Анна Малышева - Тело в шляпе
— Всем?
— Всем, кто знал Грушину. И никто не реагировал на это так, как вы, представьте, — старший оперуполномоченный перестал сюсюкать и разговаривал с директором предельно жестко. Как правило, резкая смена тона при ведении допроса, резкий переход от ласковых интонаций к ледяным давал хорошие результаты. И директор пансиона тоже стал поспокойнее:
— Хорошо, я готов отвечать. Нет, в нашем пансионе у нее врагов не было. Наоборот, все были страшно расстроены тем, что с ней произошло.
— Это понятно. Но все-таки расскажите поподробнее, что за разногласия были у нее с руководством.
— Нет! — директор опять впал в ступорозное состояние. — Это неважно! Считайте, что мелкие педагогические споры. Из-за этого не убивают.
— Из-за разговоров о мелких педагогических спорах так не психуют, гражданин Роговцев.
Услышав слово «гражданин», директор потерял последние остатки вменяемости. Он трясся, потел, едва сдерживал слезы, но ни на один вопрос не дал вразумительного ответа. Но по-настоящему Василий удивился тогда, когда столь же замкнутыми и нервными оказались все остальные сотрудники пансиона, которых удалось застать на рабочих местах. Они все прятали глаза, краснели, нервно курили, горячо уверяли, что отношения в их коллективе были на редкость хорошими и что Марина Грушина была всеобщей любимицей, а также, пряча глаза, недоумевали, зачем милиция нервирует их всех и каждого в отдельности.
Глядя На их ужимки и прыжки, на их бегающие глаза и дрожащие руки, старший оперуполномоченный ни секунды не сомневался, что они все врут и что-то скрывают. Знать бы только — что.
Вернувшись на Петровку, Василий обнаружил на своем рабочем столе записку угрожающего содержания, написанную к тому же красным фломастером:
"Срочно к полковнику!"
После посещения пансиона для одаренных детей Василию хотелось общения с нормальными, спокойными, не истеричными людьми; ему хотелось тишины и уравновешенности. Полковник Зайцев в принципе подходил для этой цели, но только не сегодня. Стоило Василию переступить порог полковничьего кабинета, Зайцев шарахнул кулаком по столу и страшно заорал:
— Что ж ты вытворяешь, паршивец? Вопрос как вопрос, и задан грамотно, но Василий не сразу понял, чего именно от него хочет начальство и о чем, собственно, речь. Поэтому на всякий случай возражать не стал и счел за благо покаяться:
— Виноват, товарищ полковник!
— Звонили из министерства, бушевали, говорят, ты грубо хватаешь какую-то крупную деятельницу из системы народного образования.
— Я?! Да вранье это! — Возмущению старшего оперуполномоченного не было предела.
— Повторяю, поступил сигнал. Жалуется деятельница народного образования…
— Ну уж и народного! — Василий перебил начальника, что в отделе строго осуждалось, но не возбранялось. — К тому же я ее и не видел ни разу. И, в-третьих, вы сами меня в этот пансион послали, ведь помните, это ваша версия была, что надо вокруг убитой Грушиной поискать. А теперь ваши же указания…
— Капитан! — Зайцев опять стукнул кулаком по столу. Василий вскочил и вытянулся:
— Слушаю вас, товарищ полковник!
— Препираться бесполезно. Пансион пока оставь в покое. У тебя, кажется, есть чем заняться по этим убийствам.
— Но если они так засуетились ни с того ни с сего, это же верный знак…
— Я сказал — препираться бесполезно. Иди. — И полковник подвинул к себе папку с бумагами.
Старший оперуполномоченный двинулся к двери со всей возможной демонстративностью.
— Для нас ведь что главное, — тихо сказал полковник, когда Василий распахнул дверь, — чтоб не жаловались, чтоб начальство выволочек не устраивало. А так — работай, капитан, работай…
— И в пансионе? — не поворачиваясь к полковнику, так же тихо спросил Василий.
Зайцев, якобы уже ничего не слыша и якобы углубившись в бумаги с головой, рассеянно кивнул:
— Работай, работай, делай, что считаешь нужным.
Василий возликовал и рявкнул что есть мочи:
— Так точно, рад стараться!
— Вот орать не надо, — неодобрительно посмотрел на сыщика Сергей Иванович. — Тихо, без пыли, без шума.
Иными словами, Зайцев пансион не отменил, но строго велел не светиться и работать так, чтобы никто не догадался о присутствии второго отдела в подозрительном санатории «Леса».
