Наталья Александрова - Венец Чингисхана
Вскоре Марина умерла.
Августа перед смертью сестры добилась, чтобы та прописала ее в свою квартиру. На похоронах она плакала отчасти искренне, отчасти же – чтобы завоевать расположение зятя и надежно укорениться в его просторной квартире.
И Павел Васильевич не стал возражать. Он оставил свояченицу у себя отчасти в память о покойной жене, отчасти же – в силу привычки, чтобы ничего не менять в жизни, и Августа начала понемногу забирать власть в доме.
После смерти жены профессор резко постарел и сдал. Денег стало заметно меньше, и пришлось отказаться от домработницы. Августа сказала, что возьмет хозяйство на себя, но денег стало еще меньше (часть средств предусмотрительная Августа припрятывала «на черный день»), и вскоре она прямо заявила зятю, что не может поддерживать дом на такие скромные заработки.
Профессор понемногу продавал книги и антиквариат, но денег все равно не хватало. В один прекрасный день Августа намекнула, что знает о сокровище, которое хранит Павел Васильевич, – якобы о нем перед смертью рассказала ей Марина.
– Ты не понимаешь, о чем ты говоришь! – возмущенно воскликнул профессор. – Этот артефакт не принадлежит мне! Им распоряжаются высшие силы! Я – только хранитель тайны, доверенное лицо, и не могу обмануть это доверие!
– Какие еще силы?! – расхохоталась Августа. – Какие тайны мадридского двора? Ты что, Паша, чушь несешь? Тоже мне, тайный агент нашелся! Профессор кислых щей! Пойми одно – денег мало, мы еле сводим концы с концами, а не дай бог, с тобой что-то случится – я вообще останусь нищей! Ты вспомни, как я ухаживала за твоей умирающей женой, сколько сил на нее потратила… ты хотя бы в память о Марине должен обо мне позаботиться!
В этом месте она разрыдалась, поскольку помнила по своим замужествам, что на некоторых мужчин женские слезы очень сильно действуют.
Она теперь и сама верила, что преданно ухаживала за умирающей сестрой, и старалась внушить эту мысль зятю, чтобы он преисполнился чувства благодарности и постарался вознаградить ее.
– Ты сама не понимаешь, о чем просишь! – рявкнул профессор и вышел, хлопнув дверью.
Но Августа не сдалась. Она снова и снова возвращалась к этому разговору, бесконечно требовала денег и повторяла, что Павел должен продать таинственный артефакт. Она считала, что вода камень точит, и не сомневалась, что со временем добьется своего – но добилась только того, что совсем расшатала здоровье профессора, и так пошатнувшееся после смерти жены.
И однажды он не вышел к завтраку.
Войдя в комнату Павла, Августа увидела, что он лежит на полу без сознания.
У него случился инсульт, Павел Васильевич был полностью парализован и лишился речи.
Августа не собиралась сама за ним ухаживать, тратить на него собственное здоровье. Она наняла профессиональную сиделку, но по-прежнему пыталась добиться от зятя, чтобы тот любым способом передал ей тайну, которую хранил. Теперь это стало для нее вопросом жизни и смерти, правда, не своей собственной – ведь Павел мог умереть в любую минуту, и тогда она осталась бы у разбитого корыта…
Он оставался глух к ее просьбам и требованиям или же и правда ничего не помнил.
Августа уже готова была сдаться…
И вдруг – эта записка!
«Я хранил его много лет и теперь должен передать тебе».
Выходит, он столько времени обманывал ее, столько времени прятал от нее свое сокровище только для того, чтобы без долгих раздумий отдать его первой подвернувшейся смазливой девчонке?
Мерзавец, подонок, как все мужчины!
Августа схватила Павла Васильевича за воротник, встряхнула его с ненавистью. Но он не подавал никаких признаков жизни. Может, уже умер? Нет, слабый пульс еще прощупывался…
Она снова опустилась на пол, перебрала все записки.
Прочла отдельные слова, непонятные фразы – «Венец»… «Так хотят звезды»… снова этот его бред о звездах, о каких-то высших силах… а вот венец – это что-то конкретное, серьезное. Венец может быть очень дорогим…
Ей попалась еще одна записка, кое-как нацарапанное неразборчивое слово. Она разбирала его так и этак, подносила ближе к свету и наконец догадалась, что это слово – «сова».
Тут же Августа заметила в углу массивную статуэтку совы, бросилась к ней…
Статуэтка была пустой внутри.
