Михаил Черненок - Ставка на проигрыш
— Понравилась опера? — внезапно вставил вопрос Бирюков.
Зарванцев угодливо повернулся к нему:
— Ничего. Как-никак москвичи…
— Кто партию Игоря исполнял?
— Этот… О, как его… Представьте себе, я не любитель оперной музыки, артистов совершенно не запоминаю.
Бирюков переглянулся с Маковкиной. Та достала из папки оплаченные переводы наложенного платежа, изъятые Голубевым на почте, и, показывая их Альберту Евгеньевичу, спросила:
— Не объясните нам, что это значит?
Зарванцев натянуто улыбнулся:
— Это дядя с книголюбами обменивается.
— Деньгами?
— Зачем… Он им шлет книги наложенным платежом, они ему таким же образом присылают.
— Почему переводы идут на ваш адрес?
Альберт Евгеньевич нервно подергал на груди замок старенькой кожаной куртки.
— Нина ругает Реваза за то, что он тратит деньги по пустякам. Вот Реваз и придумал…
— Прежде, помнится, вы говорили, что не поддерживаете с Ревазом Давидовичем отношений, — вставил Бирюков.
— Затеянный Ревазом книгообмен — единственная связь между нами. Не мог же я в таком пустяке отказать дяде.
Маковкина достала бланки переводов, изъятые на Главпочтамте.
— А это что?
Вспыхнувшее было на лице Зарванцева удивление мгновенно сменилось растерянностью:
— Не знаю…
— Чьим почерком заполнены переводные талоны?
Альберт Евгеньевич повертел бланки и, возвращая их Маковкиной, твердо сказал:
— Реваза почерк.
— От кого он такие крупные суммы получал?
— Представьте себе, не знаю.
Маковкина положила на край стола чистый лист бумаги и шариковую авторучку. Затем показала Зарванцеву заполненное постановление о получении образца почерка для сравнительного исследования и подробно стала рассказывать о его правах при этом следственном действии. С повышенной внимательностью выслушав ее, Альберт Евгеньевич тыльной стороной ладони вытер внезапно вспотевший нос, неуверенно взял ручку и словно испугался:
— Я не знаю, что писать!
— Пишите под мою диктовку. «Следователю прокуратуры Маковкиной. Объяснительная. По существу предъявленных мне почтовых переводов, полученных Ревазом Давидовичем Степнадзе по паспорту…» — Маковкина помолчала. — Перепишите из талонов серию и номер паспорта, кем и когда он выдан, где прописан… Переписали? Теперь заканчивайте: «Ничего объяснить не могу». И распишитесь.
Когда Альберт Евгеньевич аккуратно вывел красивую подпись, Маковкина по всем правилам оформила протокол получения образца почерка, посмотрела на старенькие кеды Зарванцева и обратилась к Бирюкову:
— Сейчас сличим обувь, Антон Игнатьевич. После этого, думаю, не стоит больше отнимать у Альберта Евгеньевича время.
— Вы меня отпустите? — с удивлением спросил Зарванцев.
— Конечно. Только прежде зайдем с вами ненадолго в научно-технический отдел.
Маковкина заполнила еще один стандартный бланк постановления о назначении экспертизы и, поднявшись из-за стола, предложила Зарванцеву:
— Пройдемте со мной.
— Куда? — испугался тот.
— К эксперту. Там я все вам объясню.
— Я ничего не знаю!
— Никаких знаний от вас не требуется.
— Но зачем это?! Для чего?!
— Я все вам объясню, — повторила Наташа и направилась к двери.
Зарванцев тревожно глянул на Бирюкова и с неохотой пошел следом за Маковкиной. Едва закрылась дверь кабинета, Бирюков разложил на столе фотографии Степнадзе и Зарванцева и сосредоточенно стал их изучать. Отвлекся он от этого занятия лишь тогда, когда вернулась Маковкина.
— Какой-то необычайный трус, — сказала она. — Кроме внешности, у него нет ничего мужского.
— А внешность оригинальная, правда? — спросил Антон.
— Не сказала бы…
Бирюков показал старый паспорт Степнадзе:
— Вглядитесь в фотографию. Есть что-то общее с Зарванцевым?
Маковкина посмотрела в паспорт.
— Ничего нет.
Антон протянул фотоснимок Альберта Евгеньевича:
— Сравните нос и глаза…
— Очень отдаленное сходство, — неуверенно проговорила Маковкина. — Лбы совершенно непохожи: у Степнадзе — широкий, у Зарванцева — будто редька хвостом вверх.
— А если лоб Зарванцева прикрыть форменной железнодорожной фуражкой?..
Маковкина помолчала:
— Тогда, возможно, что-то общее будет.
