Ольга Лаврова - Подпасок с огурцом
-- Ему легко быть умеренным. А мне нужно! Я на все жадный: жратва, деньги, женщины, удовольствия. Папа... У него уже пере-ходный возраст. С этого света на тот.
-- Не смей так говорить!
Разгневанная Муза выскакивает из комнаты. Входит Боборы-кин.
-- Снова ее дразнишь?
-- Когда баба влюблена в мужа и ревнует двадцать лет подряд -- это уже ля-ля, сплошной юмор, Анатолий Кузьмич.
-- Юмор, что влюблена в тебя, Альберт.
Их прерывает звонок в дверь. Альберт выходит и через корот-кое время возвращается с пожилым добродушным человеком -- Вешняковым, неся за ним упакованную картину.
-- Кого вижу! -- восклицает Боборыкин.
Друзья обнимаются.
-- Муза, иди сюда! -- зовет Боборыкин.
Появляется Муза.
-- Ой, Алексей Николаевич!
Тот ласково целует ее.
-- Есть хотите? -- спрашивает Муза.
-- Ни-ни! Сыт... в общем и целом.
-- Тогда чайку, как раз вскипел, -- Муза испытывает облегче-ние.
А Боборыкин косится на картину:
-- Что-то привез. Что привез-то?
-- Посмотрите -- скажете. За приговором приехал.
-- Посмотрю, отчего не посмотреть.
-- Или я счастливый человек, или...
Альберт тем временем открывает коробку и вдумчиво дегусти-рует конфеты.
-- Эх, терпения нет! Мусенька, давай ножницы! -- машет рукой Вешняков.
Он разрезает веревки, снимает упаковку и открывает женский портрет. Долгая пауза. Все пристально вглядываются в картину.
-- Где добыл? -- коротко и деловито говорит Боборыкин.
-- Выловил... из моря житейского. Вам первым показываю.
-- Тебе, понятно, снится, что это Рокотов.
Вешняков тяжело вздыхает: угадал Боборыкин.
-- А почему бы не Рокотов? -- вмешивается Альберт. Он отступает на шаг и декламирует:
"Ты помнишь, как из тьмы былого,
Едва закутана в атлас,
С портрета Рокотова снова
Смотрела женщина на нас.
Ее глаза -- как два тумана,
Полуулыбка, полуплач.
Ее глаза -- как два обмана,
Покрытых мглою неудач".
Тара-та-та, тара-та-та-та... -
Заменяет он пропущенную строфу и кончает тихо, с неожидан-ной серьезностью:
"Когда потемки наступают
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Ее прекрасные глаза".
-- "Со дна души моей мерцают..." -- шепчет Вешняков.
-- Заболоцкий, -- поясняет Альберт. -- По-моему, мерцают. В общем и целом.
-- Глаза, правда, есть... И характер есть. Но легкости не хватает, -- с сожалением добавляет Муза. -- Слишком добросовестно сделано.
-- Но глаза-то говорят! Больше таких никто не умел! Мусень-ка... категорически?
-- Я считаю, восемнадцатый век. Бесспорный. Но под Рокото-ва.
-- Эх, беда, беда... До чего ж я надеялся!
-- Да ведь очень хороший портрет, Алексей Николаевич. На вашем бы месте радоваться.
-- Нет, Мусенька, либо "со дна души", либо он мне не нужен. Тогда буду продавать...
-- Продать я бы его за Рокотова продал, купить -- не купил, -резюмирует Боборыкин.
-- Ну и кончен разговор! -- решает Вешняков. -- Давайте чай пить.
Муза выходит. Альберт за ней. Расстроенный гость осматрива-ет стены.
-- Знаю... Знаю... А эта новая? -- надевает он очки, читает подпись. -В натюрмортах я не очень, но имя громкое.
-- За то и держу. Народу много ходит, лишний "ах" не вреден.
-- Слушай, Анатолий Кузьмич, пусть он у тебя повисит? -- Вешняков огладывается на свой портрет.
-- Места нет, Алеша, -- уклоняется Боборыкин.
-- Хоть в коридоре, скромненько, а? Ну-у, Боборынюшка, по старой дружбе? Месяца бы три -- и порядок, марка. Что сверх своей цены возьму -пополам.
-- Шут с тобой, вешай. Станут спрашивать -- кто, буду сладко жмуриться.
Пока они договариваются, вошла Муза и следом Альберт, который помогает ей сервировать чай; между супругами переми-рие, Альберт тронул Музу стихами.
Едва сели за стол -- снова звонок в дверь. Альберт впускает Кима Фалеева. Тот хмуро здоровается.
Муза без церемоний приглашает к столу. Чувствуется, что парень тут свой.
-- Найду на кухне кружку попроще, -- говорит он, -- разобьешь еще что-нибудь с княжеским гербом, не расплатишься.
Пока его нет, Муза объясняет Вешнякову:
-- Ким Фалеев. Исключительно талантливый парень.
Она разливает чай. Возвращается Ким с керамической круж-кой и замечает портрет.
-- Это чья ж такая?
-- Смотри сам, -- отзывается Боборыкин.
