Масси Суджата - Мастер икебаны
— Хм-м-м-м... — Он задумчиво поглядел на меня. — Попробуем отыскать этот стих в маминой коллекции. Свитки в ее архиве разложены по названиям цветов, так что у нас есть шанс обнаружить текст про гвоздики. Кажется, он здесь. — Такео вынул из архивной стены узкий деревянный ящичек, похожий на пенал, и, сунув его под мышку, открыл дверь, ведущую на лестницу. Я быстро одолела первый пролет, но тут же вернулась, вспомнив, что Такео только что побывал в аварии.
— Давайте поедем на лифте. Девятый этаж все-таки! — сказала я смущенно.
— Не выйдет. Панель этого лифта показывает, куда мы поднимаемся, и если Нацуми, вернувшись со свидания, увидит это, она станет задавать вопросы. Вам на этом этаже как бы делать нечего, вы же понимаете.
Мы осторожно поднимались вверх. Такео держался за перила, а я подстраховывала его с другой стороны. На девятом этаже было темно, мерцала только красная лампочка, обозначавшая выход.
Наши красноватые тени задвигались по стенам самым зловещим образом. Наконец Такео открыл дверь своего офиса и повернул выключатель. Я огляделась, обнаружив, что со времени моего визита кое-что изменилось. Журналы, валявшиеся по всей комнате, были аккуратно сложены в стопки, а на столе появилась крошечная икебана из ромашек со слегка объеденными листьями.
— Вот поглядите. — Такео пододвинул ко мне фотографию, где он и Нацуми — четырехлетние малыши — играли с матерью, одетой в роскошное кимоно. Оранжевое кимоно с лимонным исподом, расшитое луной и звездами. Именно то, о чем говорил господин Исида!
— Я должна показать эту фотографию своему учителю, — сказала я. — Вы ведь позволите мне одолжить ее ненадолго?
— Показать? Он же ничего не видит!
— Одним глазом не видит, но с другим-то все в порядке! Он единственный, кто может сказать, эта ли дама приходила к нему в антикварную лавку.
— Я не могу отдать вам фотографию. — Он все еще придерживал ее за рамку. — Она у меня одна. Если вдруг вы...
— Я не потеряю! — резко перебила я. — Это моя профессия — сохранять у себя редкие и неповторимые вещи.
— Да? А про меня вот этого не скажешь. — Он грустно помотал головой. — Тот сюибан из коллекции Каяма, что вы мне подарили, я не сохранил. Когда мы врезались в столб, ваш подарок разлетелся на кусочки. И я их даже не стал подбирать.
Мне стало жалко Такео, но на разговоры о безвозвратно утерянном у нас не было времени.
— Открывайте шкатулку, посмотрим на свиток вашей матери.
Смахнув канцелярскую мелочь со своего стола, он расстелил свиток, поставив на края листа, чтобы не закручивались, по стаканчику для скрепок. Мы разглядывали изысканное письмо Рейко Каямы: иероглифы были невероятно изящны и только отдаленно напоминали те, что я видела в письме от незнакомца. Как бы то ни было, сравнить их было уже невозможно. Спасибо вездесущей тете Норие, спустившей в канализацию одну из самых важных улик.
— Эти хайку выглядят совсем иначе. Хотя записка уничтожена, я хорошо помню, как она выглядела. К тому же у меня с собой вторая — та, что про девушку на камнях. — Я протянула ему листочек, за день измявшийся в моем кармане.
Такео прочел его молча и невольно поежился.
— Что-нибудь не так?
— Нет, просто зябко.
— А есть ли у вас другие образцы маминого почерка? Того, что на каждый день, без особых красот? — Я углубилась в изучение свитка. Кроме столбиков со стихами там было еще кое-что. Маленькая акварель, изображающая розовые бутоны, разбросанные на серой прибрежной гальке.
Такео покачал головой:
— Она никогда никуда не уезжала. Ей не было нужды писать нам письма. Возможно, у отца нашлись бы несколько писем, но я не хочу его просить. Мы почти не разговариваем. — Он пожал плечами и добавил: — У вашей тети, между прочим, могли бы отыскаться образцы маминого почерка.
— Тетя Норие была обыкновенной студенткой, с какой стати ваша мать стала бы вступать с ней в переписку?
Такео осторожно опустился в кресло, поморщившись от боли, и я снова вспомнила сегодняшний вечер и развороченный «рейндж-ровер» на темной улице, под проливным дождем. Некоторое время он молчал, не глядя на меня.
— Помните, как мы ходили в идзакаю, пили там пиво, и я попросил вас разузнать побольше о вашей тетке? Вы еще возмущалась, говорили, что не станете шпионить, или что-то в этом роде... Наверное, вы подумали, что я пытаюсь повесить убийство Сакуры на вашу родственницу. Это было не так. Мне интересно другое: как получилось, что она и моя мать подружились?
