Дик Фрэнсис - Смертельная скачка
— Закройте дверь, — приказал он. — Сядьте на пол. У противоположной стены.
Я сделал, как он сказал.
Он был по-мальчишески худой, хотя и высокий. Русые волосы, темные напуганные глаза. Щеки еще не потеряли детской округлости, но линия челюсти взрослого человека. Полумальчик, полумужчина, со слезами, размазанными по лицу, и с пальцами на курке дробовика.
Все, что можно унести, лежало связанным в аккуратные узлы недалеко от двери. Остались только тяжелый стол и два массивных стула. Ни занавесок на единственном маленьком окне, ни половиков на голом деревянном полу. Две раскладушки, сложенные и связанные, стояли прислоненные к стене рядом с лыжами.
Никакой еды и ни поленца в холодной печи.
— Скоро стемнеет, — сказал я. — Через час.
— Мне все равно. — Горящие глаза смотрели на меня. Лицо у него сводило от нервного напряжения.
— Надо спуститься в дом Берит, пока еще можно разглядеть тропинку.
— Нет.
— Мы тут замерзнем.
— Мне все равно.
Я поверил, что ему все равно. Состояние Миккеля я бы определил как безумие, и мыслям о холоде или гибели не нашлось места в его сознании, и хотя он разрешил мне войти, но ток высокого напряжения еще не был выключен. От возбуждения легкие судороги пробегали у него по телу, и время от времени ноги подергивались на полу. В такие минуты и дробовик подрагивал в руках. Я старался отмести мрачные мысли.
— Надо идти, — предложил я.
— Сидите тихо! — в ярости выкрикнул он, и правый указательный палец конвульсивно сжался на курке. Я не спускал глаз с этого пальца. И сидел тихо.
Постепенно темнело, и холод неумолимо вкрадывался в бревенчатый дом. За стенами ветер непрестанно вопил и визжал, будто испорченный ребенок. Я подумал, ну что ж, придется выдержать и это: по сравнению с предстоящей ночью в промерзшем доме, плавание в фьорде казалось мне приятным купанием в нагретом пруду. Я всунул руки в теплых перчатках в карманы пальто и пытался убедить себя, что пальцам тепло. Я допустил только маленькую промашку, пальто оказалось не таким длинным, чтобы сидеть на нем, укрыв ноги.
— Миккель, — сказал я, — говорите что-нибудь. Вы взорветесь и разлетитесь на куски, если не выговоритесь. А я все равно здесь. Так расскажите мне. Все, что хотите.
Он неподвижно уставился в сгущавшиеся сумерки и молчал.
— Я убил его, — проговорил он после долгой паузы. Бог мой.
Опять молчание. И уже на более высокой ноте он повторил:
— Я убил его.
— Кого? — спросил я. Молчание.
— Как?
Вопрос удивил его. Миккель на мгновение перевел взгляд с моего лица на дробовик.
— Застрелил.
— Вы застрелили Арне? — набравшись духу, спросил я.
— Арне? — У него опять началась истерика. — Нет! Нет! Нет! Не Арне. Я не убивал Арне. Не убивал!
— Верю, Миккель, — твердо сказал я. — Верю. А теперь подождите немного, пока не сможете спокойно рассказать мне все. Пока не почувствуете, что пришло время рассказать. — Я помолчал. — Договорились?
— Ja. Договорились, — после паузы ответил он.
Мы ждали.
Стало совсем темно, казалось, что остался только свет его горящих глаз, в которых отражалось окно. Теперь я видел только глаза, остальная фигура бесформенно утонула в тени. Только глаза сигнализировали, как отчаянно нужна его разуму помощь и как отчаянно он боится ее.
Очевидно, ему пришла в голову та же мысль, что и мне: в полной темноте я могу прыгнуть и отнять ружье. Он без конца ерзал по полу и что-то бормотал по-норвежски и наконец гораздо более нормальным голосом сказал:
— Там, на вещах, сверху лампа. В коробке.
— Вы хотите, чтобы я ее нашел и зажег?
— Ja.
Я так закоченел, что с трудом встал, радуясь возможности подвигаться, но тут же заметил, что он поднял дробовик, указывая, куда мне можно идти.
— Я не собираюсь отнимать у вас ружье.
Он ничего не ответил.
Вещи были сложены от меня справа, ближе к окну, я осторожно приближался к ним, стараясь побольше шуметь, чтобы он слышал, где я, и не всполошился. По крайней мере, с памятью у него все в порядке. Наверху я нащупал коробку, в ней лампу и рядом спички.
— Лампу нашел, — сказал я, — можно зажечь спичку?
Молчание. И наконец: «Ja».
Это оказалась маленькая газовая лампа, рассеивавшая слабый белесый свет во все углы комнаты. Миккель дважды моргнул, когда появился свет, но еще крепче ухватился за ружье.
— Есть тут какая-нибудь еда?
