Александр Смирнов - Раб и Царь
А потом?
А потом идёт его дальнейшее развитие, но уже на базе этого костяка.
Значит, потом уже изменить в принципе ничего нельзя?
Почему нельзя? Можно. Только это очень трудно сделать. Человек начинает воспринимать мир через призму тех убеждений, которые ему заложили в детстве, Попадает, так сказать, в их зависимость.
Становится их рабом, — добавил я.
Можно сказать и так.
Рабом, — повторил я и задумался.
Ну да, рабом, а что, собственно, тебя так взволновало? Вы что, обсуждали эту тему?
С ним — нет. Мы говорили про дедовщину в армии. Он считает, что неуставные отношения, это тот сук, на котором держится не только армия, но и всё общество. У него отец был военным, и его позиция по этому вопросу меня не удивила. Я удивился другому.
Чему? — заинтересовался отец.
Тому, что абсолютно все, кто принимал участие в нашем споре, а в нём принимало участие много людей, поддержали Володину точку зрения, а не мою.
Что же здесь удивительного? — Сказала мама, — ты же это спор не в академии наук затеял, а в пивной?
Не в пивной, а в кафе.
Какая разница? Как говорит папа, меняется форма, а не содержание.
Значит, ты считаешь, что если бы я на эту тему разговаривал с интеллигенцией, то результат был бы другим?
Конечно другим, но ты не обольщайся, Ты бы всё равно был бы в меньшинстве. Я всех людей делю на две категории, — пояснила мама, — это рабы и цари. Увы, но в основной своей массе у людей рабская психология. В обществе царей мало, большинство рабов, даже среди интеллигенции.
Честно говоря, мне трудно поверить, что Володька — раб. Он всегда старался быть первым. Мама только что сказала, что нисколько не сомневается в том, что и в дальнейшем его поведение вряд ли изменится.
Ты просто не правильно понял маму. Царь не тот, кто имеет много власти и денег, а тот, кто свободен от предрассудков. Мало того, царь использует свою свободу для созидания, а не для разрушения. Иисус был царём, хотя ничего не имел, а Понтий Пилат был рабом, хотя имел и власть и деньги.
Но если всё так, как ты говоришь, — не соглашался я с отцом, — то, как ты объяснишь такое явление, как прогресс? Ты только что сказал, что созидать могут цари, а не рабы. А так как в основной своей массе люди рабы, то общество не может быть созидательным.
Я не говорил, что рабы не могут созидать. Они созидают и очень даже хорошо, но только при одном условии: они должны быть в кандалах, а рядом с ними должен стоять надсмотрщик с плёткой. Сними кандалы, убери надсмотрщика, и они тут же уничтожат всё, что только что создали. Самое опасное это дать рабу свободу. Нет более жестокого хозяина, чем освобождённый раб.
У Володи Рабова утро началось тоже с головной боли. Стоило ему подняться с постели, как вчерашний день тут же напомнил о себе. Он, сморщившись, как прошлогодний лист, держась за стенку, чтобы не потерять равновесия, побежал на кухню, чтобы найти что-нибудь остренького. Там в трусах и майке уже сидел отец.
О! Явление Христа народу! — засмеялся он. — Головка не болит?
Тебе смешно, а мне не до смеха.
Садись. Сейчас тебя вылечу.
Отец вытащил из холодильника бутылку водки и налил своего 'лекарства' в стакан. При этом не забыл и про себя.
А у тебя что, тоже голова болит? — спросил Володя.
Тебе для лечения, а мне для профилактики, — отшутился отец. — Пить в одиночку — самое последнее дело. — Он поднял свой стакан и чокнулся с Володей.
'Лекарство' и действительно подействовало. Не успела приятная теплота дойти до желудка, как головная боль стала утихать.
Огурчиком, огурчиком закуси, — учил отец. — А теперь щей кислых поешь. Мамка уже приготовила.
Володя поморщился, глядя на тарелку со щами, но спорить не стал. Стоило ему только попробовать, как отношение к щам резко изменилось. Тарелка моментально опустела.
После первой и второй промежуток не большой. — Отец снова налил водки.
Володя с отцом залпом выпили. Володя расплылся в улыбке и посмотрел на отца.
Ну, что вылечился? — смеялся отец. — Учись, пока я жив.
Действительно от утреннего состояния не осталось и следа.
Ну, а теперь рассказывай, где это ты так вчера набрался?
Представляешь! Захожу вчера в аудиторию, и кого ты думаешь, я встречаю? Саню! Я с ним с третьего по пятый класс учился. Вот и пошли отметить нашу встречу.
Это, какого Саню, с которым ты ещё за одной партой сидел?
Ну, да.
Значит вы теперь в одном институте?
Не только в институте, но и в одной группе.
Ну а набрались то как? Силы не рассчитали по молодости?