— Почему?
— Известно ли вам, что говорили о вашей тете в школе Каяма? О ней говорили, что она ходит в любимчиках: слишком быстро получает сертификаты, слишком легко сдает экзамены. У нее всегда были лучшие места на выставках. Ей даже предложили работать в школе, хорошее преподавательское место.
— От которого она отказалась, — вставила я, чувствуя себя обиженной. — Она вообще отказалась от икебаны, когда родилась моя кузина Чика.
— Сколько лет Чике?
Я посчитала в уме. За последние годы я видела сестру Тома не так уж часто, ведь она училась в Киото. Но я помнила год ее рождения.
— Двадцать три.
— Моя мать умерла двадцать три года назад. Занятное совпадение? — Такео пристально взглянул мне в глаза. — Рождение Чики было удобным поводом для вашей тети. Она сразу ушла из школы. Сакура однажды намекнула мне, что... что Чика не совсем Симура. Вы ведь понимаете, что я хочу сказать?
Я резко отвернулась и уставилась в широкое окно, залитое сверкающим в огнях рекламы дождем. Понятно, для чего здесь затемненные стекла, нас видно как на ладони из каждого окна напротив. Лучше бы здесь были тяжелые шторы, я смогла бы спрятаться за них и укрыться от неотрывного взгляда Такео.
— Сакура ненавидела Норие, — сказала я после долгой паузы. — Она могла сочинить что угодно, лишь бы унизить ее.
— Извините, — донеслось из глубокого кресла в дальнем углу.
— И вообще, если ваша мать жива, почему она скрывается?
— Нас было двое с Нацуми, и мы были далеко не подарок. Может быть, она просто устала?
— Я уверена, что дело не в этом. Достаточно взглянуть на ее счастливое лицо, — кивнула я на фотографию. — Она любила вас обоих.
Говоря это, я вспомнила маленьких монстров Лили Брэйтуэйт. Она тоже их любит, хотя эти трое могут свести с ума и терпеливого буддийского монаха. Не думаю, что маленькие Такео с Нацуми были хоть немногим лучше. Но эта женщина на фотографии — Рейко Каяма — не похожа на капризное деревце, способное сломаться от порыва ветра. Весеннего ветра, швыряющего девушек на камни.
— А что, если... — глуховатым голосом продолжал Такео. — Если, узнав о чувствах отца к Норие, мама решила просто исчезнуть? Развестись ей бы все равно не разрешили. Подумаешь, любовница, они были и у дедушки, не говоря уже о прадедушке. В семье Каяма это не считается пороком.
— Но разве никто не видел ее тела? Ведь это единственное доказательство, позволяющее считать ее мертвой.
— Коронер и свидетели могли быть подкуплены. Кто угодно мог быть похоронен вместо моей матери.
Как же ему хотелось, чтобы это было правдой. Одержимый призраками, он был так трогателен, что я не могла найти слов, чтобы продолжать разговор.
— Ну хорошо, допустим, — сказала я, собравшись с силами. — Допустим, она посылала все эти зловещие письма, чтобы отравить тете существование. Наказать ее за свои страдания. Но при чем тут я? И при чем тут вы?
— Она не хочет, чтобы история повторилась, — еле слышно произнес Такео.
— Еще чего не хватало. Ваш отец видел меня однажды — согнувшуюся в приступе рвоты посреди выставочного зала. Вряд ли это зрелище вдохновило его настолько, чтобы он пригласил меня пообедать.
— Дело не в отце, — засопел Такео в своем глубоком кресле. — Это не он рискует повторить пройденное.
— А кто же, черт возьми? — Эти японские экивоки уже начинали меня утомлять. Я подошла к окну и отвернулась от Такео. Он выбрался из кресла, сделал несколько шагов и оказался у меня за спиной. Я почувствовала его дыхание на своем затылке.
— Вы, вероятно, думаете, что я гей. Люблю цветочки и все такое...
— Ничего я не думаю. Я вполне в состоянии отличить, — ответила я довольно резко, но не потому, что сердилась на него. Я сердилась на себя, на свое задрожавшее и завилявшее хвостиком эго. На себя, тающую, как мартовский лед, под его неровным дыханием. Но это было еще не все. Он осторожно взял меня за плечи и провел ладонями по моим голым рукам. Электрические мурашки наперегонки побежали по моей коже.
— Это было непросто. Я вырос в башне из слоновой кости, запертый там с отцом, не желавшим со мной разговаривать, с сестрой, у которой на уме только винтажные платья, и с кандидатками на роль моей мачехи, сменяющими одна другую и покидающими дом, давясь разочарованием. Вы стали первой настоящей гостьей в этой башне. И вы так молоды...
