Василий Ардаматский - Возмездие
— Он спросил, сколько еще может воевать наша армия? — Керенский помолчал и продолжал: — Я ему ответил: если бы я назвал вам такой срок, я был бы авантюристом. А когда я стал говорить о внутреннем положении в России, он меня прервал, сказав, что наши внутренние дела его не интересуют. И стал задавать нелепейшие вопросы, вроде есть ли у меня семья или не мешает ли нам то, что наше правительство называется Временным. А когда я сказал ему, что могущественная Америка могла бы навести порядок в мировом хаосе, он заявил: да, Америка действительно сильна, но она не волшебница. И, только прощаясь, спросил: почему ваша ставка без головы? В общем, я разочарован, Борис Викторович. По-моему, эту надежду мы теряем. Америка страна торгашей, и никогда не знаешь, что ей в данный момент выгодно.
— Я думаю, они должны понимать, каким грандиозным рынком для них могла бы стать Россия, — сказал Савинков и спросил: — Об этом разговора не было?
Керенский не ответил и спросил:
— Но что все-таки можно сделать со ставкой?
— Корнилов прибудет туда недели через две, не раньше, — ответил Савинков. — Но чтобы произошло какое-то движение воды, я предлагаю немедленно послать в ставку нашего комиссара. Филоненко к выезду готов, и до появления Корнилова он сможет успокоить там союзников.
— Да, пусть выезжает немедленно, — согласился Керенский.
Итак, на горизонте новая фигура — Филоненко. Кто он? Откуда взялся?
Керенский его совершенно не знает, но верит Савинкову, который сказал ему, что он может верить Филоненко, как ему.
Как только стало известно назначение Филоненко главным комиссаром в ставку, на фронте в 8-й армии, в дивизионе, где раньше служил Филоненко, состоялось собрание солдат и офицеров, которое постановило: «Довести до сведения военного министра Керенского, совета Р и СД и Исполнительного комитета съезда Советов, что вся предыдущая деятельность Филоненко в бытность его офицером в дивизионе выражалась в систематическом издевательстве над солдатами, для которых у него не было иного названия, как «болван», «дурак» и т. п., в сечении розгами, например ефрейтора Разина, причем, будучи адъютантом, применял порку без разрешения командира дивизиона, исключительно опираясь на свое положение, что ему никто не смел перечить в мордобитии, которым он всегда грозил и цинично проповедовал, и самом невозможном, оскорбительном отношении к солдатам, на которых он смотрел как на низшие существа, а потому, принимая во внимание эту деятельность, считаем, что Филоненко не может занимать поста комиссара революционного правительства…»
Это постановление читал Савинков и… сдал в архив, где оно и хранится по сей день в «Деле Корнилова». Фронтовики не понимали, что комиссаром при Корнилове должен быть именно такой человек. А Савинков прекрасно знал, за кого ручался, как за себя…
Работавший в ставке полковник Данилов С. И. впоследствии писал: «Появление в главной ставке господина Филоненко — одно из необъяснимых явлений тех дней. Хам, наглец, безграмотный в военном отношении тип, он в святая святых русской армии вел себя как жандармский прапорщик. Подслушивал разговоры генералов, третировал в глазах Корнилова работников ставки, объявлял их заговорщиками против главковерха. Но, минуя его, попасть к главковерху было невозможно…»
А вот свидетельство о том, как он попал на этот пост.
Один из сподвижников Керенского, его министр Терещенко, желая постфактум объяснить, почему все шло тогда «не так, как хотелось», писал: «Было большой бедой, что и возле Корнилова возникли темные личности вроде комиссара Филоненко, который появился из-за кулис вместе с Савинковым, чтобы сделать свой вклад в трагедию. Но он был только одним из тех, кого слали к Корнилову закулисные силы, полагавшие, что присутствие на вершине событий их человека гарантирует им привилегии на торжестве победы… У драмы было слишком много режиссеров…»
Выяснено — Филоненко выдвинули все те же закулисные силы, и он был послан в ставку, чтобы оградить Корнилова от влияния других генералов и воздействовать на него в нужном направлении. Заметим тут же, что с обязанностями наставника при Корнилове он явно не справился: это оказалось труднее, чем пороть солдат…
В свидетельстве Терещенко есть очень важное признание — «в драме было слишком много режиссеров».
