Фил Уитейкер - Портрет убийцы
Ты все еще тут — смотришь сквозь зеркало двойного вида на Мэри Скэнлон, которая продолжает играть. Но ты лишь одна в своей виртуальной атмосфере. Я уже давно срастился с тем, каким был тридцать лет назад. Я молод, снова начал преуспевать в своем искусстве, у меня есть компаньон и прелестная дочь. Могу даже сказать, что я по-прежнему иду по намеченному пути. Пути куда? Да, верно. Все надежды и мечты, то, что в конечном счете никогда не сбылось. То, что расслоилось, и рассыпалось, и вбито ветром в землю.
Посмотри на меня. На моем бедре балансирует чертежная доска, на которой лежит альбом художника. Это далеко не идеальная ситуация, но если спросить, никто из нас не хотел бы в ней оказаться. Несмотря на толстые наушники, ты узнаешь меня в профиль — я тот, кто вошел тогда в «Таверну» в свитере и джинсах и в парусиновых туфлях без носков. Сейчас я другой. Я сосредоточен, я работаю, я рисую лицо. Это последнее лицо, какое я нарисую для судебных властей, и оно потребует нескольких дней работы, придется начинать снова и снова, прежде чем получится как надо.
Ты видишь, как движется моя угольная палочка, царапая поверхность бумаги, видишь, какие она оставляет линии, как я поспешно стираю контур ватой. Ты не можешь слышать то, что слышу я. В моих ушах звучат голоса Габриэллы Синклер и Мэри Скэнлон.
В мгновение ока промчались целые дни. Дни, когда каждый шаг Винсента Хантера прослеживался людьми, чье присутствие еще менее ощутимо, чем твое. Его видели через дорогу от молодежного клуба в Бистоне; он был сфотографирован, когда стоял, опершись на ограду в Арнолд-Парке и глядя на то, как дети кормят уток; заметили, когда он смотрел на девочек-гидов в зале «Бэртон Джойс»; в разное время он болтался у каждой начальной школы в радиусе четырех миль от гостиницы, куда его поместили, отпустив на поруки. За каждым его шагом, каждым движением наблюдали из дверных проемов призрачные фигуры на сотне различных дорог — твой отец, Пит Вэрди, Майк Кидд, Джордж Даффилд. Эти прошедшие через огонь и воду мужчины не верили, что напоролись на такую целеустремленную порочность. Каждое действие Хантера порождает спазмы тревоги, каждый его шаг словно рассчитан на провокацию: я-де — смерть, я — опасность, я — живое порождение вашего страха. Сколько они смеют ждать? То, что новый ребенок будет схвачен, лишь вопрос времени. Пожалуй, если поймать этого Хантера с поличным, удастся тотчас завести дело. А что, если он ускользнет — какое-то страшное недоразумение, поразительное недопонимание, — и еще одна измученная девчушка будет сидеть, истекая кровью, на полированном маленьком стуле. Или будет лежать бездыханным трупом на заднем дворе, в бадье, в канале!
Это уж чересчур, слишком большой риск. Твой отец видел достаточно. И вот одним морозным утром, в пять часов, он едет с Питом Вэрди арестовывать Хантера и вытаскивает его из-под одеял, накрывающих матрац в пятнах от семени на его кровати в гостинице для отпущенных на поруки. Где-то между арестом и прибытием на место задержания у него трескается ребро, он ломает палец, и появляется кровь в моче, которая становится темно-красной. Мне его не жаль, я не роняю по нему слез.
Ты моргаешь. Злополучная Мэгги Мортенсен выбирает мужчину, любого мужчину из выстроенных для просмотра. Он владелец угловой лавки на бульваре Замка, выполняет свой гражданский долг, помогая полиции в их поисках мужчины с ребенком. На следующий день полиция освобождает Винсента Хантера на поруки. Выходит он не один. С ним твой отец, ангел в штатском, следующий за ним на расстоянии ста ярдов, а он входит и выходит из лавок только для взрослых и борделей. Однако теперь он и близко не подходит к школе, парки — анафема для него, и при виде ребенка, идущего навстречу, он переходит на другую сторону улицы.
Мэри Скэнлон держит в руке тряпичную куклу — мужчину с голубыми глазами, с розовой бумажной сосиской, торчащей между ног. Я слышу, как Габриэлла Синклер задает все тот же вопрос, который она, тщательно соблюдая интервалы, спрашивала в течение двух дней. Какого цвета волосы у тряпичного мужчины? Желтые, как всякому дураку ясно. В душераздирающей тишине я снова отрываю взгляд от моего блокнота и смотрю в зеркало двойного вида на Мэри Скэнлон, которая, раздвинув ноги, присела на корточках на ковре перед кукольным домиком, а попка ее находится в нескольких дюймах над полом. «Мэри Скэнлон, Мэри Скэнлон, она присела без трусов». Я никогда не думал, что это сработает — она ведь не сказала ни слова про то, что произошло в тот день. А Габриэлла Синклер утверждает, что мы продвинемся, она неоднократно говорила твоему отцу, что это — единственный способ. Показать девочке полдюжины фотографий, на одной из которых будет лицо Винсента Хантера, значит травмировать ее без надежды привести в норму.
