Буби Сурандер - Время действовать
Идти в гору по Пильгатан для Тарна было все равно что подниматься на вершину в Альпах. Он хрипел и шипел, ноги под ним дрожали.
— Полмиллиона сигарет, — сказал я.
— Что?
Курильщиков щадить нельзя.
— Чуть в горку — и сразу результаты, — сказал я.
Тарн бросил окурок. Он даже наступил на него.
— Самое время... — пробурчал он.
— ...действовать, — перебил я.
— Нет, — сказал он, переводя дух. — Поговорить с шефом. А потом пойти и рассказать все в полиции. Пора.
Я остановился на склоне.
— Пора — кому? Это мне пора?
Тарн кивнул.
Мы стояли на узкой улице, в затишке. Солнце тут припекало. Лоб Тарна был мокрый от пота.
— Пойти в полицию — а с чем? — спросил я. — Со сплетнями из «Цум Винершницель»?
— О'кей, но в газету нам бы надо было пойти. Мы же там работаем. Когда-то надо поговорить с руководством.
— Поговорить с руководством? — отозвался я. — В «Утренней газете»? Но, Тарн, ты все забыл! «Утренняя газета» существует не для того, чтобы улучшать эту общественную систему. «Утренняя газета» существует, чтобы ее развлекать. У «Утренней газеты» в этой системе свое место. «Утренняя газета» существует для тех, у кого власть. Они поддерживают ее, а она поддерживает их. Солнце светит на «Утреннюю газету»! Там журналистам угрожает только одна опасность: кусочек масла, что кладут им на бифштекс в столовой, может растаять.
Тарн помотал головой. Поискал в карманах сигареты. Потом хмыкнул:
— А что мы потеряем, если поедем в газету и поговорим об этом деле?
— Убийцу Юлле, — ответил я. — Его мы потеряем. И того, кто приказал ему убить. И того, кто заплатил за убийство. Их мы и потеряем. У меня нет никакого желания ехать аж в Ирландию, чтобы пристрелить человека, который заслужил наказание.
Он снова помотал головой.
— О'кей, — сказал я, — я согласен — при одном условии! Возьмем такси, и махнем в редакцию, и поговорим со всей стаей руководителей. Но условие такое: завтра в газете будет об этом статья!
Тарн громко засмеялся.
— Невозможно! Ты понятия не имеешь о журналистике. Так это не делается!
Я махнул рукой в раздражении:
— Это я-то ничего не понимаю в журналистике? Да ведь я прошел школу «Утренней газеты»!
Тарн только крутил головой.
— Знаешь, что такое большая журналистика в наши дни? — спросил я. — Так вот, это когда миллионер, член социал-демократической партии, использует свою личную колонку в «Утренней газете», чтобы в качестве председателя Шведского радио указать газете «Свенска дагбладет» на то, что он, будучи председателем управления экспортных кредитов, не давал фирме «Вуфорс» никаких особых льгот при поставке пушек в Индию.
Тарн выглядел подавленным.
— Ты улавливаешь суть? — спросил я. — Ее трудно улавливать, когда господа разговаривают друг с другом. Но это в наше время и есть большая журналистика.
Он взял меня за рукав и повел вверх по склону.
— Единственный способ стать в наши дни большим журналистом, — сказал я, — это стать столь же «big», как и они. Таким «big», что сможешь им угрожать. Поставим тут точку, и помогай бог тем новостям, которые должны были бы попасть в газету и помочь улучшить систему. Ведь никогда они не станут так же важны, как миллионеры социал-демократы.
Мы медленно взбирались по склону, держа друг друга под руку.
— Ну так что, поедем туда и растопим наше масло под солнцем? — спросил я. — Или пойдешь со мной в ночь и мрак?
Он сжал мою руку:
— Есть тут автобусная остановка поблизости?
Тарн в автобусе? Это он-то, пытавшийся как-то заплатить за квартиру старыми квитанциями такси?
— Я пойду с тобой, — сказал я.
Мне же все равно надо будет показать ему, где у автобуса входная дверь.
Стокгольмская ратуша — это, пожалуй, вершина кирпичной архитектуры. На второе место поставить нечего, а уж потом идет городская библиотека. Наступление эры железобетона. В Стокгольме эпохи заботливо регистрируют.
Я пришел на полчаса раньше срока и стоял, уставившись на массивный фасад, на все позолоченные скульптуры. Я чуть поколебался, потом прошел в главный портал, разыскал в длинном холле прилавок администраторов и обратился к рыжеволосой даме:
— Какая у вас охранная компания?
— «Секуритас».
Хорошо, подумал я.
Я не торопясь прошелся по ухабистому двору, сквозь открытую галерею и уселся на скамейку в сквере. Раковины на газоне были в трещинах. Кусты вокруг террасы постригли по-новому. Вьющаяся зелень на стенах была почти не видна из-за строительных лесов. Одни только ивы, что макали ветки в Риддерфьерден, были такие же, какими я их помнил.