Выходит, все это время сокровище было здесь, под рукой? Она так часто видела эту статуэтку, переставляла с места на место, вытирала с нее пыль, ничего не подозревая…
В конце концов, она могла ее продать и не сделала этого только потому, что за статуэтку предлагали слишком маленькие деньги. И вот теперь выходит, что именно в ней хранился тот самый артефакт…
Правда, емкость внутри совы была маловата, но там вполне могли поместиться драгоценные камни на большую сумму!
Выходит, Павел ее все же перехитрил, отдал свой клад девчонке! Но она, Августа, тоже хороша, пригрела змею у себя на груди, сама привела в дом эту дрянь!
Эту маленькую дрянь, воровку, которая посмела украсть у Августы то, что той принадлежало по праву! Ведь она столько сил, столько времени, столько заботы отдала профессору, что заслужила такую малость, как это таинственное сокровище!
Августа заметалась по комнате, хватаясь за голову и заламывая руки, как трагическая актриса в заштатном театре, – что делать? Что делать? Неужели все потеряно, неужели ее шанс упущен? Неужели она снова оказалась у разбитого корыта?
И вдруг остановилась, пораженная простой и очевидной мыслью.
Есть человек, который поможет ей восстановить справедливость, поможет вернуть свою законную собственность.
Она вспомнила мужчину, с которым встретилась в ювелирном магазине, мужчину в черных очках, слепого, но с уверенными и точными движениями зрячего. Более зрячего, чем обычные люди. Августа вспомнила, как он снял очки – и она увидела его удлиненные глаза, лишенные зрачка и радужки, полупрозрачные, как два тускло-зеленых камня, два нефрита, две персидские бирюзы. Его глаза, которыми этот слепой видел гораздо больше любого другого человека. Его глаза, которые втянули Августу в ночную реку, в темный водоворот.
Алоиз поможет ей, Алоиз накажет эту бессовестную девчонку, отберет у нее артефакт!
Августа не думала, зачем он это сделает. Она снова плыла по той ночной реке, и впереди, как две путеводные звезды, сияли тускло-зеленые глаза Алоиза.
Она перерыла карманы и нашла визитную карточку.
«Художественная галерея «Сфера».
Ниже был отпечатан адрес.
Доехав на маршрутке до Васильевского острова, я без труда нашла Андреевскую церковь, но дальше начались сложности.
Напротив церкви была не одна, а целых две подворотни.
Которую из них имел в виду мой собеседник?
Сначала я сунулась в правую – но она оказалась закрыта коваными воротами с кодовым замком.
Ну что ж, тем проще…
Я вошла в левую подворотню и оказалась в типичном петербургском дворе – пыльная трава, ржавеющий в углу «Запорожец», два кота, выясняющих отношения возле помойного бака.
Я вспомнила инструкцию. Отсюда мне нужно было пройти во второй двор, но здесь путь снова раздваивался – одна арка вела направо, другая – налево.
Черт, что же он сказал? Направо или налево? Налево или все же направо? Выходит, у меня все же далеко не такая хорошая память, как я думала?
Немного поколебавшись, я вошла в левую подворотню…
И тут же метнулась назад: эта подворотня вела в маленький дворик, в котором на короткой цепи металась огромная черная собака. Она не лаяла, не рычала, но взглянула на меня очень кровожадно и бросилась в мою сторону, до предела натянув цепь…
Да, неудивительно, что в этом месте голос человека из мастерской прозвучал испуганно!
Я перевела дыхание и вошла в правую подворотню, ожидая любой неожиданности.
Но здесь был обычный двор, более того – довольно приличный и чистый, даже с цветником в углу.
Вспомнив инструкцию, я направилась к этому цветнику, возле него свернула, прошла мимо подъезда и только тут увидела еще одну подворотню, которая пряталась в укромном углу двора.
Свернула в эту подворотню, прошла мимо ярко-синей двери, которую упоминал обстоятельный Василий Иванович, и увидела лесенку – четыре ступеньки, поднимавшиеся к очередной железной двери. Рядом с этой дверью имелся дверной звонок.
Кажется, мой путь подходил к концу.
Я поднялась по ступенькам и позвонила.
Некоторое время ничего не происходило. Я позвонила еще раз, и тут за дверью раздались шаркающие шаги, и знакомый мне по телефонному разговору голос проговорил:
– Иду, иду! Ишь, прыткая какая!
Дверь лязгнула и открылась.
Передо мной стоял невысокий крепкий дядечка лет семидесяти в синем сатиновом халате и очках в строгой металлической оправе. В старых советских фильмах, которые я раньше смотрела для прикола, так выглядели пожилые, насквозь положительные рабочие, которые помогали главному герою справиться с ретроградами и бюрократами и внедрить передовое сверло или новый способ закручивания гайки.