Бирюков, сняв трубку телефона, пригласил эксперта-криминалиста. Как только Дымокуров вошел в кабинет, сразу спросил:
— Аркадий Иванович, что показывают пробы грунта с «Запорожца» Зарванцева?
— Делаем спектральный анализ, будем сравнивать с пробами из Шелковичихи.
Антон передал эксперту фотографию Альберта Евгеньевича:
— Очень срочная просьба. Надо с помощью фоторобота одеть вот этого гражданина в железнодорожный пиджак и фуражку.
— Тоже железнодорожную?
— Да.
— Оденем, — сказал Дымокуров.
— А вот, Аркадий Иванович, образец почерка. — Маковкина протянула эксперту-криминалисту «объяснительную» Зарванцева. — С почерком Степнадзе ничего общего здесь нет, но для почерковеда это, как говорят, карты в руки. Экспертиза по обуви движется?
— Полным ходом, результат вот-вот будет готов.
Дымокуров вышел из кабинета. Бирюков, посмотрев на Маковкину, вдруг проговорил:
— В опере-то Зарванцев, оказывается, не был.
— Признаться, мне тоже показалось странным… — Наташа сосредоточенно задумалась. — Альберт Евгеньевич, в общем-то образованный человек, художник, а не запомнил фамилию московского артиста, исполняющего ведущую партию. И еще: почему Зарванцев так упорно подводит Реваза Давидовича под статью о покушении на изнасилование?
Бирюков помолчал.
— Эта статья не предусматривает конфискации имущества подсудимого…
— Значит, не заботясь о репутации дяди, Зарванцев заботится о сохранении его имущества?..
— Не будем пока гадать, Наташенька. — Антон вздохнул. — Послушаем, что скажет Вася Сипенятин, узнав о смерти Пряжкиной. Разрешите, сам побеседую с ним. Замысел один есть.
— Беседуйте!
Глава 30
Сипенятин долго усаживался на стуле, как будто сознательно оттягивал начало разговора. Потом с любопытством посмотрел на Маковкину, улыбнулся ей и, кивнув на микрофон, с наигранной бодрецой сказал Бирюкову:
— Поехали, гражданин начальник.
Антон показал снимок полуобнаженной Пряжкиной, ничком лежащей на берегу реки:
— Еще один труп, гражданин Сипенятин…
— Ну и чо?.. — на Васином лице появилось недоумение. — По мне, теперь пусть хоть пол-Новосибирска угробят. Я ж который день как пойманный орелик сижу за решеткой.
Антон взял другой снимок, где Пряжкина была снята лицом кверху.
— Узнаете?..
Сипенятин сосредоточенно замер. Помолчал и с фальшивым возмущением заговорил:
— Вот гад в Новосибирске завелся! Одним почерком работает! Раздевает баб и…
— А кого он еще раздел? — быстро перебил Антон.
— Как кого? Ту, чью сумку матери-старушке моей подбросили.
— Откуда знаете? Я ведь ее снимок вот так, как этот, вам не показывал…
Сипенятин мгновенно постарался исправить неожиданный промах:
— Чо, капитан, зазноба продолжает меня топить?
Бирюков положил фотоснимки на стол.
— Дело значительно хуже, Василий… Не Звонкова вас уличает, а соучастники, с которыми вы связались.
— Не имею привычки в групповых делах участвовать. — Сипенятин обиженно насупился. — Я один на один работаю.
Случай был самый подходящий, чтобы проверить предположение Степана Степановича Стукова относительно подделанной иконы, и Антон спросил:
— За что последнее наказание отбывали?
— За бабкину икону.
— Сами ее подделали?
Сипенятин словно приготовился к прыжку.
— От бабки такая досталась. А чо?..
— Неправду говорите, вот что. — Бирюков разложил около десятка фотографий, среди которых были и снимки лиц, причастных к делу Холодовой. — Может быть, скажете, кто из этих людей мастер по подделке икон?
— Чего старое ворошить? — буркнул Сипенятин. — За икону я три года от звонка до звонка в зоне оттрубил.
— Напрасно строите «джентльмена», когда вас снова без зазрения совести на скамью подсудимых усаживают.
Вася не проронил ни слова, но по насупленному лицу можно было понять, что он борется с собой. Чтобы вызвать его на откровенность, сейчас следовало очень быстро найти какой-то, пусть незначительный, довод. Бирюков достал из сейфа сумку Холодовой и, поставив ее на стол, строго проговорил:
— Теперь, как понимаете, не тремя годами пахнет. Кстати, в этой сумке были деньги. Где они?
— Там всего двести рублей было, — ухмыльнулся Сипенятин.
