Фридрих Незнанский - Смертельные акции
Турецкий улыбнулся, – казалось, просмотр фотографий вернул ему хорошее расположение духа. В общем-то, это неудивительно…
– Удивительно другое: что она в нем нашла?
Очевидно, мое лицо выразило недоумение. Точнее, я испытал легкий шок, неужели Турецкий рассматривает не ее, а его?
Александр Борисович словно прочел мои мысли:
– Не о том думаешь, Юра, – он рассмеялся, – посмотри внимательнее в эти глаза.
С фотографии холодно смотрели глаза Родина.
– Разве это глаза влюбленного мужчины?
– Я уже думал об этом.
– И к какому выводу ты пришел?
– Одно из двух, точнее, из трех, – я импровизировал, – либо она настолько влюблена, что слепа…
– Маловероятно, – перебил меня Турецкий.
– Либо он знал о том, что их снимают, и от этого у него скованность и напряжение, либо…
Турецкий продолжил за меня мысль, окончания которой, честно говоря, я сам не знал:
– Она чем-то обязана ему и вынуждена смириться с положением нелюбимой любовницы, извини за каламбур.
Я поморщился. При чем тут каламбур? Некоторое невнимание Турецкого к русскому языку всегда раздражало меня.
– Это не каламбур, – сказал я, – это оксюморон.
– Оксю – чего? – переспросил Турецкий.
Мы оба засмеялись. Все-таки смех сближает людей, так же как и чувства вины и страха. Я решил дать возможность Турецкому в одиночестве просмотреть фотографии, встал из-за стола, направился к стойке бара.
Здесь стоял изрядно подвыпивший мужик, казалось, он только меня и ждал.
– Привет, – сказал он.
– Привет. – Я пожал плечами.
– Чего нос-то воротишь, забыл, как я тебя вчера коньяком угощал? – В голосе мужика послышалась угроза. – А то гляди, напомню.
Я решил не связываться, просмотрев меню, заказал мороженое и кофе.
– Ну это ты зря, – сказал мужик. – Надо коньячок, как вчера. Заглотнешь рюмку-другую, и жизнь вроде лучше становится, а мужик? – Он подтолкнул меня под локоть. – Твоя очередь угощать.
Секунду подумав: дать ли ему по физиономии, чтобы отстал, или угостить коньяком, я остановил свой выбор на последнем.
– Налейте ему, – я кивнул официантке на мужика, – за мой счет.
Официантка укоризненно покачала головой, а я направился в туалетную комнату.
Мужик, выпив, икнул и оглядел кафе.
– Он, – сказал мужик, показывая на мужчину, сидящего в одиночестве за столиком, и направился к очередной жертве.
Турецкий рассматривал фотографии.
– Привет, – сказал мужик и сел рядом на свободный стул. – Чего нос-то воротишь, забыл, как я тебя вчера коньяком угощал?
Выйдя из туалетной комнаты, я увидел странную картину: около нашего с Турецким столика лежал мужик. Турецкий невозмутимо продолжал перебирать фотографии. Увидев меня, мужик начал отползать в сторону.
– Что произошло? – спросил я Турецкого.
– Ничего, – невозмутимо ответил Александр Борисович, – он хотел, чтобы я его угостил, вот я и угостил.
Меня всегда поражало умение Турецкого мгновенно решать любую проблему и при этом сохранять абсолютное спокойствие, действовать быстро и решительно. Я же всегда старался действовать мягко и деликатно, не люблю это слово, но в данном случае оно подходит – интеллигентно.
– Спасибо вам большое, – к столику подошла официантка, – он тут постоянно… Мы ничего не можем сделать…
Турецкий равнодушно пожал плечами: мол, что, собственно, я такого сделал? Ровным счетом ничего.
– А почему ты не спрашиваешь меня, взяли ли под стражу Машкину?
– Думаю, что не взяли, в противном случае меня бы уже известили об этом. Да вы и сами бы сказали.
– Мне нравится ход твоих рассуждений, – улыбнулся Турецкий. – Как ты думаешь почему?
– Скорее всего, нам и так известен каждый ее шаг, в каком-то смысле вы охраняете ее, ну а главное – продолжаете получать необходимую информацию. – Я сказал просто так, оказалось, попал в десятку.
Турецкий смотрел на меня с удивлением.
– Да, – продолжил я. – Всеми делами фирмы и акциями занимался Родин. Это подтверждает твою версию о том, что он вполне мог знать и об этих фотографиях… – Именно поэтому…
Турецкий не дал мне закончить фразу.
– Его и убили. Теперь это ясно.
– Не все, – возразил я.
– Кто? И вариантов немного: те, у кого сейчас находятся акции и алмазы убитого Машкина.
– Остается только найти акции и алмазы? – заметил я.
