Наталья Андреева - Куда уходят грешницы, или Гробница Наполеона
– Да мало ли! – пожала плечами писательница. – Мы частенько пересказываем друг другу разные истории о незнакомых людях. Просто так. Потому что человек так устроен. Все сплетничают.
– Борисюк убил, – отрезал Артем. – И мы все это видели.
– Так что? – спросил Грушин. – Вызываем полицию?
– Погоди.
– Что такое? В чем дело? До полуночи осталось не так уж много. Или мы вообще не будем вызывать полицию?
– Надо подумать. В свете последних событий, – задумчиво сказал Артем. – Я поднимусь к Борисюку. А ты меня проводишь.
– Хорошо, – кивнул Грушин. – Трое остаются здесь, двое поднимаются наверх. Это меня устраивает.
– Этот безумный день никогда не кончится! – с отчаянием воскликнула Прасковья Федоровна. Сид дружески потрепал ее по руке:
– Успокойся, мать. Все будет хорошо.
– Как трогательно! – не удержалась Инга.
– Вы тут побеседуйте, а мы с Артемом покинем вас ненадолго, – сказал Даниил Грушин.
И мужчины направились к двери…
Вечеринка заканчивается
Третий расклад
Как только Даниил Грушин и Артем Реутов покинули каминный зал, Прасковья Федоровна обратилась к Инге:
– Милочка, не хочешь ли еще выпить?
Литературная дама еле заметно кивнула Сиду: налей! Тот потянулся к непочатой бутылке вина и начал искать глазами штопор.
– Не знаю… – покачала головой Инга. – Ничего не знаю…
– Да что это с тобой?
– Грушин… Он страшный человек! Он придумал что-то такое… Мне страшно! – И Инга машинально принялась накручивать на палец золотую цепочку, висящую на шее. Было видно, что она нервничает.
– Знает кошка, чье мясо съела! – с торжеством произнесла Прасковья Федоровна. – Ну признайся же наконец, милочка! Ведь ты – шантажистка?
– Да. Я – шантажистка.
В голосе Инги послышалась обреченность.
– Так, – сказал Сид. – Неплохо. А?
– И тебе не стыдно? – укоризненно покачала головой Прасковья Федоровна.
– Нет! – с вызовом заявила Инга. – Представьте себе! Не стыдно! А как жить? Как молодой красивой женщине прожить в огромном городе, где столько соблазнов? Одной? Без прописки, без крыши над головой, без образования? Чем прожить?
– Ну не шантажом же, – вздохнула Прасковья Федоровна. – Ведь это преступление!
– Ха! А проституция не преступление? Если бы вы знали, как это противно! А деньги нужны. Ох как нужны! Снимать квартиру – стоит кучу денег. Одеться-обуться, чтобы быть не хуже других. Красота – она ухода требует. А еда? Проезд? А на черный день? Молодость уходит. Мне тридцать весной стукнуло. Как быстро время пролетело! Болячек не счесть. Богатого мужа нет. Никакого нет. Да, я любыми способами добывала деньги! – с вызовом сказала Инга.
– Ехала бы лучше к себе домой! – посоветовала писательница.
– Что вы в этом понимаете! Домой! А дома что? На огороде, с тяпкой? Круиз по грядкам с консервной банкой для сбора колорадского жука! Привет тебе, Америка! А работать где? Да и смеяться будут. Ну что, девочка, вернулась? Мисс Первый Пролетарский Переулок? Он же тупик. Покорила Москву? Ну уж нет! – Инга тряхнула белокурыми кудрями. – Уж лучше я буду шантажисткой!
– И кого же ты шантажируешь? – зловеще спросила Прасковья Федоровна.
– А вот этого я вам не скажу. Это мое личное дело. Мое и… того человека, которого я шантажирую. Мы с ним как-нибудь разберемся. Сегодня же. Потому что я устала. Я вчера вечером уже предприняла кое-какие шаги. А сегодня скажу правду. Но не вам. Это мое личное дело, – повторила Инга.
– Да-а… – задумчиво протянул Сид. – Я тебя понимаю. Не всем повезло родиться в семье Рокфеллера. Сам в таком положении. Если бы не мать… – Он с благодарностью посмотрел на жену.
Король бубен
Сидор Иванович Коровин. Ровесник Валентина Борисюка. Но диаметральная ему противоположность.
Во-первых, детство у них было разное. И, благодаря обстоятельствам, разный сформировался характер. Насколько благополучно все было в семье Борисюков, настолько же неблагополучно шли дела у Коровиных. Мать Сида (не та женщина, которую он теперь так уважительно называл, а биологическая) крепко пила. Сколько он себя помнил, столько и зашибала, а пьяной приводила в дом таких же бухих приятелей. И тогда в доме шел гульбан, соседи стучали по батареям, а то и в дверь. Работала она дворником, вставала засветло и, едва завершив дела, бежала в ближайший ларек за бутылкой. В то время как Валя Борисюк барабанил гаммы на фортепиано и прилежно учился, Сидор Коровин шатался по улицам в компании таких же оболтусов, забросив портфель с учебниками на пыльный шкаф.
