Григорий Симанович - Отгадай или умри
Кротов встал и уже от двери, попрощавшись, сказал:
– Вас охраняют, выздоравливайте. Надеюсь, в следующий раз встретимся в другой обстановке.
«…и в другой стране?» – мысленно задал себе вопрос Тополянский. Он с трудом поднялся с кровати, дошел до окна и, созерцая весенний московский пейзаж, стал искать возможные мотивы поступков Мудрика, исходя из неожиданных, можно сказать, сенсационных данных, раздобытых его талантливым и отважным учеником.
А через два часа Кротов подробнейшим образом докладывал президенту все, что можно было суммировать по этому делу, не прибегая к версиям. Только факты, имена, последовательность событий.
Выслушав, президент взял паузу на час. Он понимал, что к этому моменту дьявольская операция Мудрика может быть уже завершена – сутки, десять часов, час назад – узнать это было невозможно, пока не предпримешь резких шагов. Но именно такие резкие, решительные, переломные действия, проще говоря – попытка выкрасть Фогеля и стреножить Мудрика, таили огромный риск. При отсутствии главного свидетеля – он же объект беззакония и бесправия, при том что все следы уже успели тщательно стереть, арест столь могущественного противника не обязательно найдет понимание у национальной и западной элиты. Да и у той огромной части населения, которая поддерживала жесткую линию председателя ФКП на установление железного порядка, неофициального верховенства спецслужб и нейтрализацию любых оппозиционных, даже просто либеральных движений и партий, такой демарш президента вряд ли вызовет восторг. Люди хотели бескомпромиссной борьбы с преступностью и беспощадных мер против коррупции. Мудрик возглавил, президент поддерживает, и вдруг… Это как минимум острейший кризис в обществе, который еще неизвестно во что выльется. Как максимум… Президент даже не хотел думать о подобном развитии событий, понимая всю меру политической, исторической ответственности, которая ложилась бы на него в случае, если одни вооруженные профессионалы начнут масштабные военные действия против других…
«Только живой кроссвордист, предъявленный обществу как один из многочисленных объектов бесчеловечного эксперимента или безграничного произвола, да вдобавок еще и сокрушительная пиар-кампания в поддержку действий президента, желательно с окровавленной физиономией Фогеля на телеэкранах, дают шанс предотвратить опасную дестабилизацию в стране и кризис президентской власти».
Придя к такому умозаключению, президент принял решение. Он вызвал Кротова.
– Поступим так. Задействуй все возможные контрразведывательные, агентурные, технические средства. Узнай, жив ли Фогель. Будь предельно осторожен и конспиративен. У тебя двадцать четыре часа. Если выясняется, что жив, разработаем молниеносную операцию. Если мертв или если абсолютно достоверно ничего узнать не удастся, отпускаем ситуацию, живем дальше и ждем другого повода. Ты меня понял?
После стольких лет сотрудничества и дружбы вопрос был излишен, но Кротов делал скидку на экстраординарность момента и хорошо отдавал себе отчет, какими эмоциями обуреваем президент. Он ответил по военному «так точно!» и вышел. Он давно так ему не отвечал.
Глава 4
Суд
Мудрик не дал и минуты дополнительного времени. Дверь в стене раздвинулась, словно по сигналу таймера. У Фимы сжалось сердце, потемнело в глазах.
– Ну что, смиренный затворник, беглец из нашей громокипящей жизни! – с веселой издевкой воскликнул Хозяин, бодро подойдя к столу и похлопав Фиму по плечу. – Решил ли ты кроссвордик наш пустяковый, составил ли фразу?
Мудрик склонился над листом и тотчас откинулся, изумленно уставясь в затылок Ефима Романовича, словно именно оттуда этот жалкий слизняк извлек решение.
– Прочел-таки, сволочь! А клеточки-то не все заполнил, ох не все! Догадался как-то! Мы так не договаривались, гнида. Работа сделана не до конца. Кирдык тебе, старикашка, полный шандец! – и он захохотал то ли весело, то ли зловеще. – Ладно, так и быть, не станем следовать мрачным традициям сталинско-большевистского прошлого. Убивать тебя без суда и следствия глупо и скучно. Только извини уж, ни присяжных, ни секретаря суда, ни аудитории обеспечить тебе не могу. И даже революционной сталинской тройки как вершины правосудия сегодня не будет. Придется тебе довольствоваться прокурором и судьей в одном лице. В моем, стало быть. В виде исключения – раз уж фразу ключевую ты разгадал! – послушаем адвоката. Его функции, так и быть, доверяю тебе. Времени мало, процесс будет коротким – прямо сейчас все и провернем. Я же и приведу приговор в исполнение, а то у нас с палачами напряженка. Не идут на эту должность, понимаешь ли. Оклад низкий, взятки не допросишься, карьерный рост не гарантирован – вот тебе и дефицит столь необходимых кадров. Ладно, погнали…
С этими словами Мудрик взял Ефима Романовича за шкирку, поднял его с кресла и резко толкнул к стене, а сам занял его место. Фогель едва удержал равновесие, найдя опору у выступа возле двери. Затекшие ноги дрожали, кидало в жар, добавилась сильная головная боль – дала о себе знать застарелая гипертония.