– Всего лишь. – Турецкий задумался. – Непонятно, кому и зачем потребовались эти фотографии? Вряд ли они должны были предстать в качестве повода для шантажа перед Машкиным, потому что его уже не было.
Я догадался:
– Очевидно, эти фотографии имели своей целью заставить Ларису выполнять чьи-то требования. Но какой они имеют смысл, если ее муж уже мертв? Может, общественное мнение?
– Маловероятно. – Турецкий не привык оставлять ситуации неразгаданными. – Думаю, первоначальный план был таков: шантажировать Машкину, чтобы она заставила принять своего мужа какое-то решение, в противном случае фотографии должны были бы оказаться у ее мужа.
– Не думаю, что она была в курсе всех дел мужа. – Такое предположение показалось мне невероятным. – Лариса Машкина не тот человек, который способен на убийство.
Я замолчал. Турецкий сидел с таким видом, словно я ему ужасно надоел.
– Ты пойми, – сказал он наконец, – человек – это загадка, пропасть, свалка, все что угодно. Близкие, жизненные ценности, дружба, все приносится в жертву магическому слову «деньги». Женщина в этом плане гораздо слабее, чем мужчина, хотя я в принципе с тобой согласен: вряд ли это Лариса. Допускаю, что убийцы Родина и Машкина и те, кому потребовались эти фотографии, действовали отдельно. И мотивы у них были разные.
– Честно говоря, я ничего не понимаю. Единственное, в чем я убежден, что и убийства, и фотографии как-то связаны. И что вы собираетесь предпринять в этой ситуации, Александр Борисович?
– Юра, у меня к тебе большая просьба: взять на себя часть непосредственно моей работы, той, на которую у меня сейчас совершенно нет времени. – Он посмотрел мне в глаза, словно спрашивая: согласен? Очевидно, найдя в моих глазах положительный ответ, продолжил: – Нужно попытаться выяснить, можно ли каким-то образом найти автора фотографий.
– Это будет трудновато… Ведь я знаю ее только в лицо. И имя… Но имя, сами понимаете, можно придумать какое угодно.
– Списки участников симпозиума? – предположил Турецкий.
Я только махнул рукой.
– Хорошо, – после недолгого раздумья сказал Александр Борисович, – будем действовать последовательно. Я думаю, можно будет найти эксперта, который окажет нам необходимую помощь.
Конечно, я был согласен.
Мне даже льстило, что сам Турецкий обращается ко мне как к коллеге за помощью. И разумеется, я готов был приложить все свои силы, весь свой ум (недаром я проделывал столько упражнений, переключая телеканалы), чтобы выполнить его просьбу.
Оставалось только найти криминалиста. Турецкий обещал помочь, просил вечером перезвонить.
Мне же в голову пришла неожиданная мысль… В конце концов, зачем терять время до вечера?
Старый участок на этот раз показался мне более привлекательным. Показалось даже, что и этот дом в полтора этажа, и покосившийся забор, и поломанная калитка, закрывающаяся на веревку, – все это была своего рода игра неисправимого, старого романтика-интеллигента, в свой собственный, ни на что не похожий мир. Вряд ли у кого-либо могло возникнуть желание просто зайти в этот дом в гости, не говоря уже о ворах, которым искать здесь было нечего.
В доме не было замков, входная дверь закрывалась так же, как и калитка: крючок да веревка изнутри.
В доме, судя по всему, никого не было. По крайней мере, мне навстречу никто не вышел.
«Куда могла подеваться старушка?» – думал я, обходя дом вокруг, раздвигая заросли сорняка.
Каменная баба стояла на том же месте, да и куда она могла деться? Я опустился перед ней на корточки:
– Стоишь? – спросил я.
– Оказывается, мой первый муж был прав, – раздался за моей спиной знакомый голос старушки, – невозможно равнодушно пройти мимо этого чудовища… Представляете, каждый, кто попадает в мой дом, считает своим долгом заговорить с ней.
Я решил не спорить, только улыбнулся в ответ.
– Чем обязана? Хотя нет, давайте сначала чайку, – засуетилась Рива Абрамовна.
Я успокоил ее, уверив, что только что выпил восемь стаканов чаю. Почему восемь? Я даже сам не знаю, просто к слову пришлось. Старуха восприняла это как нечто само собой разумеющееся.
– Ну как вам будет угодно, но обещайте мне, – она кокетливо поправила пушистые белые волосы, – что как только захотите чаю, мне об этом сообщите.
Я дал старушке честное слово и рассказал о цели своего визита:
– Вы говорили, что ваш первый муж был замечательным фотографом…
– Да-да-да, – перебила меня старушка, – но на самом деле он был химиком, а вообще всегда был склонен к некоторой рисовке, к позе, не говорил, а высказывался…
