Андре Пико - Кто убил прекрасную Урсулу
Для Урсулы это слово означало крушение всех надежд. Подождать - значит дать Фишеру время укрепить свои позиции. До какой степени он озлобился на нее и Андреа? Речь шла о нескольких неделях. Но если он захочет, то разорит Мооса за несколько часов.
Возвращаясь к себе на Церингерштрассе, Урсула дрожала от страха. Теперь все становилось возможным, включая самоубийство мужа. Может, стоило вернуться к нему? Нет, он не согласится. Моос уже не тот человек, а слабым, как он, нужно время, чтобы оправиться от шока. Остается только ждать. Но сколько времени?
Андреа пил. Урсула часто упрекала его за эту слабость. Но он утверждал, что алкоголь успокаивает, позволяет забыть об усталости.
Урсула не осмелилась зайти в бар. Это означало бы, пусть символически, что она примирилась с поражением, пополнила ряды тех, чья жизнь была слишком похожа на ту, которой она стремилась избежать. Она напилась одна в своей комнате.
Никто не узнал об этом. Никто не увидел, как она рыдала от ярости, пока около полуночи сон не свалил ее.
***
С момента своего приезда в Цюрих Марсель Гарнье не переставала разочаровываться, и ее жалобы становились все более горькими по мере того, как она начинала осознавать, что причина ее неудовлетворенности в ней самой, в ее слишком больших надеждах, слишком радужных, которые жестоко разбивались при соприкосновении с чуждой действительностью.
Однако Винсент, который знал город, язык, нравы и обманчивую роскошь Цюриха, предупреждал ее об этом.
- Цюрих не Париж. Ты будешь разочарована. Мы, французы, провинциалы в Европе, совершенно не способные приспосабливаться к другой стране. И это было во всех отношениях правдой. Она хотела провести вечер в театре. Пьесу играли на немецком, и смысл многих фраз ускользал от нее. Ее вечернее платье, сшитое по последнему крику моды, осталось незамеченным. Чтобы сделать ей приятное, Винсент организовал светский коктейль, на который явились чопорные пары, находящие удовольствие в неукоснительном соблюдении всех приличий и не подозревающие о том, как это скучно. А стоило ли говорить о помещениях "Досье", о слишком светлых и чистых кабинетах, об атмосфере административных служб, где никто не слонялся, и все казалось безжизненным?! И уж совсем невыносимо было думать об их холодной и безликой комнате в отеле.
Винсент разделял ее разочарование и страдал из-за нее. Но он не мог ничего поделать, и это было самое ужасное. Нужно было смириться с действительностью и думать о будущем.
- Почему ты отказался от разоблачающих сведений о Фишере? - спросила она мужа. Винсент нахмурил брови.
- Это слишком большой кусок. Может, позднее, в случае необходимости он нам и понадобится, но сейчас мы не сможем выдержать сразу два процесса.
- Если речь идет о деньгах, то я выкручусь. Он сделал раздраженный жест, сжал кулак. Каждый раз, когда она произносила слово "деньги", он не мог сдержаться. Марсель тоже почувствовала, что проявила бестактность. Она подошла к нему, обняла, поцеловала в губы и не отпускала до тех пор, пока не спало напряжение.
- Но даже если нам и придется столкнуться с некоторыми трудностями... прошептала она. И тогда он вспылил. От него повеяло такой холодной злобой, что она удивилась.
- Неужели ты не понимаешь, - закричал он, - что Фишер нас разорит, как разорил уже других?! Ты судишь как женщина и рассуждаешь так, словно мы в Париже! Здесь двери закрываются, языки умолкают, а практический смысл берет верх над чувствами. Если на нас подадут в суд, никто не встанет на нашу защиту. Процесс, проигранный в Париже, - это реклама. В Цюрихе - это конец.
И она уступила. Он был прав, что проявил малодушие и передал свое малодушие ей. Против города, который не желает выставлять свою жизнь напоказ, не сражаются.
- Винсент, забудем про все на этот вечер.., только на этот вечер.
- А завтра?
- Завтра еще далеко.
Она хотела добиться от него улыбки, вместе с ним насладиться настоящим мгновением. Общие заботы сближали их. Она прижалась к его груди, закрыла глаза.
- Ничего не говори. Забудем Цюрих. Нет никого, только мы вдвоем.
Он поцеловал ее в висок. Желание увлекло их на кровать. Он жадно поцеловал ее в губы, а его опытные руки принялись ее ласкать. Она задрожала и подумала, что такие моменты счастья становились в последнее время все более редкими и что в этом не было ничей вины. Никто не живет вне общества. Может быть, дети... Дети... Еще одна мечта, которая остается мечтой. Сорок лет... О детях следовало забыть.
