Фридрих Незнанский - След "черной вдовы"
И еще можно передать, что обращаться сейчас за помощью к адвокату у него нет нужды. Пока нет. Как и апеллировать к демократической общественности по поводу очередного нарушения милицией прав и свобод интеллигентной личности.
Так что очень стоит подумать. А вот сроку на этот мыслительный процесс — один, ну максимум полтора дня. После чего он, генерал Грязнов, лично даст отмашку. И вряд ли тогда директор лучшего театра России будет признателен своему родственнику, кем бы тот ему ни приходился.
Вячеслав Иванович не стал объяснять, какой конкретно помощи он ждет от Рустама Алиевича, — умному человеку достаточно ведь и намека. А хозяин ресторана был не только умным человеком, но еще и благодарным. Да и о чем вообще говорить, когда вот только что сам генерал, стоя и с большим чувством, выпил за твое здоровье, за твою процветающую семью и за твое не менее процветающее дело! Такие вещи ценить надо!
И Рустам Алиевич, не выдвигая никаких встречных условий и ничего не обещая, с глубоким поклоном проводил дорогих своих гостей, после чего промокнул белоснежным платком свою лысину, подозвал официанта и повелительным жестом указал ему на серебряный поднос, на котором лежал счет за обед и щедрые чаевые, оставленные Денисом. Племянник же, в конце концов, пригласил сюда родного дядьку. А как же иначе?
2
Он очень любил эти моменты. Хорошенькая стюардесса объявляет о том, что самолет через такое-то время прибывает в порт, просит пристегнуть ремни, объявляет температуру за бортом... и так далее, мило улыбается, отчего на сердце вспыхивает отчетливое ощущение праздника. Каждый раз — одно и то же. И еще — осознание своего могущества: человек, так сказать, птица!
А вот Славка Грязнов ненавидел самолеты и все с ними связанное. И на борт он просто не мог взойти, не приняв предварительно стакана коньяку. Для успокоения нервов и чтобы твердо держаться на ногах. И во время полета ему тоже приходилось постоянно поддерживать состояние обволакивающего душу опьянения. Отчего это у него, от боязни высоты? Да вроде нет, там, где летают самолеты, высоты как-то и не осознаешь, ну разве что чисто умозрительно, но никак не физически. Сколько раз летали вместе, и всегда одна и та же картина.
Но Славка сейчас далеко, у себя дома, а друг его Саня уже морально готовился к громкой, как обычно, встрече со стариной Питом, которая через считанные минуты состоится в аэропорту Франкфурта-на-Майне, куда первым утренним рейсом из Москвы и прибывал самолет немецкой авиакомпании «Люфтганза». Гото- виться-то он, может, и готовился, но почти машинально и с томительной улыбкой сожаления наблюдал за крепконогими и не стесняющимися своих вожделенных форм стюардессами, легко и деловито суетящимися в салоне. Просто сил нет, как тянуло любую из них обхватить вот эдак сильной рукой, прижать покрепче да так посадить к себе на колени, -чтоб... эва, куда тебя, Турецкий! Ишь о чем размечтался! Тебе б уже о вечном, а ты все про свое. Босяк — одно слово! Ох, права бывает Ирина, истинно права...
С этим внутренним ощущением некоторой неловкости он и попрощался с ними вежливой улыбкой, когда покидал салон, переходя в «присосавшуюся» к открытой двери люка огромную гофрированную трубу- переход в зал аэропорта, в конце которой наверняка уже топтался истомившийся в ожидании...
А вот и он сам, отставной генерал Питер Реддвей — крупный, высокий пожилой мужчина, таскающий на своих ногах, по нашим понятиям, до ста шестидесяти килограммов живого веса, а по американским представлениям, порядка четырехсот фунтов, бывший заместитель директора ЦРУ и, соответственно, лютый враг советского народа, поскольку в Центральном разведывательном управлении друзей Советского Союза отродясь не было. И старина Пит не был исключением до тех пор, пока на одной шестой части суши тоталитарный режим не сменился победившей демократией. Что это за демократия — другой разговор. Это даже скорее любопытная тема для беседы в хорошем, дружеском застолье, и не в ней в конечном счете суть. А в том, что когда в середине девяностых годов президенты стран, только что переживших «холодную войну», обнаружили нового, теперь уже общего врага — международный терроризм и решили объединить в борьбе с ним совместные усилия, приняли решение образовать Центр подготовки специалистов по антитеррору. Руководителем этой новой секретной школы и стал Питер Реддвей, а его первым заместителем — от России —0 Александр Турецкий. Вот так они и познакомились. И с тех пор старина Пит не стеснялся оказывать «своему искреннему другу Алексу» всевозможные и также исключительно дружеские услуги и профессиональную помощь в розыске беглых преступников, в установлении рабочих контактов со спецслужбами Соединенных Штатов и так далее и тому подобное. Питер не раз посещал Москву, познакомился с друзьями Турецкого— Грязновым, Меркуловым, ребятами из агентства «Глория», которые и ему, американцу, постоянно проживающему теперь в Германии, в маленьком городке у самого подножия Альп, Гармише-Партенкирхене, где и расположен международный Центр, помогли однажды в розыске уникального, сделанного по специальному заказу ему в подарок от фирмы Форда, автомобиля[1]. Словом, всякое бывало.
