Донна Леон - Смерть в «Ла Фениче»
— Да.
— И что скажешь?
— Мне она понравилась.
— Мне тоже, — согласился Падовани. — И в этих ее отношениях с Флавией лично я смысла не вижу.
Брунетти, стесняясь своего интереса к данной теме, не стал уточнять, что конкретно Падовани имеет в виду. Но этого и не понадобилось.
— Они встретились года три назад, на той китайской выставке. Потом их видели несколько раз — они вместе обедали, бывали в театре, а потом l’americana вернулась в свой Китай. — Вся напускная игривость вмиг испарилась. — Я читал ее книги по китайскому искусству, две в итальянском переводе и одну, маленькую, по-английски. Если на сегодня она не крупнейший археолог, работающий в этой области, то наверняка будет им завтра. Не понимаю, что она нашла во Флавии, потому что Флавия, при всей своей гениальности, все-таки обычная самка.
— Ну а что же любовь? — спросил Брунетти и поправился, в тон собеседнику: — Или по крайней мере секс.
— С самой Флавией все ясно — это не мешает ей работать. Но у той-то в руках — величайшее археологическое открытие нашего времени, и думаю, ей хватит рассудительности и таланта, чтобы… — Падовани вдруг осекся, поднял бокал и осушил его. — Прошу прощения. Меня редко так развозит. Наверное, это не без влияния нашей роскошной Антонии.
При том что к расследованию это не имело ровным счетом никакого отношения, Брунетти не утерпел и полюбопытствовал:
— А что, она у Петрелли первая подобная — хм — подруга?
— Не думаю, но с другими у нее было так, по мелочи.
— А с ней — иначе?
— Иначе для кого?
— Для них обеих.
— Ну, раз уж это три года тянется, то, пожалуй, да, это серьезно. Для обеих. — Падовани выудил последний листик из своей салатницы. — Пожалуй, я несправедлив к Флавии. Этот роман ей дорого обходится.
— В каком смысле?
— Среди певиц полно лесбиянок, — объяснил он. — Причем, как ни странно, большинство — меццо-сопрано. Но положение у них не из легких. Беда в том, что к ним относятся куда менее терпимо, чем к певцам-геям. И поэтому ни одна из них не осмеливается открыто говорить о своей жизни, большинство очень скрытны и предпочитают выдавать свою подругу за секретаря или агента. Но Бретт не замаскируешь. Ну и — сплетни, конечно, и, надо думать, шепоты за спиной и косые взгляды, стоит им появиться вместе.
Едва вспомнив тон, каким говорил о подругах portiere, Брунетти понял, что собеседник прав.
— Ты был у них — на квартире?
— Окошки в потолке! — отозвался Падовани, и оба рассмеялись.
— Как ей это удалось? — спросил Брунетти, которому не разрешили вставить даже стеклопакеты.
— Она из старинной американской семьи, которая наворовала денег более столетия назад и поэтому теперь считается респектабельной. Квартирка досталась ей от какого-то дядюшки, который, видимо, выиграл ее в картишки лет пятьдесят назад. Что до этих самых окон, то предание гласит, будто она пыталась обращаться в какие-то фирмы, чтобы их ей сделали, но поняла, что никто и пальцем не шевельнет, пока она не добудет разрешения. В конце концов она просто забралась на крышу, сняла черепицу, вырезала дырки и вставила в них рамы.
— И никто не заметил? — В Венеции, стоит человеку с молотком в руке приблизиться к стенке дома, как во всех окрестных домах сограждане как по команде хватаются за телефонные трубки. — Никто не позвонил в полицию?
— Ты же видел, какая там высота. Если ее и видели, никто не смог бы разглядеть, чем она там занимается, — скорее всего, просто проверяет крышу. Или укрепляет черепицу.
— А дальше?
— А когда окна уже имелись, она позвонила в офис главного архитектора и сообщила о свершившемся факте. И попросила прислать кого-нибудь посчитать, сколько с нее следует штрафа.
— Ну? — изумился Брунетти, поражаясь столь итальянскому ходу мысли у иностранки.
— Ну и несколько месяцев спустя все так и устроилось. Но когда они туда явились и увидели, как здорово все сделано, то не поверили, что она все сделала сама, и потребовали назвать ее «сообщников». Она им повторяет, что все сделала сама, а они не верят. Наконец она снимает трубку, набирает номер мэра и просит к телефону «Лючио» — все это на глазах двоих чиновников из управления архитектуры с линейками в руках. Перебросившись парой слов с «Лючио», она передает трубку одному из них, сообщив, что мэр хотел бы с ним потолковать. — Падовани, разыгрывая всю сцену в лицах, даже передал через стол воображаемую трубку. — Ну вот, мэр с ними потолковал, они вылезли на крышу, смерили окна, и она выпроводила их обратно в их контору с чеком в руках.