Терещенко мог бы одного из них назвать по имени. Это английский посол в Петрограде Джордж Бьюкенен. К нему в посольство Терещенко в то время хаживал чуть не каждый день, докладывал ему о всех шагах Временного правительства, выслушивал советы… Вот выдержки из дневника Бьюкенена: «…Видел Терещенко сегодня утром. «Я очень разочарован, — сказал я ему, — тем, что если положение переменилось, то только к худшему, что едва ли хоть одна из задуманных дисциплинарных мер была применена на деле и что правительство кажется мне более слабым, чем когда-либо…»
После июльских событий в Петрограде, когда была расстреляна рабочая демонстрация, Бьюкенен записал: «В настоящее время опять наступило полное спокойствие… После того как были написаны эти строки, я имел беседу с Терещенко. В ответ на мой вопрос он сказал, что не разделяет мнения Милюкова о том, что исход недавнего конфликта между Советом и правительством является большой победой для последнего… Правительство, сказал он мне, приняло меры противодействия этому притязанию (ранее Терещенко сказал Бьюкенену, что Совет хочет подчинить себе армию. — В.А.) путем усиления власти генерала Корнилова, командующего петроградским гарнизоном, и он убежден, что правительство в конце концов станет господином положения, хотя, быть может, им придется включить в свои ряды одного или двух социалистов. Рабочие разочаровались в Ленине, и последний, как он надеется, в недалеком будущем будет арестован…» Чуть позже такая запись: «Когда я зашел через несколько дней к Терещенко, то последний заверил меня, что правительство теперь является в полной мере господином положения и будет действовать независимо от Совета… Керенский, в удовлетворение требований Корнилова, уже уполномочил начальников армий расстреливать без суда солдат, не повинующихся приказам. Однако… он совершенно не сумел надлежащим образом воспользоваться своими полномочиями. Он не сделал никаких попыток разыскать и арестовать Ленина… Я был отнюдь не удовлетворен позицией правительства и в разговоре с Терещенко старался убедить его в необходимости применения тех же самых дисциплинарных мер в тылу (речь идет о расстреле без суда. — В.А.), какие были санкционированы на фронте…» Запись после провала корниловского похода на Питер: «…Если бы генерал Корнилов был благоразумен, то он подождал бы, пока большевики не сделают первый шаг, а тогда он пришел бы и раздавил их». Корниловщине в дневниках Бьюкенена посвящено немало страниц, и мы видим, как активно действовал в те дни этот режиссер. Даже Керенский докладывал ему о ходе событий и получал от него указания…
И после всего этого Бьюкенен позволит себе сделать такое официальное заявление: «Я хочу, чтобы русский народ знал, что ни я сам, ни кто бы то ни было из находившихся в моем распоряжении агентов не имели ни малейшего желания вмешиваться во внутренние дела России».
Ложь Бьюкенена в отношении себя ясна. А теперь раскроем ее и в отношении его агентов. И тут мы возвращаемся к Савинкову…
Бьюкенен в своих мемуарах фамилию Савинкова называет всего два-три раза, и только раз его запись о нем более или менее подробна: «…Мы пришли в этой стране к любопытному положению, когда мы приветствуем назначение террориста (Савинкова. — В.А.), бывшего одним из главных организаторов убийства великого князя Сергея Александровича и Плеве, в надежде, что его энергия и сила воли могут еще спасти армию. Савинков представляет собою пылкого поборника решительных мер как для восстановления дисциплины, так и для подавления анархии, и о нем говорят, что он просил у Керенского разрешения отправиться с парой полков в Таврический дворец и арестовать Совет. Излишне говорить, что такое разрешение не было дано…» Это самая подробная запись Бьюкенена о Савинкове. Затем он еще упоминает его в связи с идеей подчинить Россию диктаторскому триумвирату Керенский — Корнилов — Савинков.
Право же, интересно, почему Бьюкенен, подробнейше пишущий о многих третьестепенных русских деятелях, молчит о человеке, которого прочили в диктаторскую тройку?
Все дело в том, что связь англичан с Савинковым проходила, так сказать, по другому ведомству, которое избегает всяческой гласности.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Ближайшим сотрудником Бьюкенена в России был английский консул в Москве Локкарт, тот самый Локкарт, который войдет в нашу историю как организатор в Советской России одного из опаснейших контрреволюционных заговоров. Он крупный английский разведчик, деятель не меньшего масштаба, чем сам Бьюкенен. Он оказался консулом в тихой Москве потому, что в Лондоне этот русский город считали не менее важным экономическим и политическим центром, чем Петроград. При его назначении предусматривалась также возможность в случае неудачного хода войны перевода столицы в Москву, отдаленную, в глуби России.
