Татьяна Столбова - Смерть по сценарию
— Обойдусь, — так же тихо ответила я.
Он вежливо попрощался с нами и ушел. Я с тоской проводила взглядом его высокую гибкую фигуру. Надо было все же попросить его остаться. Я не была уверена, что сумею справиться с припадками Вероники, если таковые последуют.
Мы прошли еще часть улицы и присели на скамейку. Под ней была большая лужа с крошечным островком. Мы пристроили ноги на этом островке, Вероника достала бело-голубую пачку, вытянула папиросу и закурила. Дым, естественно, полетел в мою сторону. Мы поменялись местами. Вот теперь все было в порядке.
— Вера, расскажи толком, — попросила я. — Откуда ты взяла, что змея собирается и тебя задушить?
— Она звонила.
— Когда?
— Вчера. Ночью. То есть сегодня. Пять утра — это сегодня?
— Сегодня, — мрачно вздохнула я. — Ты уверена, что звонила змея?
— Уверена. Кроме нее и... еще одного человека, мне никто никогда не звонит.
— И что змея сказала?
— «Закрой рот, шалава, не то отправлю на небеса».
Я заскучала. Фраза была взята из дешевого детектива.
Более того, я даже вспомнила, где ее видела: в одной из
семи книжек, разложенных Вероникой на столе и раскрытых на шестьдесят второй странице.
— Понятно... — сказала я только для того, чтобы что-нибудь сказать.
Вероника забеспокоилась:
— Ты мне не веришь? Прошу тебя, поверь, подруга, я правду говорю... — Она запнулась.
— Упруго, — подсказала я.
— Что «упруго»? — удивилась Вероника. — Нет, это слово не подходит. Лучше так: я правду говорю с испуга.
Я бы не сказала, что ее слово подходило больше моего. Но спорить, конечно, не стала. Она шмыгнула носом, оглянулась, будто кто-то мог нас подслушать, потом шепотом продолжила:
— Ты не оставишь меня, Тоня? Не отдашь на растерзание змее подколодной, которая убила Мишеньку?
— Не оставлю, — буркнула я, — не отдам. Завтра сходим в кино, потом поедем к тебе и...
— Не завтра! — взвизгнула она так пронзительно, что я чуть не свалилась со скамейки. — Не завтра! Сейчас!
— Т-ш-ш... — Я нервно посмотрела вокруг. — Мне надо идти. Честное слово. Я уже и так опаздываю.
— Сейчас! — прошипела она сквозь зубы. — Мы поедем ко мне сейчас!
Тут я рассердилась. К черту терпение. Нет его у меня, нет.
— Или завтра, — твердо сказала я, — или никогда.
Мое олимпийское спокойствие подействовало на Веронику как лекарство. Она еще раз оглянулась.
— Тоня... Ну тогда посиди со мной хоть пять минут. Я чувствую, со мной что-то происходит. Голова болит...
— Пять минут, — согласилась я. — Только ты ответь на мои вопросы, ладно?
— Ладно.
— Сначала назови имя змеи.
— Это имя нельзя произносить здесь, — важно ответила она. — Только в четырех стенах можно. В моих.
Шантаж. Чистейшей воды шантаж. Она думает, за именем убийцы я сейчас побегу к ней домой. А что, и побежала бы, если б была уверена, что она меня не надует.
— Пусть так. Тогда отложим до завтра.
В ее карих глазах мелькнуло разочарование. Тем не менее она покорно кивнула.
— Вера, ты была хорошо знакома с Мишей?
— Да.
— Он заходил к тебе в гости?
— Да.
— А ты к нему?
— Да.
— Ты звонила ему в... в тот вечер?
— Да...
— Что он тебе сказал?
— Что перезвонит мне завтра.
— Ты знаешь, кто его убил?
— Да...
— Кто?
Разумеется, она не ответила. Разумеется, она снова задрожала как осиновый лист и забормотала себе под нос то ли молитвы, то ли проклятия. Пришлось быстренько переводить разговор на другую тему:
— У тебя муж есть?
Вероника ужасно удивилась. Даже перестала дрожать. Искоса глянув на меня, она поджала тонкие губы и высокомерно произнесла:
— Мне не нужны мужчины. Меня не радует их присутствие и не беспокоит их отсутствие. Я сама по себе.
Надо же, вот так речь. Причем в прозе.
Я украдкой посмотрела на часы. Она заметила это и горько усмехнулась:
— Ступай, Тоня. Я знаю, что никому не нужна. Даже лучшей подруге... Но может быть... — скупая слеза скатилась по ее впалой щеке, — может быть, пройдет весна и лето, позабудем мы с тобой об этом. И начнем скакать и веселиться, к солнцу обратив младые лица.
— Как в палате пятой психбольницы... — пробурчала я и встала. — У тебя есть деньги?
Вероника молча помотала головой.
— На полтинник. Как-нибудь потом отдашь.
— Зачем мне деньги? Зачем мне презренный металл? — скривилась она.
