Дэвид Моррелл - Изящное искусство смерти
— Что вы там говорите? Вы что, были нашем гостем в одиннадцатом году?
— Только в своих кошмарах.
— Ну, здесь у вас будут еще и не такие кошмары.
Обставлена камера была скудно: старый стул, стол, на котором лежала Библия, ведро для отправления естественных потребностей и…
— Что это за деревянная коробка приделана к стене? — спросила Эмили. — Зачем у нее ручка?
Из соседних камер по-прежнему раздавалось лязганье.
— Это еще одна работа, которой занимаются заключенные, — ответил из коридора начальник тюрьмы.
— Работа? — Камера была такой крохотной, что Эмили пришлось сделать буквально полшага, чтобы оказаться возле коробки. — Какая же это работа?
— Работа, за которую они получают еду, — пояснил начальник. По коридору загуляло эхо. — Коробка наполовину заполнена песком. Заключенный вращает ручку, расположенная внутри чашка зачерпывает некоторое количество песка, потом поднимается до верха и высыпает его обратно. Когда чашка опускается на дно, она снова зачерпывает песок.
— То есть пока заключенный вращает ручку, чашка так и будет постоянно набирать песок и высыпать?
— Точно.
— Для этого требуется какое-то усилие?
— Рукоятка довольно тугая, а песок сырой.
— Но…
— Продолжайте, мисс. Буду счастлив ответить на ваши вопросы.
— Признаюсь, я не совсем понимаю. Для чего все это?
— Работа занимает заключенного.
— Вы называете это «работой»? — удивилась Эмили. — Но ведь ничего не производится. Ступальное колесо, по крайней мере, приводит в движение механизмы в прачечной и на кухне.
— Коробка дает заключенному стимул не повторять свои проступки, когда он выйдет на свободу.
— Знаете, если бы заключенных научили шить себе одежду, это было бы куда более продуктивное занятие, и оно точно так же занимало бы их время. Кроме того, они бы овладели навыками, которые пригодятся, когда они покинут ваше заведение.
— Это такие идеи проповедует ваш Джереми Бентам? Учить заключенных шить себе одежду? Как это странно, однако. — Начальник тюрьмы был не на шутку озадачен. — Сомневаюсь, что этих негодяев вообще можно чему-то научить.
— Так это коробки с песком производят лязганье, которое слышно в коридоре? — спросила Эмили.
— Совершенно верно. В каждой камере.
— Вы сказали, что заключенные делают это, чтобы заработать право на пищу. И сколько раз нужно повернуть рукоятку в течение дня?
— Десять тысяч раз.
У Эмили перехватило дыхание. Она была ошеломлена, услышав такое огромное число.
— У вас есть еще вопросы?
Эмили была не в силах произнести ни звука.
— В таком случае я принесу мистеру Любителю Опиума его тюремную одежку, — сказал надзиратель.
— В этом нет необходимости, — остановил его Райан. — Мистер Де Квинси находится здесь не как заключенный. Он может оставаться в своей одежде.
— Возможно, лорд Палмерстон смотрит на это по-другому. Я узнаю, — решил начальник тюрьмы.
— Кроме того, мистер Де Квинси не должен крутить рукоятку, чтобы получить пищу.
— И опять-таки лорд Палмерстон может считать иначе. В любом случае, меню Любителя Опиума будет не слишком разнообразным. — Тюремщик по-прежнему говорил о Де Квинси так, будто того здесь не было. — Сегодня вечером он получит вареную картошку с водичкой, в которой она варилась.
— У моего отца проблемы с желудком, поэтому ему нельзя есть грубую пищу, только отварной рис и хлеб, вымоченный в теплом молоке.
— А если я ем говядину, она должна быть нарезана тонкими кусками и желательно не вдоль волокон, а по диагонали, — прибавил Де Квинси.
— Вдоль волокон? По диагонали? О чем он, черт побери, говорит? — раздраженно спросил надзиратель.
— Вы привыкнете к его манере разговаривать, — заверил его Беккер.
— Нет, не привыкнете, — возразил Райан.
— Это не так. — Де Квинси повернулся к инспектору. — Скажите, вам удалось установить, каким образом убийца раздобыл тот самый молоток, которым были совершены убийства в восемьсот одиннадцатом году?
— Он хранился в нашей так называемой комнате вещдоков как предмет, представляющий исторический интерес.
— И тем не менее убийца смог до него добраться. Если у него была такая возможность, кто знает, куда он еще способен проникнуть? Нам известно, что убийца преследует меня. Так что здесь я не буду в безопасности.
— Камера в нашем заведении — самое безопасное место в Лондоне, — торжественно провозгласил начальник тюрьмы.