Вот о деревьях надо было бы знать больше. Они ведь живут дольше, чем люди. Деревья живут по-своему, без суеты, без мишуры, без претензий и умирают серьезно и достойно. Я сидел и думал обо всем том, что можно сделать из дерева, но запнулся на виски — можно ли гнать виски из сосны? Действительно, можно ли гнать виски из сосны?
Зверь замаскировался под туриста. Он облачил свое длинное туловище в плащ из обрезков армейского сукна, водрузил на нос черные солнечные очки, повесил на шею один из моих фотоаппаратов, а под мышку взял рисовальный альбом. Крупно шагая, он пересек двор и уселся возле фонтана с альбомом в руке.
Через калитку у Норр Мэларстранд ввалилась толпа туристов с двух подъехавших автобусов.
Они восторженно загалдели, когда перед ними предстала скандинавская Венеция, но порывы холодного ветра напомнили и о полярных медведях.
Возле художника у фонтана собралась любопытная толпа. Зверь сидел, полуоткрыв рот от напряжения — было трудно увидеть что-либо сквозь черные очки — и почти вслепую чиркал по бумаге карандашом. Туристы, сгрудившиеся вокруг него, тыкали в рисунок пальцами и переговаривались. Некоторые смеялись.
В области изобразительного искусства у Зверя явно не было будущего.
Как раз за ним стоял мужчина и сверлил меня взглядом. Я повернул голову, поглядел на какой-то проходивший мимо катер, осмотрел скамейки вокруг меня. Потом снова взглянул на Зверя.
Мужчина позади него по-прежнему не сводил с меня глаз. Он не был похож на шведа. Рыжеватый и бледный, ростом ниже большинства окружающих, но широкоплечий и плотный. Одет он был во что-то дешевое и не шведское: поблескивающие штаны из дралона и плохо сидевшая на нем фуфайка, которую он, может быть, приобрел в магазине «Вулворт», в Белфасте.
— Хэлло, Мик, — сказал я вполголоса.
Его густые рыжеватые волосы спускались локонами по щекам широкого лица. Маленькие уши, маленький плоский нос, тонкие бесцветные губы. Он бы выглядел заурядно, если бы не его глаза — светлые, бледно-голубые, как у алкоголика, и отсвечивающие розовым, как у альбиноса, большие и обрамленные длинными, мягкими и рыжими девичьими ресницами. Они уставились на меня, не мигая. Кто-то сел рядом со мной на скамью.
— Это, никак, с тобой мы тут должны встретиться?
Здоровенный, хорошо одетый сорокалетний мужик, заботливо украшенный загаром.
— Здорово, Ролле, — сказал я.
— Что у тебя за крючок, на котором ты ее держишь?
Баритон у него был глубокий и сочный. Такой вырабатывается уроками правильной речи, курсами офицеров запаса и распеванием дуэтов под утро после пирушки. Обычно у его обладателя еще и звучный смех, и крепкое рукопожатие, но этого мне узнать не довелось.
— А у тебя? — спросил я.
Мы немного посидели молча. Я чуть повернул голову, чтобы проверить, на месте ли Мик. Конечно, там. Не хватало только Гугге.
— Чего ты хочешь?
Он старался, чтобы голос звучал вежливо-утомленно.
— Когда и где будет следующее ограбление броневика? — спросил я.
Это его позабавило:
— Если б я это знал, так поехал бы туда с копилкой для пожертвований.
— Ну, тебе-то это узнать пара пустяков.
Тут уж ему веселиться расхотелось. Он аккуратно положил ногу на ногу.
— Удивляюсь, почему я согласился с тобой встретиться.
Я радостно улыбнулся ему:
— Могу сказать. Во-первых, тебе хорошо платят. Во-вторых, ты хочешь узнать, где дискета.
Он молча посмотрел на меня непроницаемым взглядом.
— А она у меня, — сообщил я. — Она и была-то в компьютере. Удивляюсь, как вы могли ее не обнаружить.
Либо он ничего не понимал. Либо хорошо держался. Ни один мускул на лице не дрогнул.
Я взглянул на Зверя. Рыжий еще стоял у него за спиной. О чем мы говорили, им не было слышно.
— Знаешь, почему я не передал ее в полицию? — спросил я. — Да просто потому, что это единственное, что у меня есть. Для меня это ценная валюта. Единственное, чем я могу заплатить кое за что.
Пока что он надо мной не смеется, подумал я. Пока что он еще не встает, чтобы уйти.
— Ты же знаешь, что в нее встроена какая-то программа подстраховки, — сказал я. — Разделы с деликатной информацией невозможно скопировать. А чтоб расшифровать их, потребуются недели. — Я помотал головой. — Расшифровать я ничего не могу. — И добавил: — Махнемся?
