Патриция Хайсмит - Незнакомцы в поезде
— А вы расскажете теперь о себе? — любезно предложил Бруно.
— Да мне и рассказывать нечего.
Гай достал из кармана пиджака трубку, постучал ею по подошве ботинка, посмотрел на кучку пепла на ковре и тут же забыл о ней. Опьянение сильнее давало о себе знать. Мыслями он уже находился в Палм-Бич. Если контракт все же заключат, две недели пролетят незаметно и можно будет приступить к работе. Если повезет, развод не потребует много времени. Перед глазами сама собой, без всякого напряжения памяти возникла картинка из законченного проекта: невысокие белые дома в окружении зеленых лужаек. Гай вдруг ощутил гордость за себя, глубокое спокойствие и уверенность, что судьба к нему благосклонна.
— Какие дома строите?
— Ну, знаете, в стиле модернизма. Пока спроектировал пару магазинов и небольшой деловой центр.
Гай улыбнулся. Обычно он испытывал легкую досаду и желание закрыться, когда его расспрашивали о работе, но отчего-то сейчас был совсем не против.
— Женаты?
— Нет. То есть да, но мы расстались.
— О… Почему?
— Не сошлись характерами.
— И давно?
— Три года назад.
— А что не разведетесь?
Гай хмуро молчал.
— Она тоже в Техасе? — продолжал въедаться Бруно.
— Да.
— К ней едете?
— С ней я тоже намерен встретиться, чтобы обсудить развод.
Он стиснул зубы, тут же пожалев о сказанном.
Бруно осклабился.
— И что у вас там в Техасе за девицы?
— Хорошенькие. Некоторые.
— Но в большинстве ведь глупые, а?
— И такие встречаются. — Гай с улыбкой подумал, что Мириам, пожалуй, вполне соответствует представлениям Бруно о техасских девицах.
— А ваша жена?
— Довольно симпатичная, — ответил Гай осторожно. — Рыжая. Склонна к полноте.
— А зовут?
— Мириам. Мириам Джойс.
— Хм. Умная или дура?
— Не интеллектуалка. Но я и не искал себе такую.
— И любили небось безумно?
Почему он это спросил? Неужели так заметно? Бруно смотрел цепко, не мигая, не упуская ни одной мелочи, — он будто перешагнул порог усталости, когда сон необходим, и у него открылось второе дыхание. Гай вдруг понял, что эти серые глаза так пристально следят за ним уже не первый час.
— С чего вы взяли?
— Вы хороший парень. Очень серьезный. И женщины даются вам нелегко, правда же?
— В каком смысле нелегко? — переспросил Гай сердито, хотя в душе был благодарен Бруно.
Попутчик искренне сказал ему то, что на самом деле о нем думал. Гай уже знал, что среди людей это большая редкость.
Меж тем ответа он не дождался. Бруно лишь развел руками и вздохнул.
— Что значит «нелегко»? — повторил Гай.
— Ну, душа нараспашку, большие надежды. А они вас по зубам, да?
— Не совсем так.
Гай почувствовал укол жалости к себе и счел нужным встать, прихватив бокал. Но пройтись в купе было негде. К тому же вагон так трясло, что, даже стоя на месте, с трудом удавалось удерживать равновесие.
А Бруно продолжал смотреть на него, закинув ногу на ногу и подергивая старомодным ботинком. Он то и дело стряхивал сигарету, держа ее над тарелкой. Черно-розовый стейк медленно покрывался слоем пепла. Гай обратил внимание, что дружелюбия у Бруно поубавилось, как только он услышал про жену. Зато прибавилось любопытства.
— И что же, она начала изменять вам?
Проницательность Бруно действовала Гаю на нервы.
— Нет. Это все уже в прошлом.
— Но вы до сих пор состоите в браке? Ведь можно было успеть развестись?
Гаю внезапно стало стыдно.
— Раньше я не особо задумывался о разводе.
— А что теперь?
— Теперь она попросила. Думаю, ждет ребенка.
— О… Ну да, для развода самое время. То есть три года она спала со всеми подряд и наконец кого-то заарканила?
Скорее всего, Бруно попал в точку. И заарканила именно ребенком. Как он смог все это угадать? Наверняка просто распознал в Мириам черты другой женщины — той, кого лично знал и презирал.
Гай повернулся к окну, но не увидел в нем ничего, кроме собственного отражения. Удары сердца сотрясали его тело сильнее вагонной качки. Пожалуй, он так разволновался, потому что прежде еще никому не рассказывал так много о Мириам — даже Анне. Он только не объяснил Бруно того, что Мириам когда-то была другой — милой, верной, одинокой. Она всем сердцем стремилась к нему и к свободе от своей семьи. Завтра он ее встретит, сможет даже коснуться, лишь протянув руку… Впрочем, мысль о прикосновении к ее мягкому телу, некогда такому желанному, стала теперь невыносимой. Гай вдруг почувствовал себя очень несчастным.
