Леонид Пузин - ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО ГОСПОЖА РАБЫНЯ
(Что это не так, что убийца в настоящее время был озабочен даже более чем он, майор Брызгалов, следователь понял лишь на другой день — в воскресенье; а пока, воображая глумливую ухмылку преступника, злился в одинаковой степени и на этого ловко затаившегося мерзавца, и на своё, мешающее увидеть суть дела, тупоумие.)
"И хорошо — если только поплёвывает! Да измывается про себя над недоумком следователем! А если, не дай Бог, подготавливает следующее убийство?! И не одно? Вдруг да на самом деле он (или она?) слегка не в своём уме? Ведь, как недавно справедливо заметил полковник, маньяки хоть и редко, но — факт! И никуда от него не денешься. Ведь маньяк — это вовсе необязательно "сумасшедший с бритвою в руке"! А религиозный фанатик? Тираноборец? Убеждённый противник рабства — эдакий российский аболиционист? Или, чем чёрт не шутит, жутко рассердившаяся феминисточка? Да — но Сазонов? Во всех этих случаях музыкант-то с какого бока? Или?.."
(Геннадий Ильич подошёл достаточно близко к разгадке, но поскольку было ещё не время, в голове Брызгалова что-то щёлкнуло, переключилось, тело майора встряхнула сонная судорога, и, щекой привалившись к Лидочкиному затылку, он из дневного мира на несколько часов переместился в ночной.)
И увиденное Геннадием Ильичём в этом иррациональном фантасмагорическом мире хоть и не открыло ему преступника, но на картину убийства Бутова позволило взглянуть с иной, неожиданной (и достаточно тревожной!) точки зрения.
Проснувшись, свой неприятный — дурацкий! — сон Геннадий Ильич вспомнил не сразу, а за утренним кофе, который ему приготовила вставшая раньше Лидочка. Вспомнив, поморщился: не в первый раз. Подобные перипетии во сне — разумеется, с вариациями — случались у Геннадия Ильича и прежде, да, вызывая некоторое раздражение, но не вселяя большой тревоги: мало ли что привидится, занявшись делом, побыстрее забыть — и точка! Однако следователю отчаянно не хотелось заниматься делом в это воскресное утро — хотелось пить кофе, курить "Яву", разговаривать и целоваться с Лидочкой. Вообще — бездельничать. И майор придумал:
— Алло, Юрий Викторович?
— Да, слушаю.
— Это Брызгалов. Извини, что с утра пораньше…
— Кому, Геннадий Ильич, пораньше, а для меня — в самый раз. Десять уже — без четырёх. Так вот, Геннадий Ильич, если хочешь узнать, не случилось ли у меня ночью каких-нибудь озарений — сразу скажу: не случилось.
— Да нет, Юрий Викторович, я не настолько вредный, чтобы из-за возможных озарений звонить с утра. Да ещё — в воскресенье. — Пошутил Брызгалов. — Тут, знаешь, "Поплавок"… глупость, в общем-то, но Курников — сторож — помнишь?.. сказал, что если тело Сазонова упало с самого "Поплавка", то вынесло бы его как раз туда. На мыс — где он его и выловил… ну вот, я и подумал…
— Наведаться в сей гадючник? А мне, Геннадий Ильич, звонишь зачем? Или считаешь — вдвоём представительней?
— Да нет, Юрий Викторович, тут другое… — замялся, понимающий, что посещение "Поплавка" — только предлог, что в действительности он просто собирается "сачкануть", Брызгалов. — Вчера, когда я тебя попросил задержаться на воскресенье в городе… и ты бы вдруг позвонил сегодня, а меня — ни дома, ни в управлении… было бы несколько не того… я, знаешь ли, пока ещё не генерал, чтобы позволить себе быть неуловимым…
— Знаю, Геннадий Ильич… В "Поплавке", значит, в случай чего?.. Добро. А вообще — спасибо. Нет, не ехидничаю… правда, спасибо…
— И тебе, Юрий Викторович — что понял… Пока, стало быть. Всего.
Этот телефонный разговор Брызгалов затеял не столько из вежливости, сколько пытаясь отвести от себя упрёк в безделье: познавательную экскурсию в "Поплавок" с очень большими натяжками можно было считать оперативной работой. К тому же — Лидочка. Не только леность, но и пришедшее вдруг желание побыть сегодня в обществе этой женщины очень даже сказалось на решении майора…
— Лидок, — обращение употребляемое Брызгаловым в случае какой-нибудь необычной просьбы, — у тебя сегодня со временем как? Есть что-нибудь неотложное?
Студенцова задумалась: по воскресеньям она убирала у очень немолодой и очень занудливой супружеской пары и, манкируя своими обязанностями, шла на риск потери пятидесяти рублей в неделю, но, в конце концов, всех денег не заработаешь… а занятый сверх всякой меры Брызгалов о чём-нибудь просит её так редко…
— Нет, Геннадий Ильич, — ночь прошла, и Лидочка назвала любовника "по дневному", - ничего особенного. Скоробогатовы перебьются. Я только им звякну — можно?
