Нелли Федорова - Дом на миндальной улице
Как и тогда, в доме отца, еще издали он взглянул прямо мне в лицо, нисколько не сомневаясь в том, что встретит мои глаза. Но я видела его раньше и была готова к этому его маневру. Поэтому я тут же отвернулась в сторону, будто смотрела на улицу, а затем неторопливо отошла от окна и быстро накрыла на стол – у меня все было готово. Я с утра с удовольствием повозилась с крошечными кофейными чашками из старинного шкафа, нашла в кладовой немного контрабандного кофе и пряностей и только и ждала, когда можно будет подлить кипятку. Поджидая его, привольно развалилась в кресле, с каким-то трепетным предвкушением. Впрочем, когда он спустился в комнату, вся моя готовность и уверенность в себе рассыпались, как морская пена на ветру. Скованность и стеснение вновь вернулись и, когда он взглянул на меня, приветствуя, я отвела глаза, про себя проклиная собственное волнение. Может, мне трудно было признать, что я рада видеть его и тянусь к нему с томительным ожиданием новостей ли, голоса ли, нежности узнавания, как к долгожданному другу после долгой разлуки?
«Извини, что заставил ждать так долго, – весело промурлыкал он, усаживаясь напротив. – Тебе, должно быть, ужасно скучно здесь одной. Если пожелаешь, я проведу к тебе Фелисию или кого-нибудь еще, – при дневном свете его глаза еще больше походили на море – на самый бирюзовый прозрачный край волны, где в близости дна дрожат и мерцают солнечные лучики. – В конце концов здесь есть книги, я совсем забыл показать тебе библиотеку. Хотя пыльные фолианты вряд ли могут заменить юной девушке дружественную компанию и веселую болтовню». «Книги не худшие друзья, – немедленно подхватила я и сделала жест рукой. – В конце концов и вещи – хорошая компания. Жаль лишь, что не умеют говорить». Аэринея улыбнулся себе под нос, размачивая в чашке маковую сушку. Вообще, я уже отметила для себя эту его наигранную внимательность к мелочам, которыми он занимался. Будь то чашка, плетеная кисть или подушка, порой он так разглядывал или переворачивал вещь, будто видит ее впервые и она приковывает к себе все его внимание. Это был его тактический ход – сделать вид, что занят, чтобы рассеять внимание собеседника, а потом вдруг, в самую неожиданную минуту огорошить его пристальным взглядом, вмиг выхватывающим все самые сокровенные мысли и приводящим едва ли не в смятение и полное замешательство. До того, как я научилась отвечать ему тем же маневром, он часто заставал меня врасплох. Так было и в этот раз. «Пожалуй, ты права, – отвечал он, занимаясь сушкой так, будто важнее не было занятия во всем мире. – Вещи порой проживают более причудливые судьбы, нежели люди». Пользуясь тем, что он смотрел в чашку, я рассматривала его самого. Точеное аристократическое лицо, чуть потемневшие выступающие скулы, густые брови, длинные ресницы – странное, но притягательное сочетание неоспоримой мужественности с едва проглядывающей женственностью. Длинные девчачьи локоны, рыжевшие на солнце, мягкие и волнистые, словно нарочно скрадывавшие исходящую от всей его фигуры резкость и силу. Шея мужеская, с крутым изломом кадыка, изящным поворотом обозначившая жилу, уходящую под ключицу, мягко розовевшую в приотворенном вороте, и дальше, насколько позволял отогнувшийся край одежды, виделось в отраженном свете белой ткани матовое плечо. Я невольно засмотрелась, тем более что давно подметила за собой, насколько волнует меня именно этот участок мужского тела, и поздно спохватилась, почувствовав на себе его ироничный, внимательный, тревожащий взгляд. Я поспешно отвела глаза, но все равно ощутила, как лицо заливает пожаром. «Может быть потому, – заставила я себя говорить как можно более ровно, – что вещи имеют историю, дом и становится таким уютным. Мне еще не приходилось бывать в таких местах, которые бы с первого взгляда производили такое уютное впечатление. Здесь невольно хочется остаться». Аэринея непринужденно махнул рукой