Василий Ардаматский - Возмездие
Обзор книги Василий Ардаматский - Возмездие
Василий Ардаматский
Возмездие
от 5 сентября 1924 года
§ 17. О НАГРАЖДЕНИИ ОРДЕНОМ КРАСНОГО ЗНАМЕНИ ГРУППЫ РАБОТНИКОВ ОГПУ.
(Внесено секретарем ЦИК Союза ССР)
Принимая во внимание успешное завершение, упорную работу и проявление полной преданности к делу, в связи с исполнением трудных и сложных заданий ОГПУ, возложенных на тт. МЕНЖИНСКОГО В. Р., ФЕДОРОВА А. П., СЫРОЕЖКИНА Г. С., ДЕМИДЕНКО Н. И., ПУЗИЦКОГО С. В., АРТУЗОВА А. X., ПИЛЯРА Р. А., ГЕНДИНА С. Г., КРИКМАНА Я. П., СОСНОВСКОГО И. И.,
Президиум ЦИК Союза ССР постановляет:
Наградить орденом Красного Знамени тт. МЕНЖИНСКОГО В. Р., ФЕДОРОВА А. П., СЫРОЕЖКИНА Г. С., ДЕМИДЕНКО Н. И., ПУЗИЦКОГО С. В. и ПИЛЯРА Р. А.
Товарищам: АРТУЗОВУ А. X., СОСНОВСКОМУ И. И., ГЕНДИНУ С. Г. и КРИКМАНУ Я. П. объявить благодарность рабоче-крестьянского правительства Союза ССР за их работу.
Председатель Президиума ЦИК СССР
М. Калинин
Секретарь А. Енукидзе
ЧАСТЬ 1
НАЧАЛО
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Офицер царской армии Леонид Данилович Шешеня ночью в сугубо штатском виде — в брезентовой куртке, в кожаной кепке-нашлепке и охотничьих сапогах — пробивался через польско-советскую границу. Унизительно офицеру, имеющему орден за храбрость, таиться по кустам, как последнему вору, замирать по-заячьи, слушая шорохи. У Шешени выбора не было, эмигрантская жизнь сделала его послушным, но он не из тех русских эмигрантов, которые счастливы, если могут, не голодая, ждать своего возвращения в Россию. Он борется за это возвращение, он кажется себе героем, и уж кому-кому, а ему по возвращении на родину за все воздастся сторицей.
В той, очищенной от красных, России Леонид Шешеня рассчитывает получить больше, чем другие. Борис Викторович Савинков сказал ему однажды: «Быть возле меня — значит быть возле истории». Шешеня не очень ясно представляет себе, что это означает, но, когда он думает о себе и об истории, он видит себя в черной лакированной пролетке на резиновых шинах, с ярко-желтыми спицами колес. Шурша резиной, мчится пролетка по мощеному большаку, а справа и слева мужики на полях — кланяются, кланяются, кланяются. Такое счастье обладания властью ему подсказывали воспоминания детства…
Как складно начиналась его жизнь — он был единственный наследник богатого хутора, дочка мельника поглядывала на него с авансами… И все пошло вкось. В двенадцатом году забрили в солдаты — как батя ни бился, откупиться не удалось. Но оказывается, и военная судьба может лечь хорошей картой. Батя снова потряс свою кулацкую мошну — густо смазал разных военных начальников, чтобы добрые были к его единственному наследнику. Да и сам Шешеня сообразил, что к чему, когда погоны на плечах. В начале семнадцатого года он был уже капитаном с двумя орденами, хотя всю войну служил в приличном отдалении от фронта. Война явно шла к концу, и Шешеня все чаще видел во сне свой дом в шесть окон, под железом, на высоком каменном цоколе…
Но тут случилось черт те что. Какие-то купленные на немецкие деньги большевики подняли голытьбу, устроили революцию и возвели на престол своего царя, тоже полученного из Германии в пломбированном вагоне. И пошли кроить жизнь по своим голоштанным меркам. Всех, кто жил хоть чуть почище, — к ногтю. Шешеня не успел из шинели выбраться, как пришло от родственников скорбное письмо: дом их реквизирован под школу. Когда пришли его забирать, батя бросился на разбойников с топором — угодил в тюрьму, и где он теперь, один бог знает. Мать померла тут же. Шешеня и опомниться не успел, как не стало у него ничего: ни дома, ни отца, ни матери. А вскоре он и земли родной лишился, стал эмигрантом.