Отца Сид помнил, но плохо. Потому что хотел забыть как можно скорее. Помнил только, что тот тоже пил беспробудно. Работал Иван Коровин сантехником в ЖЭКе, и рубли с трешками, которые совали ему в карман благодарные жильцы, сгубили мастера на все руки. В конце концов, он стал пропивать ВСЕ. Вокруг него постоянно крутились подозрительные типы, жаждущие опохмелиться, все больше уголовники. Ивана Коровина и зарезали в пьяной драке, когда Сиду было двенадцать.
Мальчик прогуливал уроки, рос как трава в поле, стрелял у прохожих сигареты, баловался пивком, сначала дрался до крови, пробовал силу своих кулаков, потом увлекся культуризмом и стал пропадать в клубе, где подростки тягали железо. Курить он бросил, крепче пива ничего отныне не употреблял, потому что насмотрелся на алкашей. На их испитые лица, гнилые зубы и дряблые мышцы. А ему хотелось стать таким же, как те мужики на картинках, которыми были обвешаны стены тренерской. С рельефной мускулатурой, в окружении длинноногих красоток либо рядом с дорогим автомобилем. И Сид целыми днями пропадал в подвале, где находился спортивный клуб. В доме чуть ли не каждый день собиралась компания. Приятели покойного отца по-прежнему заходили на огонек. К вечеру мать была в таком состоянии, что Сиду не хотелось идти домой ночевать.
Он окончил десятилетку, потому что был хорошим спортсменом и защищал честь школы на городских соревнованиях по многоборью. Сид одинаково хорошо бегал, метал копье, прыгал в высоту и в длину. Аттестат ему вытянули, наставив троек. За спортивные достижения, не за знания. Но со спортом он свою жизнь не связал. Результаты показывал хорошие, но не выдающиеся. Получил КМС, до мастера тянуть не стал. Понял: не мое. Поскольку Сид родился в сентябре и пошел в школу почти с восьми лет, то, сдав выпускные экзамены и проболтавшись лето в столице, осенью же загремел в армию.
В армии ему нравилось. Очень. Два года Сида обували, одевали, кормили, поили. Заботились о нем лучше, чем дома. Думали за него, что самое главное. Сид был на хорошем счету. Отличник боевой и политической подготовки. Пример для остальных бойцов, ибо без труда сдавал спортивные нормативы и беспрекословно выполнял приказы. Служить в горячих точках ему не довелось – это был период относительного затишья. Чечню он не захватил и на сверхсрочную не остался, отслужил два года на Дальнем Востоке и, демобилизовавшись, вернулся домой.
Что касается дедовщины… Сид мигом сколотил команду таких же крепких парнишек и дал такой отпор, что больше не лезли. Характер у него был – кремень. И мышцы тоже каменные. Он никого не боялся, потому что вырос на улице и в драках поднаторел. А там бояться нельзя. Побеждает не самый сильный, а самый бесстрашный. Невысокий, но крепкий парнишка всегда выбирал противника выше себя на голову. В армии Сида уважали.
Вернувшись, он попал в другую жизнь. Пока был в армии, многое изменилось. Два года – это срок. Все знакомые стали жертвами эпидемии потребления. Все теперь занимались одним: делали деньги, а потом лихорадочно их спускали. Те же, кто этого не умел, сидели по домам и сокрушались по старым добрым временам. Ровесники Сида трудились на частных фирмах либо учились. Либо работали и учились одновременно. Мечтали о карьере и о собственных фирмах. О халявных деньгах, потому что работа на износ утомляла. Учиться Сид не умел. А работать…
Он пошел в охрану. На частную фирму. Три года сидел у входной двери, смотрел телевизор. Людей было много, они ходили туда-сюда, обращая на Сида не больше внимания, чем на мебель в холле. Тогда-то он и пристрастился к голубому экрану. К боевикам и фильмам, которые «не напрягают». Его служба тоже не напрягала. Платили неплохо, фирму грабить не пытались, и за три года ни одного подвига Сиду совершить так и не пришлось. Он по-прежнему ходил по выходным в тренажерный зал, встречался с девушками, в основном с молоденькими продавщицами из окрестных магазинов, но жениться не спешил.
В его квартире по-прежнему собирались пьяные компании. Сначала Сид разгонял приятелей матери ударами кулака. Но следующим вечером, когда возвращался с работы, они вновь были там. Сидели на кухне и гудели, как мухи навозные. И ничего не помнили. Его гнева, крепких ударов и приземления на бетонный пол лестничной клетки после того, как сын вусмерть пьяной хозяйки квартиры вышвыривал их за дверь. Боли не помнили тоже. Условный рефлекс не вырабатывался, сколько Сид ни бился. Собаки Павлова, и те оказались понятливей. В конце концов ему это надоело. Сделав научное открытие, заключающееся в том, что рефлекс ежедневно употреблять алкоголь сильнее любого другого, Сид оставил собутыльников матери в покое.
