Александра Маринина - Благие намерения
Ворон отвернулся и стал изображать, будто пытается клювом вытащить из крыла застрявшую в перьях хвоинку.
– Сам, – ответил он, не глядя Камню в глаза, из чего Камень сделал совершенно справедливый вывод о том, что его друг, мягко говоря, искажает факты.
Но он притворился, что ничего не заметил. Чего свару устраивать из-за пустяков? Пусть лучше дальше рассказывает.
– Осенью семьдесят второго года родилась девочка Оленька, но ее с самого рождения все называли Лелей. Слабенькая такая, болезненная, Люба с ней намучилась. Хорошо еще, что бабки Николашу взяли, а то ей ну никак не справиться было бы. Леля все время плакала, вот если Николаша во младенчестве плакал и Люба думала, что это самый плаксивый ребенок на свете, то с рождением Лели она таки поняла, почем фунт лиха и какого ребенка можно считать самым плаксивым. Но дети Любины плакали по-разному.
– Это как же? – заинтересовался Камень. – Разными голосами, что ли?
– Да много ты понимаешь в детях, глыба ты бесчувственная! Ты их в глаза не видел!
– Но ты же мне рассказывал, – резонно возразил Камень. – Я вообще-то не тупой, и если я что не так понял, так только потому, что ты плохо объяснил. Объясняй как следует.
– Объясняю, как для тупого, – огрызнулся Ворон. – Одни дети плачут, потому что им плохо, ну, например, больно или страшно, или просто мокро, а другие – из вредности, то есть капризничают. Николаша ревел из вредности, он внимания требовал, он уже в пеленочном возрасте хотел, чтобы мир вокруг него вертелся и все было так, как он хочет, а Леля плакала, потому что ей было или больно, или страшно. А страшно ей было почти все время, потому что она пошла в Любину породу и уродилась жутко чувствительной. Даже если не понимала ничего, она по голосу, да что по голосу – по дыханию улавливала, что что-то не в порядке, кто-то расстроен, или недоволен, или сердится, или завидует. Да-да, представляешь, она даже такие эмоции ощущала. И сразу в слезы. При ней даже телевизор нужно было смотреть очень осторожно, если, к примеру, кино какое-нибудь идет с трагической сценой, да еще, не дай бог, музычка соответственная, с девочкой делалась форменная истерика. Или придет к Любе подружка и начнет про грустное рассказывать, Леля опять же слышит интонацию, эмоции улавливает – и в рев. Но хуже всего бывало, если в дом приходил человек недобрый или завистливый. Тут целый скандал начинался. Ты представь, девочка только-только ходить начала, а уже могла повернуться и уковылять в свой угол, если ей человек не нравился. Попытаешься ее из угла вытащить – крик стоит, хоть уши затыкай. Покраснеет вся от натуги, посинеет, будет вырываться, а близко к тому, кто ей не понравился, не подойдет. Вот такая девочка у Любы с Родиславом получилась.
– Смотри, как любопытно вышло, – с интересом прокомментировал Камень. – У Любы мощная интуиция, она подсознательно угадывает, как сказать и что сделать. И эта же самая интуиция перешла к ее детям, только у сына она используется, чтобы быть ласковым теленком, который двух маток сосет, чтобы ко всем подлизаться и в свою пользу вывернуть, а у дочки – вон как… И упрямая, в тетку Тамару. Гремучая смесь. А как Николаша к сестре относится?
– Да как, как… Не очень. То есть к самой Леле он относится хорошо, а вот к тому факту, что он теперь не единственный золотой ребенок, конечно, плохо. И вот что любопытно: этот мелкий прохиндей насобачился вести себя по-разному дома у родителей и дома с бабками. Я ж, говорю, у него интуиция…
На самом деле ничего подобного Ворон не говорил, про интуицию рассуждал вовсе даже Камень, но и здесь не было смысла заостряться и уточнять авторство. Не станет Камень мелочиться из-за ерунды.
– Когда бабушки его к родителям приводят, он с Лелей возится, сюси-пуси разводит, дескать, как хорошо, что у него теперь есть маленькая куколка-сестричка, да какая она смешная, да какие у нее умилительные маленькие пальчики с настоящими ноготками, прямо как у большой, да какие у нее глазки чудесные. А как только оказывался наедине с бабками, сразу делался эдаким лисенком, который всеми правдами и неправдами вымогает у них, во-первых, похвальбушки в свой адрес и, во-вторых, прощение за все шалости и разрешение на всяческие вольности. То есть он четко усвоил, что если для мамы он единственным уже не будет никогда, и нечего даже пытаться, то с бабками есть возможность еще порезвиться. А бабки – ты представляешь, что творят, курицы безмозглые? Внушают мальчонке, что ему все завидуют! Этому лисенку нельзя, видите ли, замечание сделать! Он не может поступить неправильно по определению. А если его кто-нибудь критикует, то ответ всегда один: это они, деточка, тебе завидуют. Петя сказал, что ты плохой и жадный, раз не даешь ему свою игрушку? Он просто тебе завидует, потому что у тебя есть такая чудесная игрушка, а у него нет, и вовсе ты не плохой, ты самый чудесный. Учительница Марь-Иванна сказала, что ты слишком самоуверенный, не делаешь домашнее задание, надеешься на свою память, а она тебя подводит, и поставила четверку – она сама дура, она тебе завидует, потому что ты очень способный и память у тебя отличная. И все в таком духе. Представляешь?
