Давид Фогель - Брачные узы
Обзор книги Давид Фогель - Брачные узы
Давид Фогель
Брачные узы
От переводчика
В ноябрьской книжке «Восхода» за 1888 год публицист, скрывавшийся за псевдонимом Бен-Хаим, написал в статье «Древнееврейский язык» следующие строки: «Нам могут указать на один уголок западной Европы, на Галицию, где еврейский язык имеет еще свою литературу несмотря на то, что евреи принимают там участие во всей общественной и политической жизни. Но какова, спрашивается, эта литература и кто ее поддерживает? Вся эта „литература“ состоит из одной-двух грязных, тощих газетенок, органов религиозного мракобесия. Никаких общественных специально-еврейских интересов она не выражает и не поддерживает. Таланты еврейства притекают не к ней, а к общей литературе, где и еврейство имеет свой уголок. Еврейско-галицийская литература не есть литература, двигающая общественную жизнь, созданная и поддерживаемая действительною потребностью общества. Развиваться эта литература не может».
Приведенный отрывок как нельзя лучше свидетельствует о том, что сколько волка не корми, он все равно в лес смотрит, — газетчик остается газетчиком, а «черный пиар» существовал и в позапрошлом веке, пусть даже и не зная, что он так называется. Кроме «двух-трех грязных, тощих газетенок», в Галиции к тому времени творили такие деятели еврейской культуры, как философ рабби Нахман Крохмал, полемисты и борцы с «мракобесием» Иосеф Перл и Ицхак Эртер, исследователи еврейской философской мысли Ш.-Л. Акоэн Раппопорт и Шломо Бобер (дед философа Мартина Бубера), романисты-сатирики P.-А. Бройдес, М.-Д. Брандштетер и Д.-И. Зильбербуш. Все они не удостоились просвещенного внимания Бен-Хаима, но символичнее всего тот факт, что свой нелицеприятный и категоричный прогноз развития еврейской литературы в Галиции Бен-Хаим опубликовал в тот год, когда в галицийском местечке Бучач, что под Станиславом, в семействе Чачкес родился мальчик, нареченный при обрезании Шмуэлем-Йосефом и спустя много лет взявший себе псевдоним Агнон, — на сегодняшний день единственный удостоенный Нобелевской премии представитель литературы, которая «развиваться не может». В тот год в Пшемысле ходил в хедер пятилетний Авром Зонне — будущий зачинатель модернизма в ивритской поэзии Авраам Бен-Ицхак, а из Вены от деда Шломо наезжал во Львов погостить у родителей десятилетний Мартин — будущий философ Мартин Бубер. До рождения в местечке Сатанов Давида Фогеля оставалось три года.
Вот мы и подошли к рождению нашего героя. Фортуна нередко отворачивалась от него, но в одном она обошлась с ним поистине с королевской милостью: во всех перипетиях бурного времени, в которое ему выпало жить, Фогель умудрился сохранить свои рукописи, более того, все, кому он доверял их на сохранение, относились к делу с завидной ответственностью, благодаря чему наследие Фогеля дошло до нас почти в полном объеме. Рукописи не горят, как известно, хотя я бы сказал, что в первую очередь доказательством этого служат те из них, которые мы держим в руках. Об остальных, из уважения к классику, нам позволительно не догадываться.
Фогель начинал как поэт. При жизни он не снискал себе большой известности на этом поприще. Кстати, это лишний раз дает повод изумиться сохранности его наследия: часто люди перевозили его рукописи с континента на континент из личной симпатии к автору, вовсе не думая, что возят и возятся с «нетленкой». При жизни Фогель опубликовал лишь один сборник стихов — «Пред темными вратами» (Вена, 1923). Критика была сдержанной, стихи Фогеля вызвали неодобрительную реакцию мэтра национальной поэзии Х.-Н. Бялика. Лишь в шестидесятые годы, после выхода в свет сборника «В сторону безмолвия», а впоследствии и полного собрания стихотворений, положение Фогеля в ивритской поэзии упрочилось. В то же время произошла и другая метаморфоза. Критики стали воспринимать Фогеля не столько как поэта, который, между прочим, иногда баловался и прозой, сколько как прозаика Божьей милостью.
Первая редакция романа «Брачные узы» увидела свет в 1930 г. в Тель-Авиве, в издательстве «Мицпе». Критика опять-таки была сдержанной. Основной причиной того, что роман так и не вошел в свое время «в плоть и кровь» ивритской литературы, была явная чуждость его тематики главным мотивам, занимавшим в то время авторов, пишущих на иврите. Национальное строительство, создание «нового человека», борьба социальных идей, на которых фокусировалась ивритская литература, оставались в стороне от интересов Фогеля. Каким-то образом он умудрился написать типично «венский» роман, случайно сделав это на иврите. (Случайность, кстати, была вынужденная. Фогель пробовал писать по-немецки, но в конце концов отказался от этих поползновений из-за недостаточного владения языком. К тому же и времени совершенствоваться в немецком ему было отпущено не так уж и много — уже в 1925 году он переезжает во Францию. Так и сложилось, что единственными языками, на которых Фогель мог с полной отдачей выразить себя, оставались иврит и идиш. От желания увидеть свой роман на немецком Фогель, однако, не отказался, тем не менее перевод так и не был осуществлен. Израильский исследователь Бен-Менахем считает, что главным препятствием послужил страх еврейского общества в Германии перед последствиями публикации «скандального» романа, описывающего граничащие с извращением отношения еврея-парвеню с австрийской аристократкой.
