Андрей Воронин - Тень каннибала
— Это какое-то безобразие, — громко и обиженно заявила она. — Я не дам себя резать, даже не мечтайте! Я думала, тут приличные люди, а это какие-то сектанты! А ну-ка выпустите меня отсюда!
Обстановка мигом перестала быть торжественной и жутковатой. Козинцев от неожиданности даже слегка приоткрыл рот. ЯХП опять гулко откашлялся в кулак, Отморозов в углу дивана зашелестел своими листками и зашаркал ногами по полу, а по-турецки сидевший на пушистом ковре Пятый откровенно заржал. Единственный из всех присутствующих, он получал от происходящего чистое, ничем не замутненное удовольствие, поскольку не верил ни в бога, ни в черта, ни в каннибалов, а Козинцева считал просто тихим психом, по которому давно плачет дурдом.
Пока толстуха медленно и очень неловко, как выбирающийся из слишком узкой гавани океанский лайнер, продвигалась к выходу и путалась в портьере, погасли целых четыре свечи. Козинцев поклонился своему идолу, пробормотал слова извинения и похромал ее провожать. Тюха встал и пошел зажигать потухшие свечи, борясь с ощущением, что занимается бесполезным делом. Он был уверен, что, вернувшись, Колдун включит свет, извинится и скажет, что теперь из-за чертовой толстухи у них ничего не выйдет и что пора расходиться по домам. Тюхе казалось, что он будет огорчен таким поворотом событий; на самом же деле в глубине души он только об этом и мечтал. Он был напуган, но пока не так сильно, чтобы признаться в этом даже самому себе.
Училка вдруг полезла в свою сумку, пошуршала там чем-то и, щелкнув газовой зажигалкой, закурила сигарету. Движения ее рук были излишне резкими, и даже не отличавшийся проницательностью Тюха понял, что она тоже нервничает. Она нервничала, но не уходила, хотя запросто могла бы последовать примеру толстухи. Это было неожиданно: заподозрить ее в склонности к мистицизму можно было в последнюю очередь.
Вернулся Козинцев. Он вовсе не казался обескураженным. Нетерпеливым жестом усадив на место Тюху, он взял со стола кинжал, чуть-чуть побормотал, обращаясь к истукану, и сказал:
— Ничего страшного. Всякий волен выбирать свой путь по собственному усмотрению. Некоторые люди не нуждаются в помощи; иные ее просто недостойны, и мы не вправе осуждать их за это.
— Правильно, — поддержал его Пятый. — Меньше народа — больше кислорода! Он веселился.
— В какой-то мере Алексей прав, — сказал Колдун. — Но поговорим об этом позже. Это очень серьезный разговор… разговор посвященных, я бы сказал. На этой печальной земле действительно слишком много народа. Итак, кто следующий? Возможно, кто-нибудь еще желает нас покинуть?
Желающих покинуть сборище больше не оказалось. Продолжающий веселиться Пятый высказал желание первым, как он выразился, сдать кровь. Теперь вся компания действительно немного напоминала очередь перед кабинетом, где берут кровь на анализ. Когда процедура была закончена, Колдун размешал собравшуюся на дне каменного жертвенника лужицу кончиком кинжала, обмакнул в нее палец и смазал кровью губы истукана.
— Прими нашу жертву, великий, — сказал он и снова забормотал не по-русски.
Продолжая бормотать, он между делом облизал палец, которым перемешивал кровь. Тюхе на мгновение сделалось тошно. Пятый скорчил рожу, делая вид, что его сейчас вырвет, а Училка, вздрогнув, уронила себе на колени столбик пепла с сигареты. ЯХП опять кашлянул в кулак, а Отморозов, похоже, так ничего и не заметил, хотя и пялился на Колдуна, разинув в изумлении рот.
— Что ж, — неожиданно сказал Козинцев, прервав свое бормотание, как показалось присутствующим, на полуслове — вот и все. Наша жертва благосклонно принята. Теперь для всех нас — для всех вас, я хотел сказать, — начнется совершенно новая жизнь. Пока что вы этого не чувствуете, но почувствуете очень скоро. Я полагаю, это нужно отпраздновать. Праздничный обед готов. Если вы согласны секундочку подождать, я принесу угощение.
— Согласны, согласны, — снисходительно пробормотал Пятый, обсасывая уколотый кинжалом палец. — Давайте, правда, пожрем чего-нибудь.
Козинцев ушел и очень быстро вернулся, неся обеими руками огромное, антикварной красоты серебряное блюдо, на котором горкой лежала какая-то снедь. По комнате, забивая запах ароматических свечей, благовоний и дыма Училкиной сигареты, поплыл какой-то острый и пряный, совершенно незнакомый, но, несомненно, мясной дух, от которого у Тюхи мгновенно начала выделяться слюна.
— Есть придется руками, — объявил Колдун. — Это блюдо можно есть только так, иначе теряется не только смысл, но и значительная часть вкусовых ощущений. Тоже, знаете ли, своего рода ритуал.