и размякшая сушка, качнувшись, едва не шмякнулась на пол: «Так оставайся, никто не запретит тебе этого. Нам придется вскоре уехать, чтобы не раздражать определенных лиц, но позже можно вернуться, если захочешь. Если тебе нравится дом, я отдаю его в твое полное распоряжение». «Ты слишком щедр со мной, – теперь я попыталась смутить его взглядом, но он не отводил глаз, а напротив, смотрел на меня как хищник, оценивающий все движения жертвы. – Я не заслуживаю таких даров. Этот дом слишком хорош, чтобы так беспечно отдавать его. Мне кажется, он обошелся тебе в круглую сумму». Он занялся следующей сушкой: «Я не заплатил за него и гроша. Удивлена? – зеленый выпад в мою сторону. – А ведь и в самом деле в каком-то плане этот дом более, чем бесценен». «И что же в нем такого сверх-особенного?» – заинтересовалась я. «Если я скажу, – пожал он плечами, – очарование тайны развеется…» «Напротив, – отвечала я. – То, что можно узнать, имеет большую цену».
С кофе было покончено и мы пересели на низкое, на селестийский манер, ложе. Откуда-то из недр шкафчика Аэринея извлек маленькую медную коробочку, богато украшенную чеканкой и эмалью. Оттуда же появился на свет небольшой кальян, тоже обильно изукрашенный, потертый временем, одна из его металлических ручек была погнута и смята. Аэринея быстро и умело заправил его и сел подле меня: «Вот его, – он кивнул на растапливающийся кальян, – изготовили на другом конце света, в стране, которой правят испокон веков только царицы. В городе из красноватого камня, где крыши крыты багряной черепицей, а флаги на башнях алые как кровь. В закатном солнце город издалека горит, как драгоценный камень в оправе из темной зелени. Там жил искусный мастер, вот его клеймо на этом бочке… Позволить себе заказать у него товар могли только самые богатые и влиятельные люди. И однажды один из приближенных ко двору заказал этот кальян в подарок для своей дочери, – из-под крышечки уже начал тянуться легкий, еще слабый дымок и сладковатый запах чего-то знакомого, Феликс Аэринея неспешно рассказывал. – Но случилось так, что в тот город пришел корабль, а на корабле был красавец-капитан, молодой и обаятельный, покоривший вельможную дочь одной своей белозубой улыбкой. Долгое ли дело влюбиться неопытной и романтичной девушке? Капитан был с ней ласков, задаривал безделушками из других стран, когда они тайком встречались в ее саду. Казалось, творится еще одна волшебная романтическая история, о которой будут слагать легенды», – рассказывал он проникновенно, тем выразительным тоном, каким всегда рассказывал давно минувшие истории. Он не смотрел на меня, погруженный в свои мысли, лениво пуская губами струйки дыма, и я, воспользовавшись этим, продолжала бесстыдно разглядывать его. Знаю, многие осуждают меня за столь пристальное внимание к чужой внешности, но я всегда любила рисовать, и для меня было важным впитать в себя весь образ другого, его любимые жесты, выражения лица и позы тела. Аэринея же рассказывал: «Не много времени прошло и до той ночи, когда девушка оказалась в руках капитана, и ей казалось, что нет на свете большего блаженства. А утром она проснулась одна в своей роскошной большой постели, а затем увидела, что комната ее почти что пуста. Вместе с капитаном из золоченых покоев пропали многие вещи, и отцов подарок в том числе. Девушка горько плакала, осознав, как жестоко ее обманули и какая кара ждет ее за ее легкомысленный поступок. Не спасало даже то, что эта нелепость была совершена во имя любви, казалось бы, самого всеоправдывающего и высокого чувства. Люди порой всю жизнь стремятся испытать любовь, а вот эта несчастная ее вкусила и что же?» – он выпустил дым и долго смотрел, как тает в воздухе струйка дыма. Всюду уже распространился этот нежный и сладкий запах, дурманящий, дразнящий, голова моя слегка кружилась и какая-то теплая истома против воли размягчала меня. Словно наяву я видела город из красного камня, украшенный цветами и