Берталан Маг - В тупике
— Скажите, уважаемая Багине, что за человек была Кочишне?
— Она часто меня расспрашивала о жизни, о людях, обо всем. Особенно интересовалась, как живут такие, как мы, бедняки. Очень любила детей бедных родителей, жалела, помогала, чем могла. На рождество, бывало, покупала им много подарков, одежду, платье, пряники, конфеты. Поначалу вела себя сдержанно, а потом, когда узнала, что мой тесть был красноармейцем, стала откровеннее. Сердечная была женщина, очень.
Однажды вечером, когда все гости уже поужинали и разошлись, хозяйка позвала меня к себе в кабинет, он помещался в бельэтаже. Взглянув на часы — было около половины десятого, — она дала мне в руки половую щетку и вывела в коридор. «Будь около двери, вот здесь, и делай вид, будто подметаешь лестницу». Сама она вернулась в кабинет, заперла дверь, и я слышала, опустила жалюзи на окнах. Перед этим она сказала: «Вся надежда на тебя, милая. Если кто-нибудь появится в холле и направится к лестнице, кто бы он ни был, все равно, сейчас же подойди к моей двери и тихонько постучи. Четыре раза, вот так». Я сделала все, как она приказала. Подметаю, а сама гляжу во все глаза. А Кочишне у себя в кабинете как будто по телефону разговаривает на иностранном языке, ничего я не поняла. Потом, видимо, на пишущей машинке стучать начала, быстро-быстро, но с перерывами. Минут через двадцать она отперла дверь и вышла. «Никто не приходил?» — спрашивает. «Ни единой души, ваша милость», — ответила я. Лицо у нее стало вдруг строгим. «О том, что сейчас было, не говори никому. Никому ни слова, даже мужу».
— Кто из персонала, кроме вас, работал в пансионе Кочишне?
— Когда я ушла, боясь жандармов, хозяйка взяла себе другую кухарку.
— Как ее звали?
— Тереза. Фамилии не помню. Кроме нее, сменилось несколько горничных, одни уходили, другие приходили. В тот же день, когда на кухню пришла Тереза, в пансионе появилась и новая горничная. Смазливая такая девица с пепельными волосами, голубоглазая. Имя у нее было какое-то чудное, не наше… не то Хелена, не то Хельга… Немцы возле нее так и увивались, она свободно говорила на их языке.
— Что вы знаете о гибели Кочишне?
— Весть о ее ужасной смерти ошеломила всех. Мы, жители поселка, очень ее жалели. Жандармы, прибывшие на место происшествия, обнаружили еще и кухарку Терезу, связанную, с заткнутым тряпкой ртом. Но никакого следствия они не проводили, никого не допрашивали, а труп Кочишне поскорее упрятали в гроб, отвезли на кладбище и тайком похоронили. Так, что никто об этом не знал. Только после освобождения на ее могиле поставили красивый памятник.
— Да, мы его видели. Прошу вас, если вы припомните еще что-нибудь о вашей бывшей хозяйке, немедленно дайте нам знать.
Мы поднялись и уже собрались было уходить, как вдруг Багине всплеснула руками.
— Подождите минутку! Я совсем забыла, ведь у меня есть кое-что.
Багине торопливо прошла в соседнюю комнату и через минуту вернулась, держа в руках небольшой, аккуратно обвязанный шнурком сверток.
— Вот, пожалуйста, — сказала она и положила сверток передо мной на стол.
— Что это?
— Бумаги вдовы Кочишне.
— Как они попали к вам?
— Это произошло уже после смерти мужа. Однажды вечером я украдкой, огородами пробралась к пансиону, захватив с собой ведерко. Конечно, я выждала, пока совсем стемнело, чтобы никто меня не заметил. У меня остался поросенок, а кормить его было совсем нечем. Вот я и хотела попросить у Кочишне ведро помоев. Только бы меня не увидели жандармы! Кажется, все обошлось благополучно. Кочишне стояла у окна в своем кабинете и смотрела на озеро. Увидев меня, она сделала знак рукой, чтобы я подошла к задней калитке. Мы встретились, и я расплакалась. Кочишне гладила меня по плечу, стараясь утешить. Потом взяла у меня ведерко, пошла в дом и через несколько минут вернулась. Ведро было наполнено до верха, только в нем оказались не помои, а картофель, мука и сахар. Я опять было ударилась в слезы, но хозяйка знаком остановила меня и тихо сказала: «Иди за мной». Когда мы вошли в кабинет, она заперла дверь и так же негромко спросила: «Могу я дать тебе поручение?» Я молча кивнула. Тогда она вынула из стенного сейфа большой, толстый бумажный конверт, заклеенный и опечатанный. «Прошу тебя, спрячь вот это у себя, но так, чтобы никто не нашел. Ни в коем случае не в доме, а где-нибудь поблизости. Если со мной что-нибудь случится, передай эти бумаги властям. Только не теперешним нилашистам, а потом, другим… Ну, ты понимаешь». — «Понимаю», — ответила я. «А вот этот перстень, — продолжала она, — прими в подарок, на память обо мне…» Кочишне сняла с пальца массивное кольцо со сверкающим камнем. «Не расставайся с ним никогда. Продай только, если мальчику не будет на хлеб». Потом она проводила меня до калитки и обняла на прощание. Мне показалось, что в глазах у нее стояли слезы. Я поспешила домой, перевязала пакет шпагатом, положила его в коробку от ботинок, тоже хорошенько завязала, а потом закопала под яслями в коровнике — все равно он стоял пустой. Яму заложила черепками и утрамбовала, сверху навалила земли и прикрыла сеном, чтобы не видно было.