— И что же у вас случилось? — мягко спросил голос Бруно за спиной. — Мне правда очень интересно. По-дружески. Сколько ей было, когда вы поженились?
— Восемнадцать.
— И она сразу наставила вам рога?
Гай рефлекторно повернулся, как будто пытаясь заслонить Мириам от нападок.
— Это, знаете ли, не единственное, что может разрушить отношения.
— Но именно это с вами и случилось?
Гай отвел взгляд, чувствуя злость пополам с удивлением.
— Да. — Короткое уродливое слово!
— Знаю я таких, рыжих южанок, — заметил Бруно, ковыряя кусок яблочного пирога.
Гая снова охватил острый и совершенно бессмысленный стыд. Бессмысленный, потому что ни один поступок, ни одно высказывание Мириам не смутило бы и не удивило Бруно. Он, похоже, вообще не умел испытывать удивление, только любопытство.
Бруно глядел в тарелку с видом напускного смирения. Глаза у него расширились и заблестели — насколько это было возможно, принимая во внимание полопавшиеся сосуды и темные круги.
— Законный брак, — проговорил он со вздохом.
Эти слова эхом отозвались в ушах Гая. Они заключали в себе нечто величественное — величие таких изначальных понятий, как «святость», «любовь», «грех». В них был круглый терракотовый ротик Мириам, цедящий: «С чего это я должна перед тобой стелиться?» В них были глаза Анны, когда она сажала крокусы на лужайке и смотрела на него снизу вверх, откидывая волосы со лба. Была Мириам у высокого окна в чикагской квартире, она поднимала свое веснушчатое лицо-сердечко, чтобы взглянуть ему прямо в глаза — как всегда делала, намереваясь солгать. И был Стив с вытянутым лицом и наглой ухмылкой. На Гая нахлынули воспоминания, и ему захотелось вскинуть руки, чтобы отогнать их. Чикагская комната, где все произошло… Он помнил, как там пахло — духами Мириам и нагретой пылью с крашеных батарей. Он отдался воспоминаниям безучастно, впервые оставив попытки изгнать из них лицо Мириам, превратить его в розовую дымку. Что будет, если снова вспомнить, как все было? Придаст ли это ему сил или, напротив, сделает еще уязвимей?
— Я серьезно спрашиваю, что у вас случилось? — настаивал голос Бруно где-то вдалеке. — Вам жалко рассказать? Мне правда интересно.
Стив случился. Гай поднял бокал. Он видел перед собой предвечерний час в обрамлении дверного проема, и картинка была черно-белой, как фотография. В тот день он обнаружил их в чикагской квартире. Тот день в его памяти имел свой собственный цвет и запах, он представлял собой чудовищное произведение искусства. День, навсегда застывший в истории. Или не застывший? Быть может, наоборот, этот день всегда и везде следует за Гаем? Вот же он, прямо сейчас перед глазами. И самое неприятное — Гай чувствовал желание выложить Бруно все, от начала до конца. Излить душу случайному попутчику, который выслушает, посочувствует и забудет. Эта идея сулила ему утешение. К тому же Бруно необычный попутчик. Он достаточно жесток и порочен, чтобы по достоинству оценить эту историю первой любви. Стив был лишь неожиданным ее окончанием, благодаря которому все предшествующие события стали логичными. Он даже не первый, с кем она изменила. Просто в тот вечер двадцатишестилетнее самолюбие Гая рассыпалось на осколки. Он тысячу раз прокручивал в сознании эту историю, классическую и драматичную из-за его глупости. Его глупость лишь добавляла ей комизма.
— Я хотел от своей жены слишком многого, — проговорил Гай с напускным равнодушием, — безо всяких к этому оснований. А она, как выяснилось, любила быть в центре внимания. Наверное, кокетничать она будет всю жизнь вне зависимости от того, кто с ней рядом.
— Знаю-знаю, эти вечные старшеклассницы. — Бруно махнул рукой. — Не способны даже создать видимость, что принадлежат кому-то одному.
Гай посмотрел на него. Вообще-то, было время, когда Мириам принадлежала только ему. Рассказывать о ней Бруно сразу расхотелось, Гай даже устыдился того, что всерьез об этом думал. А Бруно уже принял равнодушный вид, развалился в кресле и лениво рисовал спичкой узоры в соусе на тарелке. В профиль его рот с опущенными уголками напоминал рот старика, он как бы говорил: мне совершенно неинтересно, я выше всей этой ерунды.