причудливыми чужими узорами. Видела его расписные дворцы со множеством арок и балконов, манящие пряным запахом благовоний храмы, завешанные шелковыми тканями высокие окна, ведущие в святая-святых чьей-то жизни. Словно живую видела плачущую в измятой постели девушку, все богатство которой не могло вернуть ей ни детской невинности, ни разбитых надежд и желаний. Аэринея уже давно молчал, с интересом разглядывая грезящую меня, предложил мне трубку, и я машинально взяла ее, не смутившись и оттого, что наши пальцы соприкоснулись. Аромат, наполнивший мне горло, был действительно бесподобен. Как некогда свежесть морского ветра, сейчас я могла бы пить его, как вино, смакуя тысячи чудесных оттенков. Поглощенная им, я так забылась, что, скорее всего, накурилась бы до тошноты, если бы Феликс не вытащил трубку у меня из рук. Дальше мы курили по-очереди, и он рассказывал: «Конечно же, корабля уже давно не было в порту. Девушка зря стояла на причале, нелепая в своем расшитом золотом платье среди множества полуголого портового люда. Домой возвратиться она не могла, да и в душе ее клубилось отчаяние и безысходность. Она бросилась в воду, но, конечно же, моряки и рыбаки не дали ей утонуть, вытащили на берег и отнесли в дом ее отца. К удивлению девушки, отец вовсе не стал упрекать ее, наоборот, он испугался того, что может потерять ее, свою единственную дочь. Родители простили ее, и дальше судьба уготовила ей еще много разных испытаний и в зрелости, когда я был с ней знаком, она занимала высокое и уважаемое положение. Кальян она узнала сразу, но он не вызвал в ней никаких сожалений – давний несчастный случай совершенно в ней забылся, – несмотря на распахнутые окна, ветра не было и сизый дымок висел в комнате, как невесомое матовое одеяло. – Украденные сокровища не долго задержались и у красивого капитана, он и его команда все растратили и пустили по ветру. Кальян ушел платой за вино и закуски, за какую-то попойку, канувшую в небытие и всеми забытую. Затем он отправился вместе с другими богатствами лавочника морем. Тому кораблю не удалось достичь места назначения – по пути на них напали пираты, одних взяли в рабство, с других потребовали обильный выкуп. Кальян при дележе по жребию перекочевал к одному из матросов, с которым мы были друзьями. Он берег его как зеницу ока, дорожил им, ухаживал. Однако, моряцкий век недолог, доля их опасна. В одной из схваток был он смертельно ранен, и перед смертью передал кальян мне, не желая, чтобы им завладели его растратчивые собратья. Так здесь оказался этот кальян, – Аэринея ласково погладил кальян по мозаичному боку. – И еще много вещей со своими историями…» «Почему ты привез их сюда, – поинтересовалась я, – если ты почти не живешь в этом доме?» Аэринея пожал плечами, улыбнулся чему-то своему, затянулся: «Сам не знаю. Может быть потому, что я был в этом доме при прежних его хозяевах. Здесь было так уютно и славно, что, когда я приобрел его, полупустые комнаты больно резанули душу. Я попытался придать ей хотя бы долю того очарования, что увидел сам. Не знаю, насколько мне это удалось, – он качнул головой, – ведь я не женщина и не умею творить тепло и уют каждым своим движением». «Получилось очень хорошо, – ободрила я его. – А кто жил здесь раньше?» «Долгая история, – сладкий дым, видимо, разморил и его, его движения стали замедленными и ленивыми, он все больше напоминал мне домашнего кота, утомленного сытным обедом. – Вначале, как и полагается, ничего не было, кроме заброшенного пустыря. Хозяин хотел выстроить здесь свою мастерскую, чтобы однажды, когда только начавший заселяться район разрастется, она начала приносить доход. Однако, выстроить ее ему было не суждено – он лишь заложил фундамент и на этом строительство окончилось. Должно быть, иссякли средства. Участок он продал. Новый хозяин так же, в свою очередь, захотел построить лавку, но, видимо, судьба неумолимо гнула свое, и этому куску земли не назначено было быть