— Я не хочу есть.
— Но я хочу.
— Садитесь, — велел он. — Там, где стоите. Я сел. Дула переместились ниже. Теперь при свете я видел их чересчур хорошо.
Время шло. Я засветил лампу в четыре тридцать дня, и только в восемь он начал говорить. Я совсем закоченел без движения, но и он тоже. На нем не было перчаток, и руки посинели. Но Миккель по-прежнему сжимал ружье, и замерзший палец обхватывал курок. Он не сводил с меня глаз, следя за каждым движением. Весь как натянутая тетива. И вдруг он произнес:
— Арне Кристиансен сказал, что мой отец арестован. Он сказал, что отец арестован из-за вас.
Голос опять стал ненормально высоким, и дыхание на холоде превращалось в узорные струйки пара. Но теперь Миккелю было легче продолжить свой рассказ, потому что он уже начал.
— Арне сказал, что отец хочет, чтобы мы поехали в Берген... и потом на лодке в Стовангер... и на самолет... — Он замолчал.
— И вы не поехали. Почему? — спросил я. Ружье задрожало.
— Пришли они. Я ждал.
— Мы разговаривали. Возле дома. О том, что надо уехать. — Пауза. — Они спустились сверху. На лыжах. В темных очках. — Снова пауза. — Один велел Арне отойти от меня. — Теперь Миккель надолго замолчал.
Его колотило мелкой дрожью от ужаса воспоминаний. — У него был нож.
— Ох, Миккель! — воскликнул я. Мальчик говорил быстро, захлебываясь, стараясь поскорей вытолкнуть из себя пережитый кошмар.
— Арне закричал: «Вы не можете! Не можете! Он не мог послать вас убить собственного сына. Не Миккеля!» Арне загородил меня собой. Он кричал: «Вы с ума сошли! Я сам разговаривал с отцом. Он велел мне приехать сюда и увезти Миккеля».
У Миккеля сузились глаза, он смотрел будто сквозь меня, снова переживая происшедшее.
— Они сказали, что отец переменил решение после того, как Арне уехал. Они сказали, что отец прислал их увезти меня на пароходе в Данию и там ждать от него денег и распоряжений. Арне сказал, что это не правда... Они сказали, что это правда... Еще они сказали, что Арне отсюда уже никуда дальше не поедет... Он не поверил. Он сказал, что даже мой отец такого не сделает. Арне следил только за тем, у которого был нож. Но второй взмахнул лыжной палкой и ударил его по голове. Арне упал в снег. Я пытался остановить их... Но они оттолкнули меня, положили его на сани, связали и потащили вверх по тропинке.
Отчаяние, которое он пережил тогда, снова исказило его лицо. Он сморщился, как от боли, и продолжал:
— Я вспомнил, что в коттедже есть дробовик. Побежал и зарядил его... Потом встал на лыжи и помчался за ними, чтобы остановить их... Но когда я догнал их, они уже возвращались за мной... Без саней. И я подумал... я подумал... они столкнули... столкнули сани... — Миккель с всхлипом втянул воздух. — Я выстрелил... тот, что с ножом, упал... Я выстрелил снова... но второй быстро повернулся и... Я побежал к дому перезарядить ружье, потому что думал, он вернется, чтобы убить меня. Но он не вернулся... Не вернулся... Когда вы пришли, я решил, что это он. Миккель замолчал.
— Вы знаете этих двоих? Видели их когда-нибудь прежде? — спросил я.
— Нет.
— Они пришли намного раньше меня?
— Не знаю. Прошло много времени.
— Часы?
— Наверно.
Я не встретил никого из них, когда поднимался вверх.
— Убивать нельзя, — сказал Миккель.
— Это зависит от обстоятельств.
— Нет.
— Если вы защищали свою жизнь или жизнь другого человека, суд не считает это преступлением.
— Я... Я убежден, я знаю, что убивать нельзя. И все же... когда испугался, — его высокий голос почти невыносимо зазвенел, — я это сделал. Сделал, хотя я презираю убийство. Я убил человека. И вас бы тоже убил, если бы вы не отскочили.
— Забудем об этом, — заметил я, но ужас застыл в его глазах. Чтобы помочь ему расслабиться и чуть успокоиться, я задал уводящий в сторону вопрос:
— Вы давно знаете Арне Кристиансена?
— Что? — Голос прозвучал на более низких нотах. — Года три.
— Вы хорошо его знали?
— Не очень. Только по скачкам. И все.
— А ваш отец давно его знает?
— Не думаю... Наверно, так же, как я. Познакомился на скачках.
— Они близкие друзья?
— У отца нет близких друзей, — сказал он с неожиданной горечью.
— Вы не хотите положить на пол ружье? Он взглянул на дробовик, кивнул и положил его рядом с собой. Ну хоть маленькое облегчение — не смотреть в эти два темных отверстия.
