Антон Леонтьев - Золотая клетка для синей птицы
– А вот и не сочиняю! – воскликнул протестующе Куликов. – Ой, мне плохо, подожди!
Им пришлось задержаться около кустов. Куликов, придя в себя, продолжал:
– Мне никогда никто не верит. И зря! Думают, что Боря Куликов алкаш, последний разум пропил. И не понимают люди, что на самом деле я черпаю вдохновение, мне водка жизненно необходима. Это же эликсир жизни…
– И что же ты такое знаешь, Боря? – вернул его на прежнюю стезю Резниченко.
– Да хотя бы то, что убивал не один Таранцев. Да, не один! Это для того, чтобы выгородить кое-кого, запустили такую версию в оборот. А виновников было трое, и всех их я знал…
Они подошли к серому семиэтажному зданию с двумя подъездами. Свободный художник провозгласил, задрав голову:
– Вот он, мой родимый дом. Там я и живу, посмотри на самый верх, видишь стеклянную мансарду? Моя собственная, приватизированная! Ко мне уже подкатывали несколько богатых, хотели купить, один предлагал взамен комнатенку в коммуналке. Надо же, нашли дурака! Так я на это и повелся! Я же не идиот, чтобы свои хоромы на пять ящиков водки променять! Я совсем не такой дурак, каким меня представляют, а очень даже умный!
Светлана снова обернулась. Она никак не могла избавиться от назойливого ощущения, что за ними кто-то идет. Фигура, которая возникла из ночного тумана, оказалась дамой с собачкой. Вот кого она все время боялась… Надо же, какой глупый страх.
– Пошли, я вас угощу кофе с коньяком, – сказал Куликов, – для настоящих друзей мне ничего не жалко! Мы ведь настоящие друзья, не так ли?
– Точно, – подтвердил Резниченко, открывая скрипучую дверь. – Ну и темно у тебя в подъезде, Боря.
– Подростки, сволочи, расколупали все лампочки, – ответил тот. – У нас лифта нет, так что придется подниматься на самый верх. Ох, едва не упал!
Их восхождение длилось целых пятнадцать минут. Куликов то и дело отдыхал, крича на весь подъезд, что он – и только он! – знает всю правду о смерти Оксаны Винокуровой. Светлана услышала, как внизу хлопнула дверь. Кто-то вошел в подъезд, но звука шагов она не уловила. Опять страхи. Нет, так больше нельзя!
– Их было трое: Таранцев, Стаховский и Безбородько, наш юный прынц, – разглагольствовал Борис. – Папаша последнего, всемогущий директор аметистого завода, и выгородил своего сыночка. А Стаховский подсуетился, оказался в числе невиновных, хотя принимал участие в изнасиловании. Не повезло одному Федьке… Но как подумаю, что Безбородько мог и меня подставить, так радуюсь – какое счастье, что следователь оказался умным. Повезло мне с ним… Вот мы и пришли. Подождите, где же ключ! И включи свет, тут у меня своя лампочка.
Щелкнул выключатель, последний этаж залил тусклый свет. Они находились перед высокой деревянной дверью, на которой висела латунная табличка «Б.В. Куликов, художник-экспрессионист».
– Это я специально заказал, чтобы каждый знал, кто здесь живет, – горделиво произнес Куликов. – Я единственный в этой деревне экспрессионист, уверен, обо мне скоро все заговорят. Где же ключ, я что, потерял его?
Куликов обшарил все карманы, наконец отыскал и выудил большой ржавый ключ, вставил его в замочную скважину, повернул несколько раз. Дверь скрипнула.
– Проходите, – сказал он. – Вот и мое скромное жилище!
Они прошли в просторный коридор. Светлана задела рукой что-то массивное. Куликов включил свет. Весь коридор был заставлен и завешан холстами и картинами. Почти на всех полотнах повторялся один и тот же мотив – глиняный кувшин, стоящий на грубо сколоченном столе, несколько фруктов и кособокая тыква.
– Я уже двадцать лет работаю над этой композицией, она называется «Осенний урожай», – с гордостью провозгласил Куликов. – У меня почти тысяча таких картин. Хочешь, подарю одну?
– Почту за честь, – льстиво сказал Резниченко. – Но давай ты потом завернешь нам свой шедевр.
– Да, сейчас обещанный кофе. Вы подождите меня в зале, я быстро!
Куликов исчез в кухне. Светлана, бросив туда мимолетный взгляд, поняла, почему от свободного художника ушли три супруги – грязь на кухне была многовековая. Везде громоздились пустые бутылки и пивные банки, пол покрыт толстым слоем грязи. В квартире не убирались как минимум несколько лет.
В центральной комнате, которую Куликов именовал «залом», стоял огромный мольберт с покрытым простыней шедевром. В большое окно можно было видеть панораму ночного Усть-Кремчужного.
– Я так и подозревал, что Куликов что-то знает, – прошептал Резниченко. – Сейчас мы из него и вытянем всю информацию.