Дело не в силах. Саня про тебя спрашивал. Ну, просто так спросил. Я ему и рассказал про то, как тебя из армии попёрли. Одним словом, спор про дедовщину пошёл. Так ты представляешь? Все мужики со своих мест повскакивали, и к нам за столик. А Саня давай им лекции про свободу и права человека читать.
А ты?
А что я? Ты мою точку зрения знаешь. Так представляешь, они не на меня, а на Саню набросились.
А ты?
А я выпил с ними за наши принципы, тем и разрядил обстановку.
А Саня?
А Саня в завершение их рабами обозвал. Можешь представить себе, в каком он состоянии был. Пришлось его потом ещё домой провожать, а то бы мужики могли ему и главный аргумент предъявить. Один так и сказал: 'До таких патриотов можно достучаться, только если им по почкам стучать'. Не бросать же мне товарища?
Да товарища… — недовольно прошипел отец. — Давай-ка, ещё выпьем, сынок.
Он разлил по стаканам водку и, не дожидаясь сына, опустошил стакан.
Давай пей, — приказал он Володе. — Вот из-за таких товарищей твоего отца с армии и попёрли. Интеллигенция сраная! Думают, что в белых перчатках можно что-то построить и не испачкаться! А вот это ты видел?
Отец смачно сложил кулак в кукиш и сунул его почти в физиономию сыну.
Да, что ты на меня-то окрысился? — возмутился Володя. — Я как раз так и не считаю.
Да разве дело в тебе? Ты посмотри, что в стране делается? Горбачёв этот вылез откуда-то. Вокруг себя интеллигентов этих вшивых поставил. Что со страной-то будет, я тебя спрашиваю?
Нас теперь учат, что интеллигенция это совесть нации, — заметил Володя.
Это вас так теперь учат? Тьфу! А нас, сынок, учили по-другому. Знаешь, что Ленин про интеллигенцию говорил? Интеллигенция это говно!
Зачем же ты меня в этот институт запихал? — спросил его Володя. — Хочешь, чтобы и я таким стал? Уж лучше бы я в военное училище пошёл. Там всё проще. И ни какой интеллигенции.
Не наше сейчас время, сынок. Нельзя тебе туда. Смотри, что они делают! Варшавский договор распустили. Войска из Германии выводят. Кому ты служить собираешься? Этим гнидам?
А после института что? Разве что-нибудь по-другому будет?
После института ты свободный человек будешь. Не на них, а на себя работать станешь. Ну а потом всё вернётся на круги своя. Придут к власти наши, так уж мы дадим им просраться. Умоются они кровавыми слезами.
Этот разговор, видимо очень задел отца. Глаза его засверкали, зубы заскрипели, а руки затряслись. Он взял бутылку, посмотрел на оставшуюся водку и сказал:
Давай допьём это. И кончим разговор, а то я ещё не сдержусь, да сам перестройку начну — по-своему.
Только они успели допить водку, как на кухню вошла мать.
Ты что же это делаешь, старый дурак? — закричала она на отца. — Мало того, что сам от бутылки оторваться не можешь, так ты ещё и сына к этому приучаешь?
Цыц, дура! — заорал на неё отец. — Знай своё место и не свой нос не в свои дела, когда мужчины о делах разговаривают.
Какие дела? — не унималась мать. — Были дела, да все вышли! Хоть бы штаны одели! Ну, надо же, сидят голые, и с утра водку хлещут!
Мать ушла с кухни, а отец что-то, пробормотав себе под нос, снова заплетающимся языком обратился к сыну:
Вовка, никогда не слушай баб. Они, как и интеллигенты, только сопли пускать умеют. А на счёт этого дела, — он постучал пальцем по бутылке, — не бери в голову. Это я так, чтобы депресняк снять. На тебя у меня вся надежда. Вот встанешь на ноги, мы с тобой такие дела делать будем! Ты что же думаешь, у меня связей не осталось? Вот они где у меня все будут. — Отец сжал свой огромный кулак и погрозил воображаемым интеллигентам.
Отца сильно развезло. Он стал что-то невнятное бормотать, голова его стала всё больше и больше склоняться, наконец, она полностью успокоилась на столе, и послышалось ровное и спокойное дыхание. На кухню снова вошла мать.
Ну, слава Богу, угомонился, — проворчала она.
Да, ладно тебе! — прервал её Володя. — Хватит на него нападать. Его ведь тоже понять можно. Шутка ли сказать: был полковником, а стал пенсионером.
Да, неужто я не понимаю? Ты бы, сынок, поскорее свой институт заканчивал, да что-нибудь организовал. Вон сейчас кооперативы разрешили… Может и для отца бы дело нашлось. А то ведь он не сможет без дела жить. Сопьётся, а потом вперёд ногами на кладбище. У вас, у мужчин, это сплошь и рядом. Это мы, женщины себе работу везде найдём.