Теперь вся жизнь его — это борьба с большевиками. Душа ноет, как гнилой зуб, от ненависти к ним, от неизбывной жажды мести. В двадцатом году первый раз дорвался он до них, порушителей своей жизни, — это когда в войсках генерала Перемыкина и Булак-Балаховича он участвовал в походе из Польши на Совдепию. Пощады коммунистам не давали…
Позже — в двадцать втором — Шешеня снова добрался до большевиков. Под началом полковника Павловского участвовал в рейде по западным окраинам Советской России. Снова потешились всласть, или, как говорил атаман, «постригли большевикам коготки». Целые города брали и свою власть в них устанавливали. Правда, ненадолго. Павловский, как никто, умел вовремя уходить…
Другим офицерам не повезло. Оказавшись за пределами родины, они присягнули кругом оскандалившимся русским генералам вроде Врангеля, Юденича или Деникина. Теперь эти генералы грызутся между собой — у кого для России лучший царь заготовлен, полученные от Антанты деньги прожирают на банкетах, а боевые офицеры, чтобы не околеть с голоду, идут в батраки к французским помещикам.
Шешене, слава богу, повезло — он сразу попал в хорошее, святое дело, его возглавляет великий вождь и защитник крестьян Борис Викторович Савинков. Созданный им Народный Союз Защиты Родины и Свободы (НСЗРиС) главной своей целью ставит свержение большевиков.
Все нравится Шешене в деле, которому он служит. А год назад произошло невероятное — он стал личным адъютантом самого вождя. Шешеня гордился, что допущен на самую вершину дела, он влюбился в вождя, в его бурное прошлое и великое будущее…
Шешеня благодарен Савинкову и за то, что именно его он выбрал для выполнения этого опасного поручения — он пробирается сейчас через границу, чтобы затем побывать сперва в Смоленске, а потом и в самой Москве-матушке. Он свято выполнит присягу члена Народного Союза Защиты Родины и Свободы — действовать в России, «где можно — открыто, с ружьями в руках, где нельзя — тайно, хитростью и лукавством». С ружьем Шешеня уже действовал и чести своей не посрамил. Теперь он поработает тайно, бесшумно…
Шешеня, к счастью своему, не знал, как обсуждалась в центральном комитете союза его кандидатура. Отклоняя две другие, Савинков сказал: «Пойдет Шешеня. Во-первых, в такую командировку надо посылать человека без собственных идей и мыслей, во-вторых, в случае чего — невелика потеря. Я могу обойтись и без адъютанта…»
А Шешене он сказал, что центральный комитет был вынужден остановиться на его кандидатуре, ибо с этим поручением в Россию должен идти человек самостоятельного, строгого ума, человек храбрый, неподкупный, беспредельно преданный делу и уже бывавший в Советской России.
Да, вождь в нем не ошибся. Он как следует проверит работу резидентов, посланных в Россию полгода назад. Савинков приказал ему: «Если увидишь, что они обманули нас, приканчивай их на месте, не задумываясь…»
Шешеня так и поступит во имя великого и святого дела, рука у него не дрогнет…
Он шел легким и широким шагом сильного, уверенного в себе человека. Шел напрямик — по еще не скошенным лугам, душно пахнувшим после горячего летнего дня, по сумеречным оврагам, где качались выплески первого тумана, по ольховому кустарнику, который ближе к черневшему впереди лесу становился все гуще и гуще.
Этот выход к советской границе Шешене хорошо известен по рейдам банды Павловского. Путь идет от польского городка Лунинец на пограничный хутор Гаище. Тогда они шли через границу сразу всей бандой — нагло, напролом. Красным пограничникам было не до них, потому что в это время они были под пулеметным огнем польской пограничной стражи. Впрочем, и сейчас на польской стороне Шешене остерегаться нечего. В кармане у него лежит квиточек, на котором машинкой напечатано одно непонятное слово: «презан», и синим карандашом — дата с неразборчивой подписью. Этот квиток выдал ему капитан Секунда — начальник пограничной экспозитуры[1] номер один польской разведки. Квиток дается на случай, если какой-нибудь польский стражник вдруг задержит того, кого не надо задерживать, и не поверит на слово…
До границы оставалось не больше километра. В плотной темноте летней ночи идти было очень трудно. Он то и дело приседал на корточки, чтобы на фоне неба высмотреть, где кустарник пореже.
Шешеня знал — скоро он войдет в лес, спустится в овраг, по дну которого вьется речка-ручеек в шаг шириной, поднимется по крутому склону из оврага, затем сделает еще десяток шагов и будет уже там…
Стараясь тише дышать, он шел и смотрел на черный, таинственно молчавший лес, оттуда тянуло прохладой и овражной прелью.
И вдруг ему стало страшно. Он вспомнил слова капитана Секунды: «Мы еще ни одного человека не похоронили», — Шешеня вышел из кустарника на небольшую поляну и остановился, чтобы отдышаться и оглядеться.