мастерской или лавкой. Весны шли за веснами, рядом поднимались дома, открывались лотки, тянулись к солнцу молодые миндаля, а здесь росли только крапива да репей. И вот случилось так, что в одном знатном эотинском семействе произошла крупная ссора – впрочем, повод был самый обыденный. Сын знатных родителей полюбил простую девушку и настаивал на свадьбе с нею, ну а родители, как полагается, не соглашались. Закончилось тем, что родители выдвинули ультиматум – либо они, либо невеста. Юноша без сомнений выбрал любимую и отказался от своей семьи. Не взяв ничего из родительского дома, он ушел. Началась простая, неказистая жизнь, работа подмастерьем в какой-то лавчонке. Но, ко всеобщему удивлению, все сложности и трудности лишь укрепляли взаимную любовь. Юноша сумел пробиться, и через несколько лет уже работал наравне с мастером, не уступая ему в талантах. Девушка тоже работала, да вдобавок вела все домашние дела так умело, что они не тратили лишней монетки. Вскоре у них завелись денежки, и начали расти и расти. Подумывая о детях, они решили, что им нужен собственный уголок, выкупили небольшую лавочку и открыли свое дело. Дела пошли в гору, а дети не спешили появляться, что огорчало эту славную парочку. Юноша, ставший к тому времени мужчиной, шутил, что, видимо, дети не хотят появляться на шумной торговой улочке, возле складов и рабочих помещений. И подумывал, что, должно быть, его любимая тоже неуютно чувствует себя здесь. К слову сказать, он всегда ее баловал и утешал, и однажды, крепко подумав, выкупил заброшенный участок и начал строить для возлюбленной дом, благо его лавочка приносила ему хороший доход. И в этот раз судьба благоволила, и этот дом был построен. Девушка, ставшая женщиной, с удовольствием занималась его обустройством, вила свое славное гнездышко. Но шли годы, любящие уютно и согласно жили, украшая и улучшая свое жилище, но это не помогало, и дети не спешили огласить дом своими радостными криками. Так прошли десятилетия, мужчина и женщина стали стариком и старухой, ладно и мирно живших в доме, построенном любовью. И тогда судьба наконец подарила им ребенка, – улыбнулся Аэринея, набивая кальян снова. – Он появился в дождливый день, мок, стоя под дождем и не решаясь спрятаться под каким-нибудь навесом или козырьком, уже не плача от страха, а только затравленно озираясь по сторонам в беззвучной мольбе. Старики случайно увидели ее, привели в свой дом, расспрашивали, но так и не добились никаких вразумительных ответов, кто родители этой малышки и где их искать. Собственные поиски не дали результата, и было решено, что девочка останется жить с ними. Они любили ее как свою родную дочь, не жалея для нее ничего. Наконец-то сбылась их мечта и остаток своей жизни они провели так, как редко кому из смертных удается прожить. Когда они скончались, уходя друг за другом, словно и в ином мире не желая разлучаться, девушка была уже взрослой, ловко управляла всеми делами приемных родителей, бережно и аккуратно умножая богатство. Не было только у нее пары, хотя она давно вышла из того возраста, когда в Эосе женятся, а желающих взять предприимчивую и умную хозяйку в жены было пруд пруди. Но девушка не помышляла о браке и даже не ждала, как многие девочки, великой любви. Она любила свою работу, свое мастерство, свою лавку и этому отдавала всю себя. Но однажды члены гильдии, где она состояла, предложили ей наладить связи с нашими, селестийскими мастерами. Девушка отправилась в числе избранных изучать делопроизводство чужой страны и там-то неожиданно встретилась с тем, кто полностью изменил ее судьбу. Она крепко влюбилась, и любовь была взаимной и так походила на любовь ее приемных родителей. Отведенный срок командировки оканчивался, и пора было возвращаться. Но обратно в Эос девушка собиралась не одна – она была замужем и ждала ребенка. На корабль она взошла вместе с горячо любимым мужем, каждая минута без которого была для нее пыткой. Но судьбой было