Сан-Антонио - Голосуйте за Берюрье !
- Проводите меня на место драмы,- предлагаю я. Он трясет своей бедной головой, на которой едва пробивается сероватая плесень, и мы отправляемся в путь через холл, где одиноко маячат опершиеся на алебарду рыцарские доспехи.
В доме воняет старым фамильным гербом, изъеденным молью. К вони этой примешиваются запахи кошачьей мочи, капустного супа и отсыревшей бумаги. Плиты пола покрыты углублениями от долгого трения подошвами ног. Лестничные марши тоже. Старый слуга провожает меня до библиотеки, наполненной редкими книгами и портретами предков. Заинтересовавшись, я смотрю на эти портреты. Слуга представляет мне их.
- Господин с брыжами - это прапрапрадед господина графа. Этот, с жабо, его прадед, который был другом Монгольфье, изобрел штопор с обратным винтом.
- А господин с бородкой? - обеспокоено спрашиваю я.
- Это Ленин,- отвечает слуга.
- Мне кажется, что в самом деле я его где-то видел. Ладно, объясните мне, как это произошло.
Он, должно быть, в совершенстве отработал свою версию, поскольку выдает ее, как герой-любовник Французского национального театра барабанит тираду Сида.
- У графа болела нога, и ему трудно было подниматься по лестнице, поэтому он оборудовал себе спальню в курительной комнате, примыкающей к библиотеке. В день убийства...
Новый приступ всхлипываний напоминает скрип ржавой, с трудом закрывающейся калитки.
- В день убийства,- продолжают полосатые мощи,- когда я готовил завтрак, я услышал телефонный звонок. Звонок прозвенел два или три раза. Потом граф снял трубку, и я услышал, как он сказал: "Алло!", ибо у графа, как у настоящего трибуна, был зычный голос.
- А потом?
- Потом раздались приглушенные выстрелы; честно говоря, мне показалось, что они исходили снаружи - иногда такой звук издают автомобили.
- Что дальше?
- Я приготовил поднос и направился прямо в комнату к графу. Я постучал. Он не ответил. Я осмелился войти. Комната была пуста, зато дверь, ведущая в библиотеку, была открыта. Я подошел к проему двери и увидел...
На сей раз его всхлипывания напоминают чиханье старой простуженной лошади.
- Что вы увидели?
- Господин граф лежал на этом вот ковре, который вы видите, около ножки стола. Он был весь в крови и держал телефонную трубку. Сам аппарат свалился со стола и лежал возле него. У господина графа были широко открыты глаза. Казалось, он смотрит на меня.
И он прикрывает свое изможденное лицо, напоминающее сушеный сморчок.
- Пока буду жив, у меня перед глазами будет стоять это зрелище.
- А дверь, ведущая в холл?
- Была закрыта.
- Мог ли кто-нибудь скрыться через нее?
- Конечно, поскольку мы были на кухне, Мариза и я. Только дверь холла выходит во двор, а там в это время находился садовник, который подстригал розы.
Я киваю.
- Есть другие выходы?
- Через кухню, но там были мы.
- Что вы предприняли, когда обнаружили вашего хозяина?
- Подбежал к окну и позвал садовника. Я попросил его срочно сбегать за доктором.
- Почему вы не позвонили ему?
- Потому что телефон был залит кровью... Потому что граф зажал трубку в своей бедной руке... И потом доктор Фюмляр, который был другом господина графа, живет как раз на противоположной стороне улицы.
- Что вы делали потом?
- Я пошел на кухню предупредить Маризу...
- Вы шли через холл?
- Да.
- И вы ничего не заметили?
- Ничего.
Я снова возвращаюсь в холл и внимательно его осматриваю.
- В общем, предположим, что убийца, после того, как выстрелил, прошел через холл и поднялся по лестнице. Мог он уйти в то время, когда вы возвращались в кухню, а садовник отправился за доктором?
- Конечно,- соглашается пикоподобный слуга,- только...
- Что только?
- Садовник, когда я ему сказал, что в графа стреляли, начал кричать и поднял на ноги весь квартал. Он еще не успел пересечь улицу, как сбежались люди...
Я недовольно соплю. Этот убийца-призрак определенно мне не нравится. У меня такое впечатление, ребята, что мы попали в какой-то роман Агаты Кристи, правда? Убийство хозяина в библиотеке, дряхлый старик слуга, садовник, подстригающий розы, старая кухарка на кухне и отсутствие улик - все это очень в духе моей знаменитой сосестры. Если когда-нибудь Агата удосужится пролистать это замечательное произведение, она подумает, что я забрался в ее малинник. Однако это не в моих правилах. Это тот самый случай, когда действительность превосходит вымысел, как сказал некто.
- Можно увидеть Маризу?
- Конечно, мне за ней сходить?
