Шарль Эксбрайа - Ночь Святого Распятия
- Ну?
- Этот тип известен вам лучше, чем мне, ибо перед вами тот самый Педро Эрнандес, что пытался сбить меня машиной...
- Ну и ну! Вы хороший физиономист, сеньор Моралес... Я его даже не узнал... правда, часть лица пуля превратила в месиво...
- Я всегда хорошо помню тех, кто пытался меня убить.
Из-за удушающей жары меня прооперировали на рассвете. И очнулся я в крошечной палате севильской клиники. Пуля не затронула кость, и никаких страданий я не испытывал. Да, мне повезло куда больше, чем Хуану... Однако стоило только вернуться к действительности - и тень несчастного парня возникла перед глазами. Теперь она станет моей постоянной спутницей очень надолго, если не навсегда... На тумбочке возле кровати стоял будильник. Уже три часа дня. Я не настолько скверно себя чувствовал, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, а кроме того, мне не хотелось оставаться наедине с воспоминанием о Хуане. Сейчас Мария уже обо всем знает. Должно быть, с ней Алонсо. После смерти брата девушка осталась одна на свете. Совсем одна. Но, насколько я успел узнать Марию, она сочтет своим долгом хранить верность покойному и принести себя в жертву мертвому брату точно так же, как делала это при жизни.
Сиделка принесла апельсинового сока и с гордостью сообщила, что я чувствую себя настолько хорошо, насколько это возможно, учитывая обстоятельства. Как будто меня это хоть в малейшей мере волновало! Меня так накачали лекарствами, что я снова заснул и, к счастью, без сновидений.
Ближе к вечеру сменили повязку. По словам медсестер и сиделок, они еще никогда не видели такой отличной раны. И вдруг в палату явился Арбетнот, нагруженный пакетами и свертками. Уж не вообразил ли здоровяк англичанин, будто я собираюсь с минуты на минуту отдать Богу душу? Он притащил конфеты, книги, а из кармана слегка торчало горлышко тщательно припрятанной бутылки. И, как только последняя медсестра вышла из палаты, Чарли торжествующе достал "Джонни Уокера"*.
______________
* Марка виски. - Примеч. перев.
- По-моему, старина "Джонни" скорее поставит больного на ноги, чем все врачи в мире вместе взятые... Как вы себя чувствуете, Моралес?
- Лучше некуда.
- А знаете, вы меня чертовски напугали! Сперва никто из нас не сомневался, что вы отошли в лучший мир... и опять-таки из-за нарушения дисциплины... и самоуправства. Что за легкомыслие...
- А где Алонсо?
Арбетнот немного смутился.
- Ну... сами знаете... он ходил туда... Но до сих пор я его еще не видел...
- Значит... оттуда никаких известий?
- Нет.
Похоже, и в этом парне я здорово ошибался. Судя по всему, Чарли был искренне огорчен. Как только вернусь в Вашингтон, всерьез займусь психологией...
- Моралес... Я догадываюсь, что вы сейчас чувствуете... И простите, что мне пришлось заговорить на эту тему...
Представляю, какое неимоверное усилие над собой пришлось сделать бедняге англичанину, чтобы коснуться "частной жизни" собеседника!
- ...но и я тоже жестоко обманулся в парне... Он был славным малым... и настоящим смельчаком... Как, по-вашему, можно мне сказать об этом его сестре?
- Ну конечно, старина... Это скрасит ее одиночество... А как насчет Лажолета?
Чарли с раздражением пожал плечами.
- Ох уж этот тип... невозможно хотя бы узнать, где он скрывается... Как в воду канул! Да и вообще, кто скажет, в Севилье ли он сейчас? По правде говоря, Моралес, я уже устал за ним бегать и ужасно хочу вернуться в Лондон...
- Бросив расследование?
- А чего вы от меня хотите? Не могу же я торчать в Испании до бесконечности? В Ярде, должно быть, подумывают, уж не решил ли я попутешествовать в свое удовольствие за счет Ее Величества! Ну а вы что собираетесь делать дальше?
- Положа руку на сердце, сам не знаю... Во-первых, долечить плечо, а во-вторых, если до тех пор ничего нового не произойдет, наверняка придется лететь в Вашингтон.
Вошли Лусеро и сиделка, и моя палата стала похожа на гостиную. Девушка, которой было поручено заботиться о моем здоровье, попыталась было внушить посетителям, что они могут меня утомить, но, не в силах совладать с нашим упорством, удалилась. Осведомившись о моем здоровье и передав от комиссара Фернандеса пожелание скорейшего выздоровления, Лусеро сообщил, что большинство моряков с "Каридад" уже имели дело с полицией, а капитана, присвоившего чужое имя, разыскивали стражи закона по крайней мере трех стран. К несчастью, невзирая на крайне суровые допросы, никаких сведений о Лажолете так и не удалось почерпнуть - судя по всему, никто из этих людей с ним не сталкивался. Уходя, инспектор прихватил с собой Арбетнота, причем последний обещал завтра же снова навестить меня и выразил надежду, что к тому времени я снова смогу упражняться с гантелями. Но тут уж он явно хватил через край.
