Полина Дашкова - Легкие шаги безумия
— Я провожу. — Волков помог ей справиться с замком.
— Я понимаю, — тихо говорил он, пока они шли по ночным улицам к гостинице, — я что-то делаю не так. Я хочу всего сразу, мне страшно, что ты уедешь, исчезнешь, и я никогда тебя не увижу.
— Веня, честно говоря, я не любительница командировочных романов. И давайте опять перейдем на «вы». Так будет легче и естественней.
— Лена, здесь и не пахнет командировочным романом, — сказал он спокойно и как-то обреченно, — ты… вы даже представить себе не можете, как это для меня серьезно.
— Но серьезные отношения должны начинаться несколько иначе. Не так стремительно, не с таким напором…
— А как? Как они должны начинаться? Скажите мне, как я должен себя вести, чтобы вы меня не боялись и не отталкивали?
— Не знаю. Простите меня. Возможно, я тоже поступаю как-то не правильно. Мы уже пришли, спокойной ночи.
* * *На следующий вечер в дверь гостиничного номера, в КОТОРОМ жили Ольга и Лена, кто-то осторожно постучал.
— Войдите, открыто! — крикнула Ольга.
На пороге стоял невысокий коренастый мужчина лет тридцати.
— Здравствуйте, вы простите меня за беспокойство, — смущенно произнес он, не входя в комнату, — я вот тут узнал что из Москвы, из моего любимого журнала группа приехала… Я хотел вас попросить… Да, простите, я не представился старший лейтенант милиции Захаров.
— Здравствуйте, проходите, не стесняйтесь, — улыбнулась Лена.
Он нерешительно шагнул в комнату, прикрыл за собой дверь.
— Дело в том, что я рассказы пишу…
— О Господи… — еле слышно вздохнула Ольга и выразительно закатила глаза.
— Я уже присылал к вам в редакцию и в журнал «Юность», — тихо продолжал Захаров, — мне ответили, мол, тексты у меня сырые, требуют серьезной доработки. А я не понял, что значит сырые.
— Сырые — значит плохо написанные, — объяснила Ольга.
— А вы не могли бы почитать хотя бы один мой рассказ? — глядя в пол, спросил он. — Для меня это очень важно. Я же знаю, в редакцию горы рукописей приходят, их там даже не читают, просто отписывают формальные ответы. А я бы хотел конкретно поговорить, с живыми людьми.
— У нас вообще-то со временем плохо, мы завтра вечером в Ханты-Мансийск уезжаем, — пожала плечами Ольга.
— Да рассказ коротенький, вы не бойтесь. Я много времени у вас не отниму.
— Хорошо, — кивнула Лена, — давайте ваш рассказ. Завтра утром зайдите, часиков в девять. Я прочитаю.
— Ну что ты творишь! — накинулась на нее Ольга, когда за старшим лейтенантом закрылась дверь. — Мало тебе того зека опущенного, тебе еще милиционера-графомана не хватает? Ты же знаешь, нет ни одного доброго дела, которое не осталось бы безнаказанным. Вот смотри! — Она открыла папку, которую оставил Захаров и стала громко читать:
«Первые клейкие листочки проклюнулись на стройных белоствольных березках. Ласковый весенний ветерок растрепал золотые косы румяной девушки. Ее лучистые глаза, голубые, как незабудки, сияли радостью и счастьем».
Ольга захлопнула папку.
— Дальше можно не читать. Все и так ясно. Завтра тебе придется долго и нудно объяснять этому застенчивому милиционеру, что «клейкие листочки» и «лучистые глаза» — это неприличные литературные штампы. Он не поймет и обидится.
— Ладно, не ворчи — Лена улеглась на кровать с рукописью.
Рассказ назывался «Нелюдь». На двенадцати машинописных страницах коряво и подробно описывалось, как румяную девушку с лучистыми глазами обнаружили в городском парке, убитую и изнасилованную, как смелый следователь быстро нашел и разоблачил злодея, алкоголика-тунеядца, которому ничего не оставалось, как признаться в совершенном злодеянии.
В два часа ночи за ними должен был зайти Вениамин. Он пригласил их на прощальный ночной пикник с шашлыком на берегу Тобола.
Эта идея пришла в голову Мите, ему очень хотелось встретить рассвет в тайге, на берегу сибирской реки.
— Ну, дочитала? Вставай, уже без десяти два. Ох, представляю, как ты завтра, после бессонной ночи, будешь с этим графоманом объясняться! — Ольга натянула джинсы и, расчесывая перед зеркалом пышные светлые волосы, сладко зевнула. — Не выдержу я до рассвета, даже с шашлыком не выдержу. Спать хочу.
— Зря твой братец все это придумал, — Лена отложила папку с рукописью, надела кроссовки, теплый свитер поверх фланелевой ковбойки, — комары нас там сожрут.