- Нет, я пойду с вами.
Я следую за ним по сырому коридору со вздувшейся штукатуркой. Мы входим в кухню размером чуть поменьше площади Конкорд. За обеденным столом бесконечно старая женщина чистит три червивые репы.
- Мама,- обращается к ней слуга,- вот полицейский.
- Это ваша мама? - поперхнувшись, спрашиваю я, косясь на старика.
- Да,- отвечает слуга.- Она поступила на службу к деду господина графа при короле Карле Х. Я ее называю "Мариза", ибо было бы неприлично называть кухарку "мама".
Я наклоняюсь к старухе. Она огромна, как орешек.
- Для нас большое горе, что убили этого мальчика,- произносит она голосом, напоминающим хлюпанье воды в сапогах.
- Кстати, а сколько лет было графу? - осведомляюсь я.
- Шестьдесят два года,- отвечает слуга.
- Что вы делали после того как сообщили маме?
- Мы вернулись на место...
- Где дверь служебного хода?
Он мне ее указывает. Вверху она застеклена. Я открываю ее и констатирую, что она выходит на старенькую улочку. Перед своей дверью работает бочар.
- Его расспрашивали? - указываю я на бочара.
- Да,- отвечает слуга.
- И он никого не видел выходящим от вас?
- Никого. Тем не менее он находился там, где вы его сейчас видите.
И тайна, дети мои, густеет, как застывающий холодец. Дело превращается в загадку закрытой комнаты. Мне доводилось иметь дело с загадками закрытых домов, но они не имели никакой связи (даже сексуальной) с загадкой данного убийства.
- Через какое время появился врач?
- Почти сразу же.
- А полиция?
- Спустя двадцать минут.
- Обыск в доме делали?
- Снизу доверху.
- И ничего не нашли?
- Ничего.
- Ваш хозяин не был женат?
- Нет.
- Наследники есть?
- Не считая маленькой ренты маме и мне, он все завещал компартии.
Я бросаю взгляд на часы. Кстати, о компартии - мне пора возвращаться к своей партии блюстителей порядка.
- Садовник живет в этом квартале?
- Нет, в окрестностях Верхнего Тюрлюрю. Как это забавно!
- И он сюда приходит сколько раз в неделю?
- Два раза в неделю, чтобы ухаживать за газоном.
- Его имя?
- Матье Матье.
- Вы заикаетесь или это двойное имя?
- Это его имя и фамилия.
- Хорошо. Благодарю вас.
Достойный слуга приободряется:
- Ах, господин полицейский, дай вам бог поймать преступника!
- Я бы ему глаза повыкалывала,- в душевной простоте утверждает Мариза, потрясая ножом.
Когда я возвращаюсь в бистро, вся моя теплая компания сидит в прежнем составе. Морбле так набрался, что объединенное министерство Возлияний и Самогоноварения вполне могло бы зачислить его в разряд своих исторических памятников.
Коллеги помогают мне погрузить его в машину, и я направляюсь в СенТюрлюрю с головой, полной вопросительных знаков, все как один более или менее выдержанных в стиле Людовика XV.
По дороге Морбле объясняет мне, что мы, полицейские в штатском, всего лишь ничтожные шутники. Одна лишь национальная жандармерия способна разобраться в этом деле. Он расхваливает достоинства этого элитарного корпуса и начинает плакать от умиления.
Потом он засыпает, что является для меня добрым утешением.
* * *
Когда я объявляюсь в нашей гостинице, рыжая и потасканная горничная сообщает мне, что мама поднялась к себе переодеться к обеду, который вот-вот начнется.
Я решаю слегка перекусить, прежде чем нанести визит Матье Матье, Устраиваюсь за нашим столиком и извлекаю салфетку из роскошного бумажного конверта, как вдруг раздавшийся на террасе голос заставляет меня вздрогнуть.
- Послушайте-ка, инспектор х...! Нечего прятать червовую семерку, а то я заставлю вас проглотить все тридцать две карты без приправ!
- Но, друг мой,- протестует тонкий голосок обвиняемого,- вы ошибаетесь.
- Не смешите меня, у меня губы потрескались.
Я встаю, словно погруженный в гипноз. Этот голос, этот благородный и грассирующий голос существует в мире лишь
в единственном экземпляре. И он принадлежит знаменитому Берюрье. Я выхожу на террасу и обнаруживаю моего приятеля, расположившегося за столиком напротив налогового инспектора. Он без пиджака, в рубашке (роскошной рубашке цвета голубой лаванды) и в подтяжках шириной с туалетное полотенце, на которых изображена взбирающаяся по лиане обезьяна. Старая шляпа надвинута до переносицы, он небрит, пахнет вином - Толстяк играет в белот. Мой приход не очень его впечатляет.