Питер стоял, загораживая своей мощной фигурой весь проход, и не чувствовал никакого дискомфорта. Прилетевшие пассажиры, с явным недоумением на лицах, обходили эту чудовищную махину чуть ли не бочком. А Питер привычно размахивал руками и орал, будто влюбленный слон:
— Алекс! Я уже тут! Я встречаю! Ты видишь меня?
Не видеть было невозможно. Люди невольно отшатывались — это ж надо кричать так громко и по-русски! — пожимали плечами, ухмылялись и шли дальше, обтекая неожиданное препятствие.
А потом Турецкий с Реддвеем долго обнимались — тоже чисто по-русски — и наконец освободили проход. Столик на двоих в ресторане аэропорта был накрыт и уже частично оприходован. Питер не умел томиться в ожидании, когда можно и перекусить, чтобы немного скрасить время. Эту словосочетание — «скрасить время» — он взял из своей записной книжки, которую тщательно заполнял идиоматическими выражениями: так он постигал глубинный смысл «великого и могучего русского языка». А вообще-то он владел, практически в совершенстве, основными европейскими и парочкой- другой азиатских языков — такое вот имел хобби.
— Итак, — торжественно заявил он, садясь за стол, расстегивая пуговицу обширного пиджака и по-дженльменски изящно затыкая крахмальную салфетку поверх приспущенного галстука, — как мы любим говорить по-русски? За столом — о работе, на работе — о девках, так? — и захохотал басом. —Давай о твоих самых ближайших планах. Я что-то слышал про Евро- пол? Или — Евроюст, это так? Кстати, я себе уже заказал большую свинскую отбивную, очень рекомендую, если ты хочешь. — И он, подняв руку, щелкнул пальцами, призывая официанта и сверху показывая на Турецкого. Жест был более чем понятен — Питер, вероятно, давно уже считался здесь своим человеком.
— Мои ближайшие планы... — повторил Александр Борисович. — Я надеюсь, Пит, что мимо твоего внимательного ока — так? — не прошел ряд газетных сообщений о том, что не так давно в Дюссельдорфе были совершены убийства президента Норденкредит-банка Герхарда Шилли и главного бухгалтера акционерной компании «Норма» Владимира Меркеля. А чуть позже здесь, во Франкфурте, то ли застрелили, то ли взорвали в автомобиле российского генерального консула Ивана Матвеевича Герасимова. В курсе?
— Да, я слышал, — важно кивнул Реддвей и, ткнув указательным пальцем, похожим на хорошую сардельку, в подошедшего официанта, перевел свой жест на Турецкого и добавил длинную фразу уже по-немецки.
Официант выслушал и кивнул, одарив Турецкого мелькнувшей усмешкой. Александр Борисович, владевший немецким на сугубо бытовом уровне, все же без труда понял, что Пит заказал и для него «толстую свинскую отбивную».
— Да, конечно, я видел в телевидении и читал в газетах об этих преступлениях, — продолжил свою мысль Пит, когда официант отошел.— И потом, я помню наш телефонный разговор с тобой. Кое в чем, возможно, мне удастся помочь тебе. Тут есть вполне приличные парни в криминальной полиции, я познакомлю тебя. Ты говорил, если память мне не изменяет, о прачечной, так? Где мафия стирает грязные деньги, я не путаю?
— Память тебе, старина, никогда не изменяет. И это делает тебя практически неуязвимым в любых ситуациях.
— Неплохо сказано... Нет, все-таки неплохо — это, как говорят, можно думать туда-сюда. И не одно, и не другое. А вот хорошо — звучит более определенно. И гораздо правильнее по смыслу.
Турецкий засмеялся —лингвистические изыски Реддвея его всегда забавляли.