– Кошма-ар, – протянул Камень. – Эдак они парня-то совсем загубить могут. И все-таки я не понимаю, а Родислав-то куда смотрит? Неужели не видит, не понимает ничего? Он же неглупый человек. Ну ладно Люба, она с младшим ребенком замоталась, но у отца-то глаза есть?
– Так в том-то и дело, что при отце Николаша шелковый! Я ж тебе, валуну тупому, объясняю, что он при родителях ведет себя совершенно иначе. И бабки при Любе и Родике язык в задницу засовывают. Иногда, правда, бывает, что и дома у Любы они чего-нибудь брякнут, но она как-то внимания не обращала на то, что они говорят, она все больше на сына смотрела и на дочку и радовалась, что, мол, какие у нее детки чудесные растут. А Родислав от проблем воспитания вообще дистанцировался, для него важно, что у него двое детей, причем мальчик – старший, вот это обстоятельство его по-настоящему радует, а уж какой там мальчик получился, какая девочка вырастет – это пусть у жены голова болит. Дети и хозяйство – удел женщины, вот пусть и занимается. Нет, я ничего не хочу сказать, он ведет-то себя прилично, зарплату всю до копейки приносит, не пропивает, на девок не тратит, и если Люба попросит чего-нибудь помочь – всегда помогает, если он дома. Только дома-то он бывает… Ну, сам понимаешь, рабочий день-то ненормированный, да и суточные дежурства частенько случаются.
– Ладно, это все я понял. Ты мне про Любу и детей уже много рассказал, а про Родислава что-то молчишь, каждое слово из тебя клещами тянуть приходится. Неужели нечего рассказать?
– Да есть что, – тяжко вздохнул Ворон, – только тебя это вряд ли обрадует.
* * *– Сколько уже? – нетерпеливо спросил Родислав.
– Девяносто четыре, – ответил плечистый оперативник Слава Сердюков. – Еще шесть штук – и все. Понятые, вы уж потерпите. Немножко осталось.
Родиславу смертельно надоела вся эта возня с пустыми бутылками. Дело-то, по его мнению, выеденного яйца не стоило. Поступила информация, что приемщица стеклотары Щупрова обманывает тех, кто сдает пустую посуду, говорит, что бутылки битые, и дает меньше денег, а на самом деле бутылки-то все целехонькие. По правилам, битые бутылки она должна вернуть, но она их не возвращала. В чистом виде состав «Обман покупателей и заказчиков», только вот доказывать это непросто. Для того чтобы вменить Щупровой обман покупателей, необходимо доказать, что те бутылки, которые она назвала «битыми», являются абсолютно нормальными, даже без сколов, и годны для приема. А как это сделать, если она их не возвращает, а ставит у себя во внутреннем помещении приемного пункта в какой-то ящик, который через маленькое окошко приема даже не видно? Родислав у себя в кабинете в присутствии оперативников, их общественных помощников и товароведа из управления торговли составил акт о том, что предназначенные для контрольной закупки пустые бутылки сколов не имеют, боя нет. Оперативники с помощниками разобрали бутылки по сумкам и пошли к Щупровой их сдавать. Она, естественно, на каждую третью-четвертую бутылку говорила:
– Бой, – и ставила их в ящик под прилавком.
После того как последний из помощников опустошил свою сумку, объявили контрольную закупку, показали Щупровой акт о том, что все бутылки были целыми.
– Ничего не знаю, – нахально заявила приемщица, – это у вас в милиции бутылки были целыми, а пока довезли – побили.
Потребовали предъявить ящики с «боем».
– Да пожалуйста! – пожала плечами Щупрова.
А толку что? Как определить, что за бутылки в этом ящике стоят, те, которые привезли оперативники, или другие какие-то? Контрольная закупка бесславно провалилась.
И тогда Слава Сердюков придумал выход: пометить все сдаваемые бутылки специальной «собачьей пастой», которая невооруженным глазом не видна, а при облучении светится ярко-зеленым светом. И снова составили акт, только теперь в нем приписали: «В целях обеспечения объективности контрольной проверки вся посуда промаркирована» и указали название вещества. Осталось промаркировать еще шесть бутылок, и можно было отправлять группу в приемный пункт.