— Это не металл. Это бумажка. На такси поедешь. А завтра — как договорились, без двадцати шесть у кинотеатра.
Я посадила ее на такси, помахала ручкой и поспешила на студию. Опаздывала я уже на семнадцать минут. Вадя снимет с меня скальп, а потом продаст его Пульсу. Или Сладкову. Но то, что меня ожидало на самом деле, ранило гораздо больнее.
***Я уже подходила к нашему павильону, когда увидела у дальнего окна Невзорову и Дениса. В этом не было ничего странного, и я бы спокойно прошла мимо, если бы... Я не хотела верить своим глазам. Денис наклонился к Невзоровой, она потянулась к нему, вытянув губы трубочкой, и они стали целоваться.
Я стояла как вкопанная. Я с места не могла сдвинуться. Меня словно пронзил заряд электрического тока, от которого сейчас было очень больно где-то в области сердца... Затем я собрала всю свою силу воли и сделала шаг...
Войдя в павильон, я без сил опустилась в Вадино кресло. Мое тело мне не подчинялось. Если минуту назад я не в силах была пошевелиться, то теперь руки мои задрожали, ноги ослабли, словно набитые ватой. Еще минута мне потребовалась на то, чтобы потихоньку начать соображать.
Ах, Невзорова, ах, жрица любви... Везде поспела.
Пока я медленно приходила в себя, Вадя стоял рядом и сочувственно смотрел на меня. Он, конечно, не знал, что со мной случилось, но все равно сочувствовал. Лучше бы оставил меня в покое на десять минут, отдал хлойушку Гале и занялся съемкой. Терпеть не могу, когда на меня глазеют в такой ситуации.
Я встала. Руки все еще дрожали. Дрожь никак нельзя было остановить. Это со мной второй раз в жизни. Первый раз — когда Петя сказал мне, что наш отец погиб. Я тогда не сразу уяснила, что произошло, — вернее, не сразу уяснила масштаб произошедшего. А когда до меня дошло, вот тогда я испытала все в полной мере. И нехватку воздуха, и боль в груди, и эту самую дрожь... Сейчас, естественно, все было не так серьезно. Но все же мне было плохо...
Нетактичный Вадя наконец отлепился от меня и завопил дурным голосом, призывая всех приготовиться к съемке.
Невзорова с горящими щеками и счастливой улыбкой на устах влетела в павильон. Денис сегодня у нас не работал.
Оставшийся день я помню смутно. Перерыв был лишь один, и моя подруга почему-то решила провести его отдельно от меня. Она исчезла мгновенно, к началу работы опоздала минут на двадцать и все никак не могла выполнить требование Вади — сделать трагическое лицо. Улыбка так и блуждала на ее губах до конца съемок...
Домой я приехала поздно. Очень долго ждала автобуса. Не везло мне сегодня. А если уж с утра не повезет, значит, весь день не задастся.
Я с час просидела на кухне перед чашкой чаю, остановившимся взором уставясь в отражение двери в оконном стекле. Петя пару раз пытался со мной заговорить — безрезультатно. Я слушала его вполуха. Только одна его фраза на несколько секунд вывела меня из оцепенения. Он сказал, что часов в девять вечера мне звонила Вероника Жемалдинова. Она просила передать мне, что я — ее лучшая подруга и что прежде ей никто и никогда не давал денег на такси.
Тут я вспомнила о полтиннике, отданном Веронике, и попросила у Пети рублей тридцать. Завтра мне было бы не на что сходить в студийное кафе и не на что купить билеты в кино. А деньги доброго дяденьки нового русского я уже потратила на книги для Саврасова и Мадам. Вот выберу денек посвободнее и вручу им их подарки...
Потом у меня заболел зуб и я пошла спать.
***Все мы, люди, связаны через космос. Я убеждена в этом. Вот мне, например, позарез требовалось свободное время, чтобы продолжить расследование, которое забуксовало. И что же? Вчера вечером у меня заболел зуб, а сегодня с утра у Вади разнесло всю щеку. Как сообщила мне по телефону его Санчо Панса — ассистент Галя, от жуткой боли он бросался на стены, выл и плакал и в конце концов поехал в поликлинику, а съемку перенес на завтра.
Таким образом, я получила в свое распоряжение целый день.
После звонка Гали я, грех признаться, очень обрадовалась. Конечно, не тому, что Вадя мучается с зубом, а тому, что могу заняться настоящим делом. Моя радость тотчас угасла после звонка Невзоровой. Выразив неискреннее сожаление по поводу Вадиной нетрудоспособности, она завела пространную речь о таинстве любви, выдавая за собственные мысли всякие банальности. Я поняла: она хотела оправдаться за флирт с Денисом. И зря. Нечего оправдываться. Что ж сделаешь, если такая натура? Не может она устоять перед мужским обаянием, кто бросит в нее за это камень? И на Дениса я не сержусь. Мужчина есть мужчина. Как же не подобрать то, что плохо лежит? (Какая-то двусмысленность получается.) Ясно, не все мужчины таковы — но большинство.