Известный литературовед, исследователь творчества Фогеля профессор Гершон Шакед выделяет в романе влияние трех традиций, причудливо смешавшихся под одной крышей. Первой из них был венский декаданс, неоромантическое течение в немецкой и даже, скорее, в австрийской литературе. В этой связи можно сравнить роман Фогеля с новеллами Стефана Цвейга и Артура Шницлера. Второй была традиция «урбанистического» романа о скитаниях героя в дебрях большого города. В отличие от Кафки, город у Фогеля вполне реален, его герой бесконечно скитается по невымышленным улицам и переулкам Вены, переходит из одного кафе в другое, отдыхает на скамейках в ее садах и парках, и даже находит пристанище в ночлежке для бездомных и случайно оказывается в лечебнице для умалишенных. Вена — равноправный герой романа, она находится в постоянном диалоге с главным героем, все время давит на него и в конце концов одерживает над ним верх. Это неудивительно: герой Фогеля, как и героиня романа Шницлера «Тереза», чужой в этом городе, перекати-поле, невесть какими ветрами брошенный на эти улицы откуда-то с востока. Как ни хочет он казаться здесь своим, город отказывается стать ему опорой: улицы всё манят куда-то в неверном свете фонарей под далекие переливы венских вальсов, но холодно и пронзительно одиноко на них пришельцу. Третьим элементом, оказавшим влияние на Фогеля в «Брачных узах», было творчество Йосефа-Хаима Бреннера, человека трагической судьбы и писателя мрачного и подавляющего таланта; впервые поднявшего в еврейской прозе тему «перемещенного лица», человека без корней, без роду и племени.
Выпустив в свет первое издание романа, Фогель не прекратил работать над ним. После Второй мировой войны друг Фогеля, художник Авраам Гольдберг выкопал (в буквальном смысле) рукописи и черновики писателя, зарытые им во дворике дома во французском городке Отвилль, где в последние годы жизни он снимал квартиру у одинокой старухи. Найденные рукописи Гольдберг увез в Америку, где передал литературоведу Шимону Галкину. В 1949 г. Галкин переслал их в Израиль исследователю еврейской литературы Ашеру Барашу, и они почти на двадцать лет оказались недоступны не только для широкой публики, но и для критиков, издателей и исследователей. Только после смерти Бараша его архив был передан в Институт еврейской литературы и хранилище рукописей «Геназим» в Тель-Авиве.
В описаниях судьбы рукописей Фогеля царит некая неразбериха. Порой кажется, что туман напускается почти сознательно. Так, еще при жизни Бараш передал часть стихотворного наследия Фогеля в руки критика А. Бройдеса, причем последний полагал, что получил все материалы. Сам он передал часть этих рукописей поэту Дану Пагису, редактировавшему и готовившему к изданию полное собрание стихотворений Фогеля. В отличие от Бройдеса, Пагис знал, что получил лишь часть имевшихся у Бройдеса рукописей, но, как и Бройдес, не знал, что это — часть части, поскольку полагал, что Бараш отдал Бройдесу все. Это, однако, не мешало Пагису готовить к изданию «полное» собрание стихотворений Фогеля. Как он справлялся с этим внутренним противоречием — Бог весть. Однако не поэзия Фогеля занимает нас здесь в первую очередь. Среди рукописей, выкопанных Гольдбергом в Отвилле, была и новая редакция «Брачных уз», с которой были две проблемы. Во-первых, она была неполной: в ней недоставало целой части и еще нескольких глав. Во-вторых, правка, сделанная Фогелем в последние годы, по мнению литературоведа Менахема Пери, не всегда была удачной по сравнению с тель-авивским изданием 1930 г. Конечно, уважая волю автора, можно было бы издать роман и в новой версии невзирая на ее недостатки, тем более, что таковые, возможно, присутствовали лишь в субъективном восприятии Менахема Пери. Однако с учетом того, что в последней редакции были утрачены отдельные части, при издании было необходимо восполнить их, используя первую редакцию. Менахем Пери, которому было поручено подготовить новое издание романа, пошел дальше. Он выработал определенные стилистические критерии исходя из которых принимал или отвергал правку автора, компилируя таким образом некую сводную версию из старой и новой редакций романа. Задача, достойная исследователя нескольких разнящихся между собой списков какого-нибудь древнего текста, но, возможно, не совсем уместная при работе с двумя прижизненными редакциями романа современного автора. Тем не менее, результатом этой работы стало второе издание романа, увидевшее свет в 1986 г. С него и осуществлен настоящий перевод, выносимый теперь на суд русского читателя.