— Почему же вы до сих пор не передали пакет в милицию? Или в Совет?
— Когда наш поселок освободили русские и советские офицеры вместе с новыми венгерскими властями стали разыскивать и арестовывать жандармов и нилашистов, я вынула пакет и вскрыла. В нем оказалась пансионная книга, а в ней много-много фамилий. Одни из них были подчеркнуты красным, другие — зеленым цветом, а перед некоторыми стояли еще и малюсенькие крестики. Эту книгу я передала в народный трибунал, самому судье в руки. А личные документы покойной решила пока сохранить у себя, чтобы, чего доброго, не затерялись. Ведь в канцелярии у трибунала я видела целые горы всяких бумаг. Вот взгляните — это ее памятные записки, или, точнее сказать, дневник. А вот это — договор об аренде дома, фотографии драгоценностей, письма… «Зачем они трибуналу? — подумала я. — А у меня будут в целости».
— Какие драгоценности имела Кочишне?
— Несколько раз, по особым каким-то дням, она надевала на шею золотую цепочку с большим голубоватым камнем, очень красивым. «Этот алмаз мне подарил мой муж в первую годовщину нашей свадьбы там, в Америке», — сказала она как-то. Других украшений я у нее не видела.
Мы поблагодарили вдову Багине за сохраненные бумаги Кочишне и за все, что она нам рассказала. Потом попросили дать на некоторое время подаренный ей перстень, чтобы подвергнуть его тщательному осмотру, и откланялись. Вернувшись к себе, мы сразу же засели за документы.
— Любопытный договорчик, — заметил Козма, окончив чтение. — Подписан в марте 1939 года между Юлией Кочишне и Акошем Драгошем, владельцем дома. Имеется тут такой пункт, послушайте: «В случае, если в течение двенадцати лет, составляющих срок аренды, с арендатором Юлией Кочишне произойдет какое-либо несчастье, повлекшее за собой ее смерть, право владения домом возвращается его собственнику Акошу Драгошу, а в случае смерти последнего — его жене, Илоне Пайж как прямой и законной наследнице». Интересно, это что еще за персона?
— Что касается моей персоны, — откликнулся я, — то меня гораздо больше интересует личность смазливой горничной с пепельными волосами, о которой упомянула Багине. Кто она и где она сейчас?
— Может быть, об этом нам расскажет Тереза, вторая кухарка «американской вдовы»?
Отыскать вторую кухарку не составило большого труда. Часа через два мы сидели в уютной, со вкусом обставленной квартире вдовы Матьяшне Шулек, урожденной Терезы Коллер. Вид удостоверения будапештского уголовного розыска, как мне показалось, привел ее в некоторое замешательство, но ненадолго.
— Давно вы живете в этой квартире?
— Я получила ее вскоре после освобождения поселка и прихода русских. С тех пор здесь и живу, никуда не выезжала.
— А до этого где проживали?
— Работала кухаркой в пансионе у вдовы Кочишне, там и жила. Однако после того, как мою хозяйку нашли убитой, мне пришлось оттуда уйти, потому что местные власти закрыли пансион.
— Что вам известно об убийстве?
— В тот день я рано легла спать и быстро уснула. Приблизительно часов в одиннадцать вдруг раздался грубый стук в дверь, затем треск, и я не успела даже сесть в кровати, как по обе стороны от меня оказались два незнакомца. Один из них зажал мне рот, а второй заломил руки за спину и связал их полотенцем. Потом они связали мне ноги и заткнули рот носовым платком. Я не успела даже вскрикнуть.
— Они говорили что-нибудь?
— Тот, что постарше, сказал: «Лежи и не смей шевелиться. Иначе убью на месте, нилашистка поганая».
— Вы их узнали?
— Нет, я уже сказала. Ни того, ни другого я никогда раньше не видела.
— Кто они были, как вы думаете?
— Кто их знает? Наверное, из коммунистов.