— Коричневые.
Я смотрю на девочку, от одного произнесенного ею слова у меня все внутренности словно проваливаются в бездну. И приходит непрошеное видение: эта курносая девочка стоит, нагнув свое угловатое тельце, завесив волосами лицо, с голой попкой, которую сжимает могучими руками мужчина с коричневыми волосами, без лица. Мой пульс заработал быстрее. Мой безрассудный позорный член зашевелился под чертежной доской.
А Габриэлла Синклер спокойна, как все врачи.
— Темно-коричневые, как шоколад, или светло-коричневые, как хлеб?
Мэри крутит тряпичного мужчину в руках, не поднимает взгляда.
— Коричневые, как у вас.
Каштановые волосы Габриэллы Синклер подстрижены до плеч.
— Волосы у него длиннее или короче?
— Не знаю.
— Постарайся припомнить, Мэри. Я знаю, тебе больно, но постарайся припомнить.
— Нет! Не хочу.
Тупик. Ты моргаешь. Девочка потеряла маму на Рыночной площади. Она стоит, растерянная, среди кипящей толпы. Начинает плакать. Налоговый инспектор Городского совета, направляющийся домой раньше обычного, останавливается и спрашивает, в чем дело. Она говорит со всхлипами, и он понимает, в чем проблема. Он берет девочку за руку, ведет назад, в здание Городского совета, где за ней присмотрят и она будет в тепле и безопасности, пока будут пытаться найти ответственного за нее взрослого. Мужчина тащит плачущего ребенка за руку. У него черные, как уголь, волосы, он совсем не похож на образ, который сложился у меня как художника. Собирается толпа. Происходит обмен мнениями. Граждане задерживают мужчину. Ему еще повезло, что он вырвался с разбитой губой и ноющей мошонкой.
— Покороче.
— Волосы покрывали ему уши?
— Уши у него торчали.
— У тряпичного мужчины торчат, Мэри. А как насчет того?
— У того тоже торчали.
— А как насчет пробора — был у него пробор?
— Не знаю.
— О'кей, Мэри, ты действительно хорошо потрудилась, на сегодня хватит.
И мой угольный карандаш задвигался, зацарапал, покрывая тенями белизну бумаги.
Ты снова моргаешь. Учителя-мужчину в начальной школе отстранили от преподавания с выплатой жалованья — он повинен в том, что обнял девочку во втором младшем классе, у которой умер кролик. В городских публичных банях появились объявления о женских днях, чтобы матери могли привести своих детей поплавать в покое и безопасности. Техникам в фотолабораториях начальство приказывает тщательно следить даже за намеком на детскую наготу.
— Расскажи мне про его глаза, Мэри. У тряпичного мужчины — глаза голубые, голубые, как небо летом. А какие глаза были у мужчины?
— Зеленые.
— Зеленые, как трава, или зеленые, как стены?
— Зеленые, как ее школьная форма.
— Форма у тряпичной девочки — серая.
— Зеленые, как моя школьная форма.
Ты снова моргаешь. «Ивнинг пост» выходит из печати, в передовицах требуют положить конец террору: мистер Артур, ради Бога, найдите нам мужчину с ребенком. Это невероятной тяжестью ложится на плечи твоего отца, пригибает его к земле, так что в конце концов он может передвигаться лишь на коленях.
Таким я вижу его: невероятно медленная походка, мучительно передвигает ноги, махая руками, качая плечами на ходу, брюки обтрепаны, туфли сношены постоянным хождением по каменным тротуарам. Кожа у него на коленях содрана в кровь. Я представляю себе Винсента Хантера, бледного, прямые каштановые волосы стянуты сзади в миниатюрный хвостик, как он выходит из борделя на Дороге Рэдклиффа, заведения, специализирующегося на девицах в гимнастических костюмах, с бритыми лобками, — девицах, которые примут тебя и через зад. На дворе ночь, слишком темно для снимков. Хантер спешит прочь, упрятав голову в поднятые плечи. В эту минуту некто с ампутированными ногами, похожий на карлика, покидает безопасность подъездной дороги на противоположной стороне улицы: твой отец бредет за ним в оранжевом уличном свете.
— Глаза у тряпичного мужчины большие, верно? Смотри, какие большие. А у мужчины глаза были такие же большие или меньше?