— Нет, — возразил Де Квинси. — Джон Уильямс, человек, обвиненный в совершении убийств на Рэтклифф-хайвей, умер в этой тюрьме. Возможно, даже в этой самой камере. Предположительно он покончил с собой — повесился на перекладине, проходящей под потолком. Однако существует мнение, что у Уильямса был сообщник, который убил его и обставил все как самоубийство. Он боялся, как бы Уильямс не пошел на сотрудничество с полицией и не выдал его властям.
— Вы считаете, что убийца может попытаться сегодня сделать с вами то же самое? — спросил тюремщик таким тоном, что было ясно: он считает эту идею полным бредом.
— Ему не дают покоя убийства, совершенные сорок три года назад. И еще ему не даю покоя я. Инспектор Райан, не оставляйте меня здесь.
— Лорд Палмерстон лично отдал приказ, — подчеркнул инспектор. — Другого выбора нет.
— Умоляю вас. Тюрьмы предназначены для того, чтобы удерживать людей внутри, и ни для чего более. Может оказаться намного легче проникнуть в эти стены, чем выбраться отсюда.
— Ну, вы-то уж точно отсюда не выберетесь, — вставил тюремщик.
— Отец, я сделаю все возможное, чтобы тебе здесь было хорошо, — заверила его Эмили.
В два шага девушка подошла к задней стене, вытащила из сложенной койки одеяло и тонкий матрас, потом сняла конец койки с крюка, разложила вдоль стены и закрепила конец на специально предназначенном для этого другом крюке. Положила сверху матрас и одеяло.
— Спокойной ночи, отец. — Эмили крепко обняла его и долго не отпускала. Потом прошептала что-то на ухо, отстранилась и сказала нетвердым голосом: — Постарайся как следует отдохнуть. Утром я к тебе приду.
— Может, и нет, — предостерег ее начальник тюрьмы. — Посмотрим, что думает лорд Палмерстон. Возможно, доступ посетителей будет запрещен.
— Мисс де Квинси, я провожу вас до дома, — предложил Беккер.
— Я придерживаюсь иного мнения.
— Простите. Если я чем-то вас обидел…
— Последнее место на свете, куда я собираюсь направиться, — это дом, в котором мы сейчас живем. Вы разве забыли, что его снял для нас убийца?
Беккер помрачнел.
— Если отцу угрожает опасность, она угрожает и мне. Убийца может решить помучить меня, чтобы тем самым причинить боль отцу. Инспектор Райан, вы готовы организовать охрану нашего дома? Сколько для этого потребуется полицейских? И есть ли гарантия, что это поможет?
Райан не смог ничего ответить.
— Прекрасно, — заключила Эмили. — Поскольку мы знаем, что убийца следит за отцом и за мной, и раз начальник тюрьмы уверяет меня, что здесь — самое безопасное место в Лондоне, я остаюсь.
За стенами тюрьмы «Колдбат филдз» Лондон постепенно исчезал в дыму из полумиллиона печных труб, смешивающемся с желтым туманом, который поднимался от Темзы. Копоть медленно оседала на город. Но даже если бы и не было тумана, «художник смерти» мог не опасаться, что вызовет подозрения. Те несколько человек, которых он повстречал, — какие-то неотложные дела заставили их набраться храбрости и выйти на пустынные улицы — смотрели на него с благодарностью. В ответ он ободряюще кивал.
В рукаве пальто убийца прятал тяжелый железный ломик восемнадцати дюймов длиной. Он имел острый край с одного конца и крюк с другого — также с заточенным краем. Это был самый необходимый инструмент у рабочих, занимающихся разборкой зданий. Они вставляли крюк в щель в стене, нажимали на лом и вырывали большие куски дерева или штукатурки.
Подобный ломик был использован при совершении второго убийства на Рэтклифф-хайвей сорок три года назад. Произошло оно в таверне, расположенной неподалеку от лавки, где преступник двенадцатью днями ранее нанес первый удар. Тогда жертвами стали три человека, в то время как в первом случае убитых было четверо, в том числе младенец. «Художник смерти» уже «улучшил показатели», лишив жизни пятерых, из которых двое были детьми. И хотя он намеревался этим вечером продемонстрировать свои таланты в таверне — так же как сделал убийца в тысяча восемьсот одиннадцатом году, — таверна эта должна была находиться на некотором удалении от магазина, в котором в субботу вечером он создал первый шедевр. Настоящий великий артист должен всегда расширять поле деятельности, равно как и сокращать время между представлениями своих «работ» публике. Двенадцать дней — слишком большой промежуток. Лишь два дня между шедеврами — это произведет должное впечатление.
