Владимир Югов - Человек в круге
Штанько все-таки заскочил в нашу палатку на несколько минут, все это он сумел пересказать коротко с юмором, с украинской улыбочкой.
Железновский налил ему рюмку коньяка, который оказался в палатке. Но Штанько наотрез отказался. И превратил отказ тоже как бы в юмор.
— Кто будет отвечать, если что? Штанько? Пусть уж скажут, что он был совершенно трезв.
Когда за ним захлопнулась оригинальная дверь палатки, Железновский хмыкнул — он уже выпил три рюмки:
— Смекай!.. Да ты садись поближе. Учись общаться. Вижу, совсем неотесанный ты чурбак. Как мой начальник.
— Воспитание страдало. — Я присел к столу, уютно, посередине палатки поставленному для нас двоих. — Некогда было учиться. Да и не у кого.
— Не у кого! Тоже скажешь… Учись на опыте. Моем дурном опыте. — Он выпил еще рюмку. — Я думаю, завтра утром прилетит. Так что сегодня можно и расслабиться.
— Утром?! Завтра?!
— А чего ты удивляешься? Думаешь, этот кругленький подполковник не справится? Да он носом рыть станет! Он же привык все выполнять. Ты что, по его харе не видишь? Да он их… Он их всех в гроб положит, а выполнит.
— Ты посмотри, чем они копают…
— Ну это ты землекоп. Ты в этом деле понимаешь. А мне… Мне наплевать, чем они копают… Хоть бы ч… копали.
— Насчет землекопа… Ты что, в мое дело уже заглянул?
— Смешной ты… Взял тебя от души, а ты все расспрашиваешь. А впрочем, что же тут такого, ежели бы и посмотрел?.. Ну посмотрел! Так ведь легче с тобой. Одному мне, признаться, всегда скучно. Я и взял тебя. Правда, полковник Шмаринов сказал. Я быстро согласился. Думаю: что он вообще из себя представляет, этот шустрый старшина, который из самой души женщину увел. — Он уже повторялся — выпивка не красила его ум.
— Женщина, женщина… Она не твоя и не моя. Она теперь врага народа. — Я тоже уже трижды приложился к рюмке.
— Жаль не будет моей, — притворно или нарочно вздохнул Железновский.
— Это почему же?
— Виноват Штанько. Он все сделает хорошо. И я буду на коне. Представляешь, в двенадцать тридцать телеграмма из Москвы: сообщите место посадки самолета с ответственным лицом. В тринадцать ноль-ноль — есть место посадки!.. Вы же… Вы же… Ну что — вы?! Вы даже аэродрома не имеете! К вам поезд через день идет развеселый… А начальству надо присутствовать. Прилететь, приехать… Ладно! Ты лучше скажи, она к тебе тогда прижималась? Ну когда ты цеплялся к ней, танцевал? И, слушай, где ты этим па научился? Вроде не вилки, ни ножа держать не можешь, а танцуешь с этими па приличненько.
Я поглядел на него с иронией. Он этого не заметил.
— Забрал ты ее в самый такой момент… — Он не жаловался, а вроде исповедывался. — В самый такой момент, когда я хотел с ней поговорить. Язык у него уже заплетался. — Просто еще и заданьице. А ты… Вообще, старшина, если откровенно, ходишь ты слишком широко. И тогда широко бортанул меня! Вроде я никто, а ты… Ты вроде — первый танцор и первый хахаль! Ты что, не знал, что с ней майор танцует? И не простой майор, а со знаком качества! Особый майор!
— А ты бы взял и повесил на себя табличку: «Не подходить! Заданьице имею!»
Железновский мотнул головой, будто стряхивая с себя алкоголь.
— Заданьице есть заданьице, турок! — снисходительно и доброжелательно пояснил. — Если ты этого не понимаешь, спи тогда. Буханул и спи… Мне не хочется вокруг да около… Но чтобы ты знал! Одно другому не мешает, когда такую встретишь! Кстати, ты ее увел тогда, а я, — Железновский поглядел на часы, — я ее вчера привел. К себе привел! В свою контору! Так что… Вот так! Ты, я знаю, просто ее расспрашивал, а я ее буду допрашивать!
Он довольно и откровенно засмеялся.
Утром я проснулся очень рано. Вышел из палатки. И не узнал всего вокруг. Передо мной расстилалась ровная, как стол, площадка. Она уходила к горизонту. По краям площадки вповалку спали люди. Я увидел, что ко мне идет вразвалочку подполковник Штанько. Лицо его было таким же свежим, как вчера. Он добродушно улыбался.
— Спят? — кивнул на палатку.
Мне стало стыдно перед этим человеком за нас двоих, по сути бездельно проведших все это время, пока люди трудились, наверное, без передышки. Я все-таки кивнул головой: мол, спят!
— Ну и хорошо, что спят. Я так понял ваш кивок?
— Да, так.