***
На следующее утро около десяти часов незнакомый мужчина постучал в дверь к Урсуле. На вид ему было лет сорок, выглядел он прилично, несмотря на обычный костюм и плохо завязанный галстук. Элегантность проявлялась во всем его облике. Мужественной внешностью и раскованными манерами он напоминал некоторых артистов, специализирующихся в приключенческом жанре. Его светлые глаза казались нежными и проницательными.
- Мадам Урсула Моос? Меня зовут Петер Шульц. Я журналист. Можно войти?
Он говорил на правильном немецком языке с немного резковатой интонацией на манер жителей Севера. Однако это не был его родной язык.
"Без сомнения, он романского происхождения", - решила Урсула.
- Как вы меня нашли? - спросила она.
- А я вас не искал. Я заметил вас вчера вечером и выследил. Честно говоря, я просто шел за вами. Он улыбался.
- О, это чисто профессиональное. Я вам сказал, что я журналист. У меня нюх, понимаете? Вы женщина, которая прячется. Это меня заинтересовало. Я встречался с Циглером, и он рассказал мне о вас.
- Что вы хотите от меня?
- То, что вы хотите от него. Он трус. Он боится ответственности, но особенно боится Фишера. Тысячи людей боятся Фишера.
- Но не вы?
- Вот уже многие годы я ждал случая, который вы мне сегодня предоставили. Вам, конечно, трудно в это поверить, но я ненавижу Фишера больше, чем вы. Слишком долго вдаваться в подробности. Скажу только, что я работал журналистом в Женеве и что моя газета послала меня в Цюрих корреспондентом. Я уже завоевал известность, но некоторые мои статьи не имели счастья понравиться Фишеру! А это один из крупнейших швейцарских заказчиков. Об остальном не трудно догадаться. Меня вышвырнули, и я оказался с носом. Если бы не Фишер, я сделал бы карьеру.
- А теперь вы думаете сделать ее благодаря мне?
- Слишком поздно. Я выкручусь по-другому. Теперь мне плевать на славу. Меня интересуют только деньги.
- Шантаж?
- Циглер меня умиляет. Все, что печатается в его журналишке, - это пасквильные статейки и прочая дребедень. Неопубликованные материалы приносят больше пользы, чем то, что отдается на съедение читателям. Ваша история стоит триста тысяч франков. Что вы на это скажете?
Цифра ошеломила Урсулу. Шульц сухо засмеялся, подошел к окну, бросил взгляд на улицу, наконец, повернулся и все так же небрежно произнес:
- Цифра приблизительная. Все зависит от того, что я предложу Фишеру. В такого рода делах старые методы самые надежные. Маленькое непристойное фото лучше всего ценится на рынке.
Урсула пожала плечами.
- Если бы у меня была такая фотография, я бы вас не ждала.
- Это можно устроить.
- Монтаж?
- Необязательно.
Он снова улыбнулся. Его улыбку можно было бы назвать циничной, если бы в ней не было некоторой миловидности.
- Вот мы сейчас говорим о делах, однако вы принимаете меня в своей комнате в пеньюаре. Он прекрасен, ваш пеньюар! Предположим, что вы его немного спустите с плеч в настоящий момент, как говорит наш друг Циглер, именно в тот момент, когда Фишер тоже будет говорить с вами о делах и когда по роковой случайности я окажусь в дверях... Урсула содрогнулась.
- Фишер сюда не придет.
- Без меня - да. Он осмотрел комнату.
- У вас есть телефон?
- Внизу, в коридоре.
- Я позвоню ему из телефонной будки. Вы можете пойти со мной. Но я предпочитаю, чтобы нас не видели вместе.
- Вы хотите позвонить Фишеру?
- Вы провели с ним часть жизни. Думаю, он вам рассказывал о своем небольшом хобби. Это заядлый коллекционер критских статуэток. Если я скажу, что на Церингерштрассе он найдет черепок от ритуальной вазы античного периода, он не придет, он прибежит! Вы знаете, что экспорт этих вещей формально запрещен правительством Греции. Ими можно обзавестись только нелегально...
Он приблизился к Урсуле, положил свою руку на ее и понизил голос:
- Вот слабое место Фишера. Эта страсть толкает его к неосторожности. Уже два раза он входил в переговоры с Афинами и выплачивал значительную сумму ущерба. В этот раз он оставит свои деньги не иностранному правительству.
Урсула отстранилась, Шульц сжимал ей запястье слишком сильно.
- Вы сошли с ума. Фишер почует ловушку.
- Нет, потому что он не знает вашего адреса. Ему никогда не придет в голову, что вы можете быть в курсе дела. Но нам нельзя дать ему время, чтобы найти вас. Сегодня вечером он должен прийти сюда, скажем, в девять часов. Не закрывайте дверь на ключ.