Брунетти откинул голову и захохотал так, что посетители за другими столиками повернулись в их сторону.
— Погоди, дальше еще интереснее, — прервал его Падовани. — Чек был обналичен, но мисс Линч так и не получила никакого уведомления об уплате штрафа. Мне говорили, что все чертежи дома в канцелярии городского совета изменены — и на новых эти самые окошки уже есть!
Оба рассмеялись, радуясь торжеству изобретательного ума над бюрократией.
— А откуда они у нее взялись, все эти денежки? — поинтересовался Брунетти.
— А это одному богу известно. Откуда берутся американские денежки? Сталь. Железные дороги. Знаешь ведь, как там у них. Убил ты там кого или ограбил — кому какое дело. Главное — промариновать их лет сто, и будешь аристократом не хуже прочих!
— Неужели такая разница между ними и нами?
— Еще бы, — ухмыляясь, объяснил Падовани. — У нас, чтобы стать аристократом, придется мариновать денежки лет пятьсот. И еще одно различие. В Италии положено хорошо одеваться. А в Америке с первого взгляда не разберешь, кто миллионер, а кто его слуга.
Припомнив ботинки Бретт, Брунетти собрался уже возразить, но вклиниться в речь разговорившегося Падовани не представлялось никакой возможности.
— У них там есть журнальчик, не помню названия, — в общем, они раз в год публикуют список самых богатых людей Америки. Только имена и источник, откуда взялись деньги. Думаю, они неспроста не печатают фотографий — наверное, стесняются. А имеющиеся снимки убедительно доказывают, что деньги — корень всех зол или по меньшей мере одного из них — дурного вкуса. Все женщины у них выглядят так, словно их высушили над открытым огнем. А мужчины, господи, а мужчины! Боже милостивый, кто их одевает? Как по-твоему, чем они питаются — пластмассой?
Что бы ни думал на этот счет Брунетти, шансов ответить у него уже не было, потому что снова появилась Антония и спросила, что они предпочитают на десерт — фрукты или торт. Оба довольно нервно заявили, что воздержатся от десерта и предпочли бы кофе. Синьора с крайним неодобрением стала убирать со стола.
— Но возвращаясь к твоему вопросу, — продолжил свою речь Падовани, когда Антония удалилась, — скажу, что хоть я и не знаю, откуда эти денежки берутся, но, похоже, конца им нет. Этот ее дядюшка щедро отстегивал деньги направо и налево — в больницы, благотворительные фонды, и она делает то же самое, хотя большую часть жертвует на реставрацию памятников.
— Может, этим и объясняется помощь «Лючио»?
— Наверняка.
— А что известно насчет ее личной жизни?
Падовани покосился на него — давно уже отметив про себя, что все это не имеет непосредственного отношения к расследованию смерти Веллауэра. Что не мешало ему продолжать выкладывать все, что ему было известно. В конце концов, главная прелесть сплетни — в ее неисчерпаемости.
— Очень немногое. Вернее, точно известно очень немного. Похоже, ориентация эта была у нее всегда, но о ее личной жизни до приезда сюда никто ничего не знает.
— А давно она приехала?
— Лет семь назад. То бишь постоянно поселилась в этой самой квартире. Но она много лет жила тут в детстве — вместе с дядюшкой.
— Тогда понятно, что она так шпарит по-венециански.
Падовани рассмеялся.
— Правда, странно, когда чужие вдруг говорят по-нашему?
Тут появилась Антония с кофе и двумя рюмочками граппы — как она выразилась, ресторан угощает. Хотя ни тому, ни другому уже не хотелось этой огненной воды, оба сделали вид, что пригубили — и принялись нахваливать ее качество. Синьора удалилась с недоверчивым видом, и Брунетти заметил, как, прежде чем скрыться за кухонной дверью, она снова посмотрела на них — видимо, подозревая, что они могут вылить граппу себе в туфли.
— Так что еще известно о ее личной жизни? — повторил свой вопрос заинтригованный Брунетти.
— Думаю, она ее тщательно скрывает. У меня есть в Нью-Йорке приятель, который вместе с ней учился. В Гарварде, ясное дело. А потом в Йеле. После чего она отправилась сперва на Тайвань, а потом на материк, — в числе первых западных археологов. Году так в восемьдесят третьем — восемьдесят четвертом. Еще на Тайване написала первую книгу.
