Марина Крамер - Не верь, не бойся, отпусти!
— Фу, откуда ты этой похабщины набралась? — поморщилась Аннушка, однако телевизор выключила. — Кстати, а как у тебя с Мельниковым-то?
— А чего это вдруг ты о нем вспомнила?
— А звонил он мне сегодня, — огорошила меня подруга, — интересовался, куда мы с тобой уехали.
«Ты смотри… Проверяет, значит. А ведь я повода не давала мне не верить».
— Ну, а ты что?
— А я сказала, что мы с тобой уже почти месяц за городом живем.
— Анька! — заорала я, вскакивая и обливаясь чаем. — Ну, ты не дура ли?! Я же просила — никому не говорить!
— Так я ж не думала, что это на Кирилла распространяется… — захлопала ресницами Аннушка. — А что такого-то? Я думала — он знает…
— Теперь знает, спасибо кому-то неземное!
— Да от него-то что за секрет? — недоумевала Аннушка. — Спишь ведь с ним — чего шифруешься?
— Да какое твое-то дело, сплю или нет? Я же просила — никому не говорить! Неужели так трудно держать язык за зубами?!
Вяземская обиженно поджала губы, отложила пульт и встала:
— Знаешь что… мне надоело. Ты меня на самом деле считаешь тупой, да? Ну, что ж! Избавлю тебя от своего общества.
Она, вздернув подбородок, вышла из кинозала, постукивая каблуками, и направилась наверх. Что-то подсказывало мне, что сейчас она оденется и уйдет к Карибидису. Даже не знаю, хорошо это или плохо.
* * *Первый рабочий день после праздников тянулся невыносимо медленно, как будто наказывая нас за длительный отдых. К концу выяснилось, что процесс, назначенный на пятницу, перенесли почему-то на завтра, и это оказалось особенно некстати.
Мне ужасно не хотелось заезжать домой, потому что я чувствовала, что непременно наткнусь там на Светика — он пообещал, что вывезет свои вещи до конца этой недели. Но на завтрашнее заседание мне срочно нужен был костюм, потому пришлось переступить через свои нежелания.
Разумеется, Светик был дома, и квартира напоминала последний день Помпеи — кругом разбросанные вещи, открытые ящики, картонные коробки с нотными сборниками и книгами и посреди всего этого великолепия — Светик в спортивном костюме, взъерошенный, с ввалившимися глазами и прилично обросший щетиной.
Когда я вошла, он сперва замер от неожиданности, но потом быстро взял себя в руки, сухо кивнул и продолжил складывать в коробку бумаги. Я сменила туфли на тапочки — от каблуков за день очень ныли ноги — и прошла в гардеробную. Костюм, как назло, висел в самом дальнем углу и на самой высокой планке, дотянуться до которой я не могла, но звать на помощь Светика, разумеется, не стала. За что и поплатилась — не посмотрев, куда попали ножки табуретки, я забралась на нее, покачнулась и, не успев зацепиться даже за укрепленные в стене перекладины, полетела на пол. На раздавшийся шум пришел муж, молча помог мне встать, вернул на прежнее место табуретку, попробовал рукой, плотно ли стоит, и снова удалился в кабинет. Я села на табуретку и задумалась, забыв о цели своего визита в гардеробную. Неужели все вот так и закончится? Столько лет семейной жизни — и гробовое молчание, сбор котомок, стук закрывающейся за ним двери? Как странно… Но, возможно, так будет лучше для всех. Светик обретет, наконец, то, о чем столько лет мечтал втайне от меня, — сына. А я — свободу. Свободу? Можно подумать, у меня ее не было в браке. Да и хочу ли я такой свободы? Разве отсутствие обязательств может сделать кого-то счастливым? С другой стороны — разве честно удерживать рядом человека с совершенно противоположными желаниями? Почему Светик должен выбирать между мной и сыном? Он должен жить так, как ему подсказывает сердце. Значит, пусть уходит. Так действительно будет лучше, и пора бы мне это принять.
Костюм я все-таки достала, аккуратно упаковала в тонкий кофр и бросила на кровать. Как только Светик окончательно съедет, я смогу вернуться сюда — совершенно очевидно, что в «Снежинке» мне делать нечего, и оставаться там даже опасно, поскольку… А, собственно, почему? Меня пока никто не трогает. Вот Аннушку бы оттуда не мешало переселить на всякий случай — уж больно часто она стала говорить лишнее. Но вряд ли она согласится, тем более что роман с Карибидисом развивается как ни в чем не бывало. Вполне вероятно, что он не придал значения словам моего дяди.
Беспокоил Мельников… Зачем он звонил Аннушке? Не поверил мне? Но что в моих словах его насторожило? Вроде как ничего такого я не сказала… Наш последний разговор я помнила до мелочей и могла поклясться, что в нем не было ни слова, к которому можно было бы придраться. И почему он за весь день не позвонил мне, хотя и обещал?