— Конечно, Лидочка. И, знаешь… — Майору вдруг неудержимо захотелось, чтобы Студенцова и весь этот день, и следующую ночь провела с ним, — скажи Скоробогатовым, что сегодня не придёшь вообще. Ну, например, заболела. Врать, конечно, не хорошо — ну да ладно: будем считать, что грех на мне… Так вот, Лидок, шампанское и устрицы — не возражаешь?
— Устрицы Геннадий Ильич?.. Не знаю… Ни разу не пробовала…
— Я, Лидочка, тоже. Представляешь себе — ни разу. И, боюсь, сегодня вряд ли удастся восполнить пробелы в нашем гастрономическом образовании. "Поплавок" не то заведение, чтобы рассчитывать на устрицы. Но шампанское гарантирую. И что-нибудь рыбное — кухня у них в общем-то неплохая…
Обрадованная приглашением, Лидочка сияла. Скромно сияла, для постороннего глаза, возможно, и незаметно, но майор, зачарованный этим сиянием, не удержался и нежно привлёк женщину в свои объятия.
(Чёрт с ней, с работой! Не убежит! Барсик? Пусть погуляет! Ленивому котяре утренний моцион на пользу! Телефон? Из розетки его! Дабы не бренчал не вовремя!)
Неожиданно случившейся любовной бурей приятно смущённая Лидочка уткнула лицо в подушку: и от смущения — днём до этого им ни разу не доводилось ложиться в постель — и от блаженства разом. Умиротворённый Геннадий Ильич гладил и целовал её волосы, плечи, спину. Вдруг, когда ладонь майора скользила по Лидочкиным упругим ягодицам, он себя поймал на весьма непохвальной мысли, что эти соблазнительные округлости ему хочется не только гладить, но и… вот именно!
"Ай-яй-яй, господин Брызгалов! Да ты оказывается и впрямь садист?! Конечно, дело тебе попалось муторное, и ты, как и предвидел, вляпался, однако же — не оправдывайся! Если ещё хотя бы раз, когда ты будешь в постели с Лидочкой, у тебя возникнет такое желание — немедленно, сволочь, пойдёшь к Кандинскому!"
Этим необычным — никогда прежде ничего подобного не приходило ему на ум — острым желанием обеспокоенный не на шутку, Геннадий Ильич поспешил встать и одеться. Лидочка тоже встала и прошла в ванную. Конечно, после любовных экстазов ей хотелось ещё немножечко понежиться под ласково поглаживающей мужской ладонью, но коль "повелитель" встал, валяться в постели, по её мнению, было неприлично.
Пока женщина приводила себя в порядок, майор курил, утешаясь тем, что мысли, в отличие от поступков, человеку полностью неподвластны — незваными и непрошеными приходят в голову, и ничего с этим не поделаешь… и всё-таки… тем не менее…
Вышедшая из ванной Лидочка прервала этот сеанс лёгкого душевного самобичевания:
— Гена, — случившийся в неурочное время приступ любовной горячки различие между "дневным" и "ночным", похоже, что стёр, и женщина полностью перешла на "ночной язык", - как, по-твоему, в этом можно?
Способность некоторых женщин создавать нечто из ничего трогала Брызгалова до умиления: надо же! Дочери человеческие дерзают спорить с Творцом! И — самое удивительное! — небезуспешно. Одетая в простенькое тёмно-голубое платье, красиво причёсанная, с минимумом умело наложенной косметики Лидочка выглядела если и не совсем богиней, то уж царицей эльфов — наверняка. Только вот туфельки… "старенькие туфельки её"… нет, не сказать, чтобы видавшие виды белые лодочки очень уж разрушали образ, но и работать на него — не работали…
И Геннадий Ильич решился:
(В конце концов, День рождения — условность. Так что, майор, не жадничай. До седьмого сентября целых три дня. Есть время приготовить другой подарок. А сейчас, когда в кои-то веки вместе… и неважно, что "Поплавок" не то заведение, где требуется "блистать". Главное — самоощущение женщины.)
— Великолепно, Лидочка! Потрясающе — в этом платье! А волосы, волосы! Да такую причёску — мало какой парикмахер сможет! А ты — за пятнадцать минут! Сама! Но только… маленькая деталь… мне кажется — так будет лучше… на вот — примерь…
Произнеся это, Брызгалов щёлкнул ключом, из тумбочки письменного стола достал красивую коробку и протянул её женщине. Лидочка ахнула. Синие, удивительно гармонирующие с её платьем туфельки! Настоящие итальянские, а не какой-нибудь тайваньско-гонконгский "самопал"!
— Геночка, ой, спасибо! Блеск! Полный отпад! Геночка, миленький, вот! Вот! ВОТ!
Обычно сдержанная в проявлении своих чувств Лидия Николаевна бросилась на шею Брызгалову и стала беспорядочно чмокать его в губы, нос, щёки. Не целовать, а именно чмокать — когда не любовь и нежность, а радость и благодарность передаются частым касанием губ.