— Не делайте из еды культа, — схохмил Пятый и, протянув руку, цапнул с блюда первый подвернувшийся кусок. Кусок оказался большим, с косточкой. С него обильно капал соус, и Пятому пришлось подставить снизу сложенную лодочкой ладонь. Он впился в мясо зубами, отхватил, сколько поместилось в рот, и одобрительно затряс головой. — М-м-м, — вещь! — прошамкал он с набитым ртом.
— Ценю твою похвалу, — со странной интонацией сказал Козинцев и протянул блюдо Училке.
Вот тут-то все и случилось.
Училка вдруг села очень прямо и всем телом подалась назад, словно Козинцев совал ей в лицо змею или кучу дерьма на лопате.
— Что это? — спросила она металлическим голосом, каким, наверное, привыкла разговаривать у себя в школе с двоечниками.
— Мясо, как видите, — спокойно ответил Козинцев и тихонечко хихикнул. — Приготовлено по старинному рецепту одного из ныне вымерших племен, населявших когда-то Соломоновы острова. Чувствуете, какой запах? Попробуйте, вам должно понравиться.
— Мясо? — переспросила Училка таким тоном, словно сбылись ее самые худшие ожидания. — А чье, позвольте узнать?
До Тюхи стало мало-помалу доходить, что она имела в виду. Он посмотрел на Пятого. Пятый жрал, сидя на ковре, на подбородке у него блестел соус. У Тюхи внезапно пропал аппетит.
— Какая вам разница, в конце концов? — с легким раздражением сказал Колдун. — Мясо и мясо. Не собачье, не волнуйтесь.
— Простите, — неожиданно поддержал Училку ЯХП, — я все-таки хотел бы понять. Если я что-то ем, я должен знать, что именно. Мясо? Отлично! Но чье мясо?
Тюха вынужден был признать, что ЯХП не такой дурак, каким прикидывался все это время. Он снова посмотрел на Пятого.
Пятый обгладывал кость, с интересом прислушиваясь к спору.
— Ну что вы заладили: чье, чье… — уже откровенно раздраженным тоном сказал Колдун. — Какая вам разница? Ведь вы же ее все равно не знали!
Наступила мгновенная звенящая тишина, в которой было слышно только тихое потрескивание свечей.
Потом что-то с глухим стуком упало на ковер. Это была выскользнувшая из жирной ладони Пятого кость.
Училка медленно встала, и одновременно с ней, так же медленно, словно во сне или под водой, встал Пятый. Училка открыла рот, чтобы что-то произнести, но Пятый ее опередил.
— Это хохма такая, да? — спросил он не своим, каким-то дребезжащим, надтреснутым голосом. — Типа, по приколу?
Если Козинцев и собирался ответить, то он просто не успел этого сделать. Пятый вдруг издал грубый утробный звук, выкатил глаза, надул щеки, изо всех сил прижал обе ладони ко рту и пулей выскочил из комнаты. До туалета он не добежал, и в гнетущей тишине присутствующие вынуждены были слушать, как его выворачивало наизнанку в коридоре.
Тюха сидел как обухом ударенный, не зная, как быть, и ровным счетом ничего не чувствуя. ЯХП опять нерешительно кашлянул в кулак, тоже, видимо, надеясь, что это просто неудачная шутка. Отморозов глупо хлопал белесыми ресницами за толстыми линзами очков и явно до сих пор ничего не понимал. Зато Училка, похоже, все отлично поняла и ни капельки не испугалась. Она стояла прямая, как железный лом, и непоколебимая, как памятник Минину и Пожарскому.
— Человечина, — сказала она без вопросительной интонации.
— Ну не свинина же, — хихикнув, подтвердил Козинцев. — По ту сторону добра и зла, вы помните?
В следующую секунду началось столпотворение. Кто-то перевернул столик, на котором стоял деревянный истукан. Черные свечи упали на пушистый ковер, но, к счастью, сразу же погасли. Отморозов и ЯХП попытались одновременно проскочить в дверь, запутались в портьере, застряли, с треском сорвали портьеру и, толкаясь, вывалились в прихожую. Это выглядело бы довольно комично, если бы не было так страшно.
Тюха не помнил, как очутился в прихожей.
Здесь горел свет, из открытой настежь входной двери тянуло запахами сырого цемента и кошек. Сквозняк шевелил бордовые драпировки на стенах. Колдун стоял в дверях гостиной, по-прежнему держа в руках серебряное блюдо с мясом. Он улыбался.
Тюха понимал, что надо уходить и чем скорее, тем лучше, но что-то не пускало его. Он все еще не мог оправиться от удара. Мечта сделаться умным, сильным и значительным потускнела и облезла, на глазах превратившись в полную чепуху. Хуже всего было то, что старухи на скамейках оказались правы: Колдун все-таки был никаким не колдуном, а сумасшедшим придурком, который убивал и ел людей и наконец обалдел окончательно и стал угощать человечиной гостей. Это было все равно, что застать свою мать трахающейся с перемазанным навозной жижей племенным хряком. Нужно было что-то сказать, или сделать, или…
