понимаете меня? О той семье.
Она понизила голос и испуганно оглянулась, как будто опасалась, что ее подслушивают. Дымов ободряюще кивнул.
– Но послушайте, угощайтесь же конфетами! – перебила сама себя Анна Андреевна. – Это чудесная карамель, моя любимая.
Валентин Петрович, сладко улыбаясь, развернул фантик и положил липкий шарик в рот в надежде заесть омерзительный привкус чая. Попробовал прожевать – но не тут-то было! Карамель оказалась твердой, как камень. К тому же Дымов учуял слабый, но вполне явственный кисловатый запах, который показался ему несвойственным свежей карамели.
– Вкусно, не правда ли? – обрадовалась Ольховская. – Так о чем мы? Ах да, аквамарин! Маменька любила его, но мне, признаться, он был ни к чему. Я не ношу прозрачный голубой. Моя душа склоняется к золотистым оттенкам, к теплу янтаря. Поэтому я отнесла его господину Верману, и тот очень обрадовался.
«Еще бы не обрадовался! – Дымов даже зубами скрипнул от злости. – Когда ты, старая кошелка, своими руками ему такой подарочек сделала! Сколько там, по словам Белова… Десять миллионов долларов? Даже если пять. Ха-ха, неплохой кусочек!»
Но вслух он сказал, сделав проникновенное лицо:
– Вам действительно больше пойдет желтый!
Ольховская расцвела.
– Так приятно иметь дело с понимающим человеком. Господин Верман сказал то же самое, когда пришел в себя. Берите еще карамель, прошу вас.
– Спасибо, я уже… – попытался отказаться Дымов, но старушка закапризничала:
– Берите же, я настаиваю!
Шеф безопасности послушно взял вторую конфету. Ольховская поощрительно кивнула.
Стараясь не морщиться от запаха, Дымов сунул и эту карамельку за щеку. Зубы у него были плохие, запломбированные, и они тотчас заныли, предупреждая, что больше сладостей им не вынести.
– Пришел в себя? – переспросил Валентин Петрович.
Из-за карамелек у него получилось: «прифол».
– Что-что?
– Вы сказали, когда господин Верман прифол в себя…
– Ах, поняла! Как вы смешно шепелявите… Пустяки: ему стало дурно от духоты.
– Наверное, когда вы показали аквамарин, – уточнил Дымов, догадываясь о подоплеке случившегося.