Борис, вернувшись с треснувшим подносом, на котором стояли три грязные чашки с подозрительным содержимым, сказал:
– Вот и мой кофе, прошу.
– Спасибо. – Резниченко с опаской взял чашку, понюхал ее и поставил на подлокотник кресла. – Я горячий не люблю, пусть немного остынет. Итак, Боря, ты говоришь, что убийцей был не только Таранцев. Ну-ка, расскажи нам правду!
Куликов, погладив бороду, ответил:
– А ты ведь не учился со мной в параллельном классе, не так ли? Пока я готовил кофе, заглянул в фотоальбом, в нем снимки всех трех классов… Там нет никакого Паши Резниченко. Да и молодой ты слишком, парнишка. Говори, ради чего спрашиваешь о смерти Оксаны? И кто ты вообще такой?
Светлана рассмеялась – надо же, Куликов оказался вовсе не таким дурачком, каким представлял его себе Павел. Он все давно вычислил и теперь наверняка потребует денег. Так и произошло. Резниченко, помявшись, не стал скрывать, что интересуется этой историей, как журналист.
– Ну вот, теперь мне все понятно, – произнес Куликов. – А женщина, она тоже об этом пишет? Значит, вы вдвоем занимаетесь одной темой. Ну что ж, ребятки, скажу я вам, вы попали именно к тому, к кому нужно. У меня в жизни есть два любимых занятия – живопись и детективы. Меня это дело всегда занимало…
Куликов, подойдя к полотну, сдернул желтовато-грязную простыню, обнажив свой шедевр. Светлана присмотрелась – на холсте была изображена обнаженная девушка с закрытыми глазами и подвернутой ногой, лежащая на куче сухих листьев.
– Ну что, впечатляет? Это и есть Оксана Винокурова. Я никому не показывал эту картину, только вам. Но, чтобы узнать, платите. Тысяча рублей за рассказ.
– Триста, – произнес Резниченко.
Бородач поморщился, в итоге после недолгой торговли сошлись на шести сотнях. Получив деньги и тщательно пересчитав несколько раз, Куликов засунул их в карман пиджака и сказал:
– Так-то хорошо. За все нужно платить, мы живем во времена свободного рынка.
– Ну и где же рассказ о том, что было на самом деле? – нетерпеливо спросил Павел.
Куликов, отпив кофе собственного приготовления, начал повествование.
Все, что он рассказал, было уже Светлане известно. Куликов знал многие детали и умел подбирать нужные слова.
– И после того, как погиб Кирилл Безбородько, я задался вопросом: уж не Винокуровы ли мстят за свою дочь? Может, они своего младшего сына науськивают? А когда взорвался самолет со Стаховским… Хе-хе, но тут может быть и кое-что другое…
– Что именно? – спросил Резниченко, Куликов ответил с хитрецой:
– Много чего, твои деньги закончились. А знаю я очень много. То, что убивал не один Таранцев, это давно не новость. У нас в городе об этом особо не распространяются, к чему лишние неприятности с властями. А вот еще кое-что известно только мне. Я сам до этого додумался.
Внезапно хлопнула входная дверь, Светлана вздрогнула от неожиданного звука, который был похож на выстрел из пистолета. Куликов успокоил ее:
– Это сквозняк, я никогда дверь не закрываю, когда дома. Я не боюсь воров, я с ними дружу.
– Так что же тебе, Боря, известно? – в который раз спросил Резниченко, до крайности заинтригованный рассказом Куликова. – Если все, что ты только что нам поведал, правда…
– Не сомневайся, это правда, – ответил Куликов. – Я же говорю, Безбородько-старший стремился во что бы то ни стало выгородить сынка, он не хотел, чтобы его чадо попало под суд по обвинению в соучастии в изнасиловании и убийстве. Но то, к чему я пришел своими собственными дедуктивными выводами, просто потрясающе! Более того, мне такое известно про Стаховского…
– Говори, мы заплатим, – быстро произнес Резниченко. – Сколько?
– Пять тысяч, – ответил тот. Когда же Павел достал кошелек и вынул пятисотенные купюры, то Куликов поморщился: – Пять тысяч долларов, а не рублей. Информация у меня эксклюзивная. То, что мне известно, перевернет все с головы на ноги. Так что за это надо платить…
– У меня нет таких денег, – сказал Резниченко. – Тысяча!
Борис Куликов обиженно протянул:
– За кого же ты меня принимаешь, за последнего идиота? Пять тысяч – и ни долларом меньше. Я не тороплюсь, ты можешь найти меня в любой момент в моей мастерской. И когда будут деньги, тогда и заплатишь. Я открыл истину случайно, в тот день, когда взорвался самолет Стаховского. Смотрел телевизор, слушал про него траурный репортаж и понял вдруг – я же знаю то, что другим неизвестно! И поторопись, я хочу вообще-то обратиться к другим журналистам, так что если желаешь стать первым, то принеси деньги в течение двух дней, я тебе все расскажу. А если опоздаешь – позвоню конкурентам.