Постучав, вошел Светик.
— Мне нужно забрать кое-что из гардеробной, — сухо сказал он.
— Я уже уезжаю, чувствуй себя свободно, — отозвалась я и встала, подхватив сумку и кофр.
— Когда тебе передать ключи?
— Оставь их консьержу, но включи сигнализацию.
Мы замолчали. Вот так — разговор о ключах, и больше нечего сказать друг другу. Как мы прожили вместе столько лет?
Чтобы не затягивать паузу и не вызывать у себя неприятных воспоминаний, я вышла из квартиры и стала спускаться пешком. И только теперь поняла, что Светик никак не отреагировал на мою смену имиджа — скорее всего, просто не заметил. Как, впрочем, делал всегда.
Глава 25
Вторая древнейшая профессия
Встреча с большим числом журналистов — удовольствие. С маленьким количеством — неприятность. С одним — это казнь…
Шарль де ГолльЖурналистка явилась с опозданием в десять минут, и если бы не присутствие Аннушки, я бы давно встала и покинула кафе, так как закончившийся часом раньше процесс основательно потрепал мне нервы. С детства меня учили никогда, ни при каких обстоятельствах не опаздывать на встречу, особенно если ты выступала ее инициатором. Но, видимо, не всех воспитывали одинаково. Девица, гренадерским шагом маршировавшая к нашему столику, сразу мне не понравилась. Во-первых, немытые длинные волосы, сальными прядями свисавшие на грудь и спину. Во-вторых, общее впечатление немытости и — что уж скрывать — не особенно приятный запашок. Не духи, не туалетная вода, даже не дезодорант, а именно затхлый дух, какой бывает обычно у не особо чистоплотных старушек, живущих в старательно захламленных квартирах. Одета девушка была во что-то этническое, расписное, но явно давно ставшее не по размеру. Так бывает — человек поправился, но в голове все еще не может принять себя новым и по-прежнему видит в зеркале тонкое-звонкое отражение, а потому запихивает пятидесятый размер одежды в сорок четвертый. Ничего не имею против крупных женщин и знаю немало таких, кто выглядит в своем размере куда элегантнее, чем некоторые худышки. Себя надо любить, и неважно при этом, какого ты размера, однако реально смотреть на вещи тоже не мешает, чтобы не выглядеть смешно.
Скосив глаза на Аннушку, я поняла, что она тоже в шоке от своей протеже, потому что уж очень пристально рассматривает и явно удивлена.
Журналистка уселась напротив меня, вынула из довольно потрепанной сумки «Молескин» (ну, а как же!) и пару ручек и спросила:
— Я могу заказать себе кофе?
В этом вопросе я, например, сразу усмотрела, что платить за кофе будем мы с Аннушкой. Конечно, я не обеднею от чашки, но зародившаяся неприязнь как-то усилилась.
— Да, заказывай, — отозвалась Аннушка. — Вы разговаривайте, я мешать не буду. — Она вынула свежий номер модного глянца и зашелестела страницами.
— Аня, я журнал потом заберу, — даже не вопросительно, а совершенно категорично заявила журналистка и тут вспомнила о цели своего визита: — Ах да! Вы — Варвара Жигульская, адвокат Митрохина?
— Я занимаюсь делом о якобы незаконном сносе исторического здания, так будет правильнее.
— Меня зовут Лариса Боброва, я журналист «Строительного листка».
Название мне не говорило ничего, и вообще — если бы не просьба Аннушки, я ни за что не стала бы тратить время на поездку в это кафе и на беседу с этой непонятной девицей. Но я обещала, да к тому же Аннушка по моей просьбе втерлась в доверие к Карибидису, и без нее я не узнала бы кое-какую информацию, так что долг, долг…
— Что конкретно вы можете сказать по делу Митрохина?
— А есть дело Митрохина? — Я начала злиться — ну, откуда взялась эта дилетантка?
— Ну, суд же рассматривает иск…
— Суд рассматривает иск комитета по застройке к фирме господина Митрохина, а не к нему лично. Разницу чувствуете?
Журналистка поежилась, однако не сдавалась:
— Но разве не по личной инициативе господина Митрохина было снесено исторически ценное здание?
— Разумеется. А сам он лично управлял бульдозером.
Я произнесла это совершенно серьезно и с наслаждением наблюдала, как девица старательно записывает каждое мое слово. Давать разрешение на публикацию этого «интервью» я не собиралась — уже стало вполне очевидно, что девица — недалекая дилетантка, хватающаяся за любую работу, явно даже в штате не состоит, хотя какой там штат у издания с таким названием?