– Встать, суд идет, – с ернической торжественностью произнес Мудрик, вытянув ноги в остроносых кожаных ботинках и откинувшись назад, насколько позволяло кресло. – Слушается дело по обвинению Фогеля Ефима Романовича, 1951-го года рождения, гражданина России, еврея, проживающего до сих пор, как ни странно, в Москве, а не в земле – кладбищенской, обетованной или заокеанской.
Мудрик затеял очередной фарс, теперь в виде издевательской имитации судебного процесса. Наглая пародия на соблюдение процессуальных норм. Но от этого стало почему-то немного легче. Видимо, сработало обманчивое ощущение чего-то человеческого, даже безобидного во всем, что претендует на черный юмор или маскируется под него.
– Слово предоставляется обвинителю! – Мудрик приступил к обвинительной речи.
Глава 5
Завещание
(продолжение)
«…ты хоть и маленький еще был, но, должно быть, помнишь, как я показывал тебе кроссворды, которые сочинял для заработка. Я даже пытался научить тебя составлять самые простые пересечения слов. Но тебе тогда не было и восьми лет, ты еще толком и читать не умел, интереса не проявил и отмахивался от моих попыток. А как пару раз я тебя заставил самый простенький маленький кроссворд сочинить, словечко тебе слегка подсказал, так ты с легкостью справился. Ты очень был способный мальчик. Но шебутной и неусидчивый. Тебя во двор тянуло, с ребятами играть. Да и меня чураться стал, не нравился запах от меня, язык заплетающийся – понятное дело… А я, сынок, придумал для себя этот заработок, чтобы нам с тобой хоть как-то кормиться. Меня ведь к тому времени отовсюду выгнали – кому пьяница нужен! Только в посменных дворниках держали на Хованском кладбище, там других, видать, найти не могли. Денег совсем не было, а рукопись требовала еще с полгода, чтобы сделать ее, как задумано, и вычистить по стилю, по словам – до совершенства, каким оно мне представлялось. Да и что говорить, на выпивку мне нужно было. Вот и стал я составлять эти крестики-нолики и в редакции рассылать. В одной газете молодежной заинтересовались, я созвонился с редактором, который там за эту рубрику отвечал. У меня кроссворды выходили интересные, я ведь много знал и память еще не пропил, чего не скажешь о наших скудных сбережениях и некоторых вещах, привезенных из Казахстана. В общем, оформили со мной отношения, трудовой договор. Сперва на три месяца. По десятке тогда за кроссворд платили. Настоял, чтобы имя составителя обязательно печатали.
Я, конечно, не удержался, ввинчивал в каждый кроссворд по одному вопросу о тех, кого в годы репрессий расстреляли. Так, душу отвести! Понимал, что вряд ли проскочит, поэтому заранее готовил запасной вариант. Сам над собой посмеивался: «Моя борьба!» Редактор хоть и молодой был, но ушлый, начитанный, осторожный. Просекал. Я замену быстро предлагал, сложные вопросы вообще перестал ставить, до примитива умышленно дошел – вот, мол, вам, болваны, упивайтесь собственной догадливостью. Но не помогло. Этот редактор договор со мной продлевать не стал. Вернее, начальству не посоветовал. Другого он приискал. Или сам этот тип навязался. За взятку или по знакомству. Еврей, конечно. А как же! В каждой бочке затычки! Сколько их было первачей на службе у сталинского режима, сколько и поныне верно служат тоталитарной власти – не счесть. Хотя и их покромсало за минувшие десятилетия изрядно. Так им и надо! Поделом! За что боролись, на то и напоролись.
Нет, сынок, я не антисемит. Национализм – это мерзко, недостойно порядочного человека, коим себя считаю. Русских сволочей и прихлебателей куда больше. Я сейчас конкретно об этом типе, отнявшем, вольно или невольно, те мои жалкие гроши, на которые рассчитывал, чтобы дожить, дотянуть, дописать.
Был у меня в редакции человечек один знакомый, с его помощью я узнал телефон своего конкурента. Через себя переступил, позвонил от Захара, когда в гости к нему наведался, объяснил, в каком бедственном положении, умолял не спихивать меня с этой работы еще хоть несколько месяцев. Он мне вежливо так дал понять, что сам нуждается и отступать не намерен. Врал – уверен. И редактора-мальчишку я упрашивал продлить со мной договор, унижался. Этот сперва интеллигентно увиливал, а потом и послал открытым текстом на три буквы. Захар мне предлагал вмешаться, он тогда хоть и мелкой, провинциальной, но все же номенклатурой был. Я запретил категорически.