Наведение справок о кадровом составе пансиона заняло у Леонида минут пять-семь. Оказалось, что из сорока семи предусмотренных штатных рабочих мест были заняты только шестнадцать, то есть перед сыщиками открывался невиданный оперативный простор. Леонид, которому предстояло стать лазутчиком, выбрал для себя амплуа преподавателя фортепьяно. В сущности, продержаться ему следовало пару дней, не больше, и он уверял, что глубокого и всестороннего музыкального образования, полученного им в музыкальной школе пятнадцать лет назад, должно хватить.
Получив в лаборатории фальшивый диплом Гнесинского института по специальности «фортепьяно» на свое имя, Леонид, не дожидаясь утра, которое вечера мудренее, отправился прямехонько к Рэне Ивановне Казаковой, президентше фонда "Одаренный ребенок". На прощание Гоша Малкин подарил Леониду яблоко и по-отечески поцеловал младшего товарища в лоб:
— Береги себя. Опасное дело ты затеял, сынок. Дети — это страшная, неуправляемая стихия. Одаренные дети опаснее вдвойне. Помнишь, "дети в котельной играли в больницу, в муках скончался сантехник Синицин"?
Леонид пообещал бдительность не терять и вечерком позвонить. И не обманул. Звонок раздался ровно в 21.00. Трубку снял Василий. Гоша, правда, пытался его опередить, но реакция у бывшего омоновца оказалась лучше, чем у бывшего математика. И Гоша смирился.
— Мама, — сказал Леонид Василию, — ну как ты, мама?
— Да ничего, сынок, помаленьку. — Капитан взял ручку и бумагу. Рассказывай.
— Мамочка, я сегодня домой не приеду. Не подумай ничего такого, я просто тут на новой работе задержался, и мне предлагают остаться. Здесь же санаторий, и многие учителя остаются ночевать. Да, мама, да. Приеду завтра в середине дня, после занятий. Откуда звоню? Из кабинета директора. Отсюда очень трудно дозвониться, перебои на линии.
— И более уединенного места не нашлось? — недовольно пробурчал Василий.
— Ну, мамочка, конечно, нет. Сюда звонить неудобно, здесь только один телефон. Да, люди
прекрасные, мне все нравится.
— Но ты что-нибудь нарыл?
— Еще как! Завтра, все завтра, это не горит. Целую тебя, мамуля.
— Спокойной ночи, крошка.
Следователь Гоша во время разговора беспокойно ерзал на стуле и посылал Ленечке многочисленные воздушные поцелуи.
— Похоже, Леонид решил прикидываться сентиментальным идиотом маменькиным сынком5, но что-то он там узнал, завтра расскажет, — резюмировал Василий. — Не пора ли нам, следователь, по домам? Мы консерваториев не кончали, так что вполне заслужили здоровый сон.
— Почему бы не рассказать нам этого сегодня? — Гоша был недоволен.
— Потому что он не нашел телефона без свидетелей.
— Салага! — Гоша в четные дни месяца бывал необычайно строг.
Леонид появился, как и обещал, на следующий день к обеду. Зрители в лице Василия и Гоши заняли места на подоконнике и приготовились слушать.
— Итак, девушка там мутила воду основательно, — начал Леонид, директор, трусоватый парнишка, даже предлагал ей уволиться, потому что эта ихняя Рэне просто на стенку лезла, и он нашу Грушину так и предупреждал — лучше уходи тихо, а то как бы чего не вышло.
— А она не хотела уходить? — спросил Гоша.
— Не то чтобы не хотела, а просто еще не собралась. Но у начальницы на нее зуб вырос огро-менный. И дело было уже не только в уходе или не уходе, а в том, что она боялась, как бы наша Грушина не разболтала всего, что там происходит.
— А что такого там происходит? — на этот раз вопрос задал Василий.
— Кошмар! Дурят голову нашему брату. Сумасшедшая баба придумала себе игрушку в виде пансиона для одаренных детей, не имея ни малейшего понятия ни о педагогике, ни о детях, ни об одаренности.
— Вась, ты послушай, как он заговорил! — Гоша всплеснул короткими ручками. — Нет, Вась, с его педагогических фортепьянных высот он сразу все это увидел! Особенно он об одаренности имеет обширные представления!
— Что ты разорался? — Леонид обиженно засопел. — Это ж не я придумал, я ведь с людями разговаривал, с педагогами. Они в один голос все это говорят. А потом и видно — дети запуганные, несчастные, неприкаянные, никто их не учит…
— Кроме тебя. Ты их музыке-то уже небось обучил? — Василий растопырил пальцы и постучал ими по столу. — Да и видел я этих учителей. Лживые уроды.
— Отстань. Какие-никакие там учителя, но все-таки учителя. И они все в ужасе.
— А чего ж они там сидят и в этом участвуют? — Похоже, Гоша твердо решил вывести Леонида на чистую воду.