Я не стал зажигать ночник, думая о Марии - должно быть, она тоже сейчас молилась над телом брата в полной темноте. Оставшись один, я снова принялся размышлять о Хуане. Не разреши я ему сопровождать меня в Уэльву, Мария в эту минуту сидела бы у моего изголовья, и, возможно, злосчастная рана соединила бы нас навеки... А теперь...
Увидев, что моя комната погружена во тьму, Алонсо испугался, и мне пришлось поскорее зажечь свет в доказательство того, что я жив. Без всякого сопротивления я позволил другу осмотреть рану с нежностью наседки. Но мне не терпелось узнать, что происходит в доме Марии.
- Надо полагать, ты и сам догадываешься, Пепе, как она это восприняла? О нет, никаких криков... Но, Господи Боже! Я всерьез испугался, как бы девушка не последовала за братом... Она словно окаменела, лицо покрылось мертвенной бледностью... И я не смог выдавить из себя ни слова... Сталкиваясь с таким горем, право же, чувствуешь себя ужасно скверно, Пепе... И я казался себе последним мерзавцем...
- Ну, ты ничуть не хуже других, Алонсо...
- Да... но Рут...
- Верно... у тебя есть Рут...
Он сразу понял, о чем я думаю, и склонился к моей постели.
- Ты мой единственный друг, Пепе... И я никогда не забываю, что ты для меня сделал, уступив любимую девушку... В тот день я стал твоим должником навеки, и настанет время, когда я сумею расплатиться.
- Алонсо... а Мария ничего не говорила... обо мне?
- Когда я сказал, что ее брат спас тебе жизнь, но сам при этом погиб, девушка с удивительной простотой ответила: "Хуан правильно сделал. Это был единственный способ доказать ему..." А потом, узнав, что ты ранен, Мария, несомненно, встревожилась. По-моему, ты еще не все потерял, Пепе, и, если сумеешь проявить терпение...
- Ладно уж, не вешай мне лапшу на уши, бесполезно...
Он промолчал, и мои не слишком искренние возражения вдруг превратились в непреложную истину.
- Когда похороны?
- Завтра во второй половине дня, до того как на улицы выйдут процессии...
- Ты собираешься туда?
- Само собой, и, вероятно, Чарли захочет меня сопровождать.
- Как, по-твоему, если бы я мог подняться, стоило бы...
- Слушай, Пепе, пока тебе нечего и думать о Марии... Теперь чем раньше ты уедешь, тем лучше для вас обоих.
Алонсо вытащил бумажник и достал оттуда билет на самолет.
- Я заказал билет на Лиссабон. Рейс - послезавтра вечером. В Португалии ты пересядешь на "Клиппер" и в субботу вечером уже доберешься до Вашингтона.
Я внимательно посмотрел на билет.
- Меня отзывают, да?
- Не болтай ерунды! Ты и так сделал больше, чем мог!
- Я обещал доставить Клифу голову Лажолета!
- Ну, пускай он и добывает ее самостоятельно!
- А ты остаешься?
- Всего на несколько дней - надо же составить отчет...
- А Лажолет в очередной раз выйдет сухим из воды...
- Между прочим, это далеко не первый из ускользнувших от нас бандитов!
Алонсо говорил правду. Я и так наделал слишком много глупостей в этой истории. Послушай я друга с самого начала - сел бы на самолет, и тогда Хуан, возможно, остался бы жив...
- Хорошо, Алонсо, послезавтра я улечу... Надеюсь, повязка продержится до конца путешествия...
- Я уже поручил тебя особому вниманию стюардессы. Кроме того, тебе крупно повезло - на том же самолете в Нью-Йорк летит врач. Так что с тобой будут тетешкаться, как с младенцем.
Снова оставшись один, я невольно подводил итоги своего пребывания в Севилье. Сплошные огорчения!.. Провал за провалом... Да, конечно, мы прекратили отправку наркотиков в Штаты (по крайней мере на время), да, организации Лажолета нанесен чувствительный удар, но любой другой на моем месте сделал бы то же самое, и у меня не было никаких причин считать, что я заплатил за эти жалкие результаты не слишком дорогую цену. Мария... Хуан... Хуан... Мария... Перед глазами вставали сменявшиеся, словно на карусели, призраки и видения, в том числе и Альфонсо с Хосефой Персель. Можно подумать, оба явились нарочно доказать мне, что победа все же - за ними, ибо я покидаю Испанию без Марии. Я уже решил, что совсем сбрендил, когда в палату вдруг вошел насарено, одетый в голубой с белым костюм. Однако, прежде чем я успел опомниться от удивления, кающийся снял капюшон, и передо мной предстал хирург, оперировавший меня накануне. Врач извинился, что не зашел раньше, но, узнав от ординатора и сестер, что я чувствую себя вполне прилично, не особенно беспокоился на мой счет, а день выдался очень тяжелый. Хирург принадлежал к братству "Баратильо"* и теперь собирался присоединиться к друзьям в надежде, что успеет догнать их, прежде чем процессия доберется до Кампаны. Уходя, он что-то сунул мне в ладонь.