— Знаете, это — люди. Люди с большой буквы. — Он обвел взглядом спящих. — Без продуктов, учтите. Пообещали, правда, что подвезут… Такой великолепный народ. Главное, кругом были арчовники. Это ксерофитные редколесья. Они образованы главным образом арчой. Это различные виды древовидного можжевельника. Трудно людям было выкорчевывать их. Ночь темная. Все на ощупь. И посмотрите, как прекрасно!
— А дороги? Вы для себя решили — по какой?
Зачем я спросил? Все — журналистское любопытство. Да обида за вчерашнее хамское, с угрозой, поведение Железновского.
— Один конец. Просто и не знаю, что делать! Мне в войну казалось: надо прорубить дорогу к океану за ночь — так и прорубим. А тут… Инструмент не подвезли!.. Самое страшное, кто прилетит?
— Почему вы так спросили? Его спросили? — Я кивнул на палатку.
— Говорят — Берия, — сказал он, не отвечая на мой вопрос. — И ошибка… Тут ее не может быть. И майор прав на все сто процентов!
— Вроде все выглядит подготовлено. — Мне хотелось подбодрить его.
Штанько посерел как-то сразу лицом. И заторопился.
— Проснется, — кивнул на палатку, — скажите, что мы старались. О дорогах, особенно ближней, я вас прошу, не надо говорить. Не волнуйте!
К часу дня в небе появился самолет. Мы все с трепетом ожидали его. Надо отдать должное, Железновский был в восторге от работы, которую проделали люди Штанько. Он расцеловал подполковника перед неровным строем этих мобилизованных, еще не накормленных людей. И все они, вместо того, чтобы возмущаться, кричали ура и бросали вверх свои зеленые пилотки. Теперь их увели куда-то, спрятали. Железновский теперь твердо знал, что прилетит Берия. Сюда, на полевую радиостанцию, телеграмма была продиктована открытым текстом. Теперь все зависело от того — выдержит ли аэродром такой самолет.
Площадка выдержала. Пилот был, чувствовалось, классный. Говорили потом, что он был из местных, в войну много летал и сбивал. Но тогда мы с Железновским были счастливы, что Берия вприпрыжку вышел из самолета значит, все в порядке. Железновский побежал докладывать.
Я услышал смех Берии. Смех был вовсе не злой, а этакий шутливый, капризный, скорее.
Он добродушно забурчал:
— А что, у вас генералов нет? Майор, быть тебе генералом!
По дороге к нашему «доджу» Берия говорил, что он предупрежден о ситуации с транспортом и дорогами.
— Давай, майор, поедем на твоей кобыле, — пошутил Берия. Преклоняешься перед иностранщиной?
То ли это было сказано шутя, то ли всерьез. Но Железновский нашелся и сказал, что от американской техники осталось лишь белье — верх. Вся теперь начинка наша.
— Верно? — повернулся к нему Берия.
— Так точно, Лаврентий Павлович!
Берия полушутливо покачал головой:
— Что, дорогой, не знаешь моего звания?
— Знаю, товарищ Берия. Очень много генералов, но Лаврентий Павлович Берия у нас один.
— Или шутишь. Или хитрый. Но все равно — приятно.
Берия подошел к «доджу». Оглядел его.
— Лишь бы не было какой другой начинки, — засмеялся он. — Садимся? Кто еще поедет с нами?
— Мы двое, кроме вас, Лаврентий Павлович. А сопровождающие — следом.
— На этих железных коробках? — Берия показал на танки. — Слушай, майор. Чтобы они ехали подальше от нас. Гудел самолет. Очень гудел самолет. Теперь будут гудеть эти твои железки. Думать мне надо. Вы тут натворили черт знает что! А Лаврентий Павлович должен думать, чтобы разобраться.
— Лаврентий Павлович, — вынул карту Железновский — мне нравилось, как он спокойно ведет себя, не заискивает, не выпендривается, — есть три дороги…
Берия мельком посмотрел на карту, поданную в развернутом виде, и тут же спросил:
— Какая дорога короче?
Железновский смутился.
— Что это значит? — Берия глядел строго.
Видно, Штанько более подробно, чем мне, рассказал о дорогах и об этой короткой дороге Железновскому, потому он и потупился.
— Не привели толком в порядок. — Он смело поглядел на Берию. — Сил не хватило, Лаврентий Павлович. Людей поздно отмобилизовали. Да и техники нужной не успели подбросить.
— Ты храбрый, майор. И мне это нравится. Мне лгут. Мне лгут отчаянно. Боятся и лгут. — И вдруг перевел взгляд на меня. — Кто это? Это тот, что вы — вдвоем?
— Лаврентий Павлович, это наш человек. Мы ехали сюда с ним вместе.
— Слушай, — обратился ко мне Берия, — собак стрелять умеешь? Здесь невероятно злые собаки. Об этом мне сказали в Москве. Громадные пастушьи собаки. Чтобы они были злее, тут, как у нас на Кавказе, рубят им хвосты. Ты можешь защитить Лаврентия Павловича, если они бросятся на эту американскую железяку? Видишь, какая она низкая?