предрешено, что на причалы Эоса она сошла одна, раздавленная и уничтоженная случившейся катастрофой. Их корабль потерпел крушение, в последнюю минуту муж втолкнул ее на нечто, похожее на плот, а сам канул в волнах. Потерпевших кораблекрушение вскоре подобрало другое судно, но среди спасенных девушка напрасно искала возлюбленного. Ничего не оставалось делать, как жить дальше, неся смертельный груз тоски. Единственной отрадой хозяйки миндального дома стала ее девочка. Но только это ей и осталось, поскольку Эос не принял ее в новом статусе. Шли слухи, что девочка рождена без мужа, а оттуда и многие другие, и постепенно вокруг бедной женщины выросла стена отчуждения. Мало кто остался с ней в хороших отношениях. Управление лавочкой она передала одному из своих немногих друзей, и на небольшую часть дохода стала жить, практически не выходя из дома, – Аэринея потянулся, поглядел в окно, прислушался к гулу вытекающего на площадь, ободренного близостью вечера люда. – Как-то мне довелось побывать на одной из пиратских стоянок. Случайно, ожидая нужного мне человека, я увидел другого селестийца, работавшего на постоялом дворе. Он так же признал во мне земляка и, оставив работу, приблизился ко мне. Быстро, торопясь, он рассказал мне свою историю, историю человека, потерпевшего кораблекрушение и подобранного на грани смерти пиратским судном. Вот уже почти десять лет он был здесь рабом, а где-то в далеком Эосе, он убеждал меня, живут и не знают о том, что жив и он его жена и ребенок. Но в эту минуту кто-то вышел, и мы прервали наш разговор. Дел у меня тогда было много, я скоро забыл и селестийца, и его просьбу, и то, что намеревался сделать. И резкое воспоминание об этом пришло ко мне, когда я шел от порта к маяку по этой самой улице и увидел дом. Как-то я сразу понял, что это тот самый, и та самая женщина сидит у окна, занимаясь вышивкой. Я постучал, напросился в гости, увидел эту комнату, любовно лелеемую уже несколько десятилетий, погасшую, но все еще удивительно красивую женщину, и в одиночестве сохранявшую свое достоинство и чистоту, маленькую нарядную девочку, испугавшуюся меня. Случайно я коснулся в разговоре давнишнего кораблекрушения, увидел, как вспыхнули и вновь погрузились в свое горе ее глаза, услышал, как долго она пыталась найти своего любимого, не веря в его смерть, как с каждым годом надежды таяли, а мир становился все преснее и постылей… Мы провели вместе несколько часов, достаточных, чтобы понять все, что я хотел понять. Она пригласила меня посетить их дом в следующий мой приезд, и я немедленно согласился. А через несколько дней, пренебрегши собственными делами и истекающими сроками, я снова стоял перед этими дверьми, и рядом со мной стоял выкупленный мной мужчина, потерянный, непонимающий, с тревожным и радостным узнаванием глядевший на стены дома, который ему описывали в давних светлых мечтах, – Аэринея оборвал рассказ, хотя я слушала его крайне внимательно, вздохнул. – Ну, не буду расписывать, что было дальше, ты и сама можешь представить, что могло произойти. Достаточно сказать, что через какое-то время они перебрались в наши края, поскольку эосская жизнь порядком отвратила ту женщину, уставшую от предрассудков и предубеждений. Они присылали мне приглашения, и однажды я сумел выбраться к ним в новое жилище. Был рад увидеть, что у них все хорошо, – мягко улыбнулся себе. – Этот же дом они пожелали забыть, я предложил его выкупить, но они вынудили меня принять его в дар. Ну а теперь моя очередь подарить его тебе, – ласково глянул он на меня и поднялся на ноги. – Они нашли друг друга, а мы с тобой – нас. Я не в силах подарить тебе счастье, хоть бы и очень хотел того, но, надеюсь, что хоть что-то смогу сделать для твоего блага, – и, не дав мне ответить ему, заговорил в ином тоне. – Ну а теперь пойдем пройдемся. Жара уже спала, а я тебя хотел отвести кое-куда». Я удивилась, но не стала возражать. Быстро собравшись, мы вышли на улицу.