-- Не знаю. Во всяком случае, ей годков двести... -- Он стоит перед картиной, опустив руку с кружкой, и разговаривает то ли с ней, то ли с самим собой. -- Ты вот глядишь на меня, а он умер. "Художник живет в своих творениях". Да, живет, если есть имя. Иначе -- конец. Тебя он увековечил, а сам остался эн/ха, и хоть тресни! А мечтал, конечно, прославиться... Имя! Имя -- это все.
Протягивая Музе кружку, Ким сообщает:
-- Говорят, Рязанцев отдал концы.
-- Да ну?! -- вскидывается Альберт почти обрадованно.
-- Говорят, сердце. Десять минут -- и амба. Ожидается распро-дажа.
-- От это будет базар так базар! Успевай хватать! -- предвкуша-ет Альберт.
-- О Рязанцеве я слышал. Модный женский врач, кажется? -- подает голос Вешняков.
-- Он самый. Женился под старость на полуграмотной домра-ботнице, -хмыкает Боборыкин. -- Коллекционер -- не коллекционер, но если верить рассказам, то в квартире -- художествен-ный склад.
Ким делает Альберту знак: покурим?
Оба выходят в кухню, убого обставленную и грязноватую.
-- Лучше бы на балкон, тут у моей супруги проживают тарака-ны.
-- Музе прощается. Ну, я принес. -- Ким передает Альберту серебряный портсигар. -- С тебя авансик.
Альберт открывает портсигар, защелкивает, любуется тонкой отделкой.
-- Здорово ты навострился, отлично смотрится! -- хлопает Кима по плечу.
Тому комплименты не нужны, знает себе цену.
-- Рядовая вещь. У меня пепельница в работе -- вот там будет искусство!
-- Поосторожней с искусством. Рискуешь переплюнуть гени-альные образцы.
-- Черт бы их побрал! -- взрывается Ким на предостережение Альберта.
x x x
Из поездки в краеведческий музей вернулся Томин и застал Знаменского за необычным занятием: на столе его громоздятся альбомы с репродукциями и книги по истории живописи. С прит-ворным ужасом Томин перебирает книги и читает названия, никогда не звучавшие в этом кабинете.
-- Устроил себе искусствоведческий ликбез, -- разводит рука-ми Пал Палыч.
-- Ясно, старичок. И далеко шагнул?
-- Дошел до фразы, -- Знаменский зачитывает скороговоркой цитату. -"Для достижения центростремительного построения художник подчиняет формы предметов контурным полуокружностям, контрастирующим с цветовыми плоскостями картины, и ставит задачу не портретирования, а конструирования".
-- И переводишь без словаря?
-- Запросто. Рассказывай, что привез.
-- Привез вторую "Инфанту", привез директора музея. Еще привез вагон туману и маленькую тележку полезных сведений.
-- Выкатывай хоть тележку.
-- Ну, стало быть, картины были украдены и тотчас найдены. Украдены культурно: воры отключили недавно смонтированную сигнализацию. И пока ночной эфир струил зефир, вынесли, что им понравилось. Через окно нижнего этажа. Первым обнаружил пропажу сторож. Под утро, говорит, не спалось, пошел по залам, увидел. Бросился звонить в милицию. Отсюда начинается инте-ресное: картины обнаружили через десять -- двенадцать минут. Собака взяла след и мигом привела к котельной -- рядом, в двух кварталах. Там все было аккуратно сложено.
-- И на радостях никто не подумал, а зачем сложено?
-- Естественно. Посмотрел я собаку в работе. По следу идет, но сбивается, возвращается, нервничает. А мне говорят: "Тогда она птицей летела!"
-- Укрепили след!
-- Угу. Натри подошвы копченой колбасой -- любая дворняга птицей полетит.
-- А какой музейный сторож? Да сядь ты, Саша, не мотайся.
-- Могу и сесть. Сторож -- голубое создание. Я его из подозре-ваемых вычеркиваю.
-- Так... Но раз сумели отключить технику, то консультировал кто-то из тамошних.
-- Не обязательно. Тут такая штука: городок стоит на туристс-кой трассе, и месяц, в который произошла кража, был рекордным по числу посетителей.
-- А при чем статистика?
-- При том, Паша, что сигнализацию проводили и опробовали в рабочие часы музея. Практически на глазах этого самого рекор-дного числа посетителей.
-- Идиоты.
-- Примерно то же самое я сказал прорабу... в более крепких выражениях.
-- И он?
Томин машет рукой.
-- Объяснил, что все люди работают в рабочее время, оно потому и называется рабочее, а в нерабочее время люди не работают. И что обеспечение секретности -- дело той организа-ции, которая приглашает. Разумно?
-- А у директора музея тоже есть разумное объяснение?
-- Он отговаривается, что публика -- дура, и разницы между сигнализацией и простой электропроводкой уловить не способ-на... Засим тележка опустела. Предлагается в неограниченном количестве туман.
Теперь Пал Палыч вышагивает взад-вперед, а Томин наблюда-ет за ним с дивана.
-- Значит, на месте ни единой зацепки?