— Это не мой братец, — возразила Ольга, — это твой дорогой Вениамин затеял. Митька только подал идею, а твой комсомолец ухватился.
— Оль, почему это, интересно, «мой»? — Да потому, что все эти радости — и банька, и экскурсии, и неусыпное внимание исключительно ради тебя.
— Оль, хватит об этом. Надоело, — поморщилась Лена.
— Нравишься ты этому Волкову до потери пульса. Всерьез давишься. Даже Митька заметил. Между прочим, он красили мужик, этот Венечка, сибиряк, косая сажень в плечах!
Он, кстати, далеко пойдет. Из горкома в обком, глядишь, и до Москвы доберется по комсомольско-партийной линии. Знаешь, какая у этих комсомольских мальчиков хватка? Так что смотри, Леночка, не упусти свой шанс.
Ольга весело засмеялась, но тут же поперхнулась и замолчала: на пороге стоял Волков.
* * *Комары жрали нещадно, несмотря на дым березовой чаги которую настрогал и набросал в костер Волков. Ночь была совсем светлая. Ольга дремала на мягких сосновых ветках, то и дело просыпаясь и хлопая назойливых комаров. Митя что-то лениво наигрывал на гитаре, Лена курила, глядя на тлеющий костер.
Шашлык давно был съеден, водка выпита. Из-за верхушек деревьев поднималось огромное, белесое солнце. После бессонной ночи всех познабливало.
— Слушайте, я хочу в гостиницу, — сказала Ольга, приподнявшись на локте, — мне ваша комариная романтика уже поперек горла.
— Сейчас, — кивнула Лена, — Вениамин придет, и будем собираться.
— А куда он делся? — удивилась Ольга. — Он же только что был здесь.
— Он уже минут сорок где-то ходит, — перестав бренчать на гитаре и взглянув на часы, сказал Митя, — наверное, пошел тоску свою развеивать. Он весь в тоске, на него Леночка не смотрит. Он глаз с тебя не сводил, голубых и печальных.
— Митька, прекрати ерничать, — поморщилась Лена.
— Бедный Ерик, королевский шут, всегда говорил правду, — вздохнул Митя.
— За что бывал бит нещадно, — добавила Ольга.
— Слушайте, ну что вы ко мне привязались с этим комсомольцем? — Лена бросила окурок в тлеющий костер. — Нравлюсь я ему или нет, меня совершенно не касается. Это его личные трудности.
— Безжалостная ты женщина, — вздохнул Митя и лениво поднялся на ноги, — пойду я поищу несчастного влюбленного.
— Только смотри сам не заблудись, — предупредила Ольга.
— Я вам аукать буду, а вы откликайтесь, — Митя зашагал вдоль берега.
С Волковым он столкнулся минут через пятнадцать и, увидев его, обомлел.
Комсомолец шел, пошатываясь. На его светлом свитере темнели какие-то пятна. Широко раскрытые глаза смотрели прямо на Митю безумным, невидящим взглядом. Он дышал шумно и тяжело.
— Веня! Что с тобой? — выкрикнул Митя и тут только понял, что пятна на свитере — это кровь.
Волков сильно вздрогнул, глаза его стали осмысленными. У Мити за спиной послышался треск веток, через минуту рядом с ним стояли Ольга и Лена.
— Господи, Веня, вы весь в крови! Что случилось? Вам плохо? — Лена шагнула к нему, прикоснулась к его плечу.
— У меня пошла кровь из носа, — произнес он хрипло.
— Надо голову запрокинуть и что-нибудь холодное на переносицу, — Лена достала носовой платок из кармана джинсов, — подождите, я сейчас.
— Ты побудь с ним, — Митя взял у нее из рук платок, — я спущусь к реке, намочу как следует. Ольга, не стой столбом, помоги ему сесть. Он же бледный как смерть.
Ольга стояла, отвернувшись. Она с детства не переносила вида крови, ее начинало тошнить, даже когда она видела простую царапину. Лена взяла руку Волкова и нащупала пульс на запястье.
— У вас очень сильное сердцебиение, не меньше ста двадцати, — сказала она. — У вас больное сердце?
Его горячая рука поймала и больно сжала Ленины пальцы. Лена охнула от боли. Волков дышал тяжело и часто.
— Веня, вы слышите меня? — спросила Лена испуганно.
— Да, — прохрипел он, — не волнуйтесь. Со мной все в порядке. Мне просто совсем нельзя пить.
Старший лейтенант Захаров за своим рассказом не приходил. Ольга и Лена проспали до двух часов дня, но все равно чувствовали себя усталыми и разбитыми после бессонной ночи — в гостиницу они вернулись только в восемь утра и туг же рухнули на свои койки как убитые.
В начале третьего к ним в номер приплелся вялый, опухший Митя.
— А где же твой графоман? — вспомнила Ольга, когда отсели пить кофе. — Нам уезжать через два с половиной часа куда ты теперь его гениальное творение денешь?
