Александр Смирнов - Вавилонская башня
Учитель русского языка и литературы подошёл к перепуганным детям и спросил:
— За что вы так его?
— У него умерла бабушка, — сказал кто-то из толпы, — Он боялся идти домой и жил в подвале.
— Кто вы, — спросил Александр Сергеевич, — люди или животные? Нет, животные никогда бы так не поступили. Но и людьми вас назвать тоже нельзя.
Детская психология имеет свои особенности. Она также переменчива, как и весенний ветер. Только что эта стая диких собак была готова разорвать на части ни в чём не повинного человека, а теперь они шмыгают носами, а некоторые даже плачут от жалости к своему товарищу.
В школьный двор вошёл офицер милиции. Он подошел к учителям и отдал честь.
— У этого мальчика… — начал объяснять он.
— Мы знаем, — прервал его Александр Сергеевич.
— Она пролежала целую неделю, и он ничего никому не сказал.
— Он сказал, только не взрослым, а детям.
— Надо решать судьбу мальчика, — сказал офицер. — У него нет родителей.
— Родители есть, надо только оформить все документы.
— Желаю удачи. — Офицер козырнул и ушёл.
Александр Сергеевич подошёл к жене, прижал к себе и прошептал:
— Вот видишь, Бог даёт детей.
К этому времени мальчик пришёл в себя.
— Пошли, — сказала ему Дарья Петровна.
— Куда? — спросил Игорь.
— Домой.
— Мне надо из подвала свои игрушки забрать.
— Завтра вместе сходим и заберём, — пообещал ему Александр Сергеевич.
Глава 10
Если для кого студенческие годы и тянутся долгие годы, так только не для Василия. Как одно мгновение прошла учёба, свадьба, рождение сына. Будто не с ним, а с кем-то другим колдовали врачи, будто не ему, а кому-то другому завистники ставили подножки и пытались очернить его имя. Василий ничего этого не замечал. Он был поглощён литературой. Дар, которым наградила его судьба, рос ни по дням, а по часам, и наконец, достигнув критической точки, выплеснулся наружу, чтобы воплотиться в статьях, рассказах, повестях и других публикациях. Но самой большой мечтой для Василия было написание романа. Естественно, что он будет про войну и естественно, что главным героем будет командир. Однако талант, как и медаль, имеет свою оборотную сторону. Им начинают пользоваться не только те, кого одарила природа, но и все остальные, или все кому не поподя — можно и так сказать. А как ещё скажешь? Ведь в стране, где национализировано и поделено абсолютно всё, не может быть ничего личного. Если у тебя есть то, чего у остальных нет, значит отдать добровольно должен. Ну а если добровольно не отдашь… А как вы думали? Только так, и никаких разговоров. А то говорят, говорят — контрреволюция сплошная.
— Вася, дорогой, ну какие сейчас романы? — говорил ему главный редактор журнала. — Кого волнуют твои личные переживания? Запомни, ты рупор миллионов. Поэтому и надо писать про миллионы, а не про себя лично.
— Но ведь миллионы как раз и состоят из отдельных личностей.
— Вася, ты мне брось эту контрреволюцию на уши вешать. Никаких личностей у нас нет. Есть могучий и непобедимый советский народ.
— А товарищ Ленин или товарищ Сталин, разве не личности.
При упоминании этих имён, у главного редактора чуть не случился удар.
— Слушай, Василий, у тебя совсем плохо с политграмотой. Ну, какие же они личности? Они вожди.
— А я что сказал?
— Вот я и вижу, что ты не понимаешь, что говоришь. Иди и пиши. У нас тем неосвоенных на десять лет вперёд, а ты со своим романом лезешь.
И Вася шёл и писал. Писал про восстановление разрушенных городов, про то, как в колхозах женщины запрягались вместо лошадей и пахали, даже про то, как в Америке угнетали несчастных негров. В Америке он, конечно никогда не был, но в то, что там угнетают негров, свято верил. Василий писал про что угодно, только не про то, о чём хотел, ради чего и поступал в университет.
— Опять заставляют писать, про то, чего не видел, — жаловался Василий жене.
— А ты не пиши, — посоветовала Катя.
— То ест, как это не писать?
— А вот так. Про что ты должен написать?
— Про блокаду Ленинграда.
— Вот пусть они тебя в Ленинград в командировку и пошлют.
— А действительно, почему бы мне не съездить в Ленинград?
— И я там не была.
— Вот и поехали вместе.
Как ни странно никаких препятствий в редакции Василий не встретил. Наоборот, начальник даже обрадовался такому предложению.
— А что? Это идея. Найди там блокадника, и напиши про него статью. Да что там статью, напиши небольшую повесть.
Сборы были недолгими. Не прошло и трёх дней, как с лёгкой Катиной руки, Василий с женой оказались в Ленинграде.
Тут уж не надо быть ни Ленинградцем, ни литератором. Знает каждый — если надо писать про блокаду, начинать следует с Пискарёвского кладбища.
Обойдя это печальное и одновременно величественное место, молодой журналист с женой были потрясены героизму Ленинградцев. И хотя Василий сам был участником войны, и как говорится, прошёл и огонь, и воду, и медные трубы, увиденное не могло не взволновать его. Они с женой купили два букета цветов и подошли к братской могиле. На раскладном стульчике рядом с плитой, где был высечен только год захоронения, сидела женщина. Она так была поглощена своим горем, что нисколько не обратила внимание на подошедшую пару.
— Смотри, — толкнула локтём мужа Катя, — это настоящая Ленинградка.
Женщина не столько услышала, сколько почувствовала, что речь идёт о ней. Она медленно оторвала свой взгляд от плиты и подняла голову.
— Маша!? — неожиданно вырвалось у Василия.
— Вася, неужели это ты!?
Уже через час старые знакомые сидели в настоящей ленинградской коммуналке и вспоминали о своих военных подвигах.
— Ты про задание своё не забудь, — попыталась вернуть разговор в нужное русло Катя.
— Какое задание?
— Я ведь здесь в командировке. Редакция дала мне задание написать повесть о блокаднике, о коренном ленинградце. Вот я о тебе и напишу.
— Нет, — резко ответила Маша. — Я не имею права называться коренной ленинградкой. Вот если бы я пережила тут блокаду, тогда… Впрочем я могу рассказать тебе о настоящем ленинградце. Это дед Макар.
Маша так увлекательно начала рассказывать о деде Макаре, что молодой писатель, будто сам пережил с Макаром блокаду и вместе с ним умер в соседней комнате.
— Вот на этой самой кровати, — показала Маша. — Всё сделал и умер.
Василий не стал откладывать в долгий ящик свою работу и тут же записал основные вехи своей будущей повести.
— Да, интересная история, — сказал он, складывая и пряча листы исписанной бумаги. — Тебе его словно бог послал.
— И ты сюда не сам приехал, — тихо сказала Маша. — Тебя сюда тоже Бог послал.
— Не понял?
— Дело в том, что здесь живёт Кузьма.
— Кузьма? А он то здесь какими судьбами?
— Вот увидишь его, сам и спросишь.
— А командир? Ты о командире что-нибудь слышала?
После этого вопроса Машу словно подменили. Она, как будто, даже рассердилась на Василия за то, что тот задал этот вопрос.
— Нет, о командире я ничего не знаю. Ой! — вдруг вскрикнула она. — время-то сколько! А мне завтра рано вставать. Давайте расходиться. Встретимся завтра, я Кузьму приведу.
Гостям ничего не оставалось, как покинуть гостеприимную хозяйку и вернуться в гостиницу. Перед сном Катя спросила мужа:
— Что это с ней было? Она даже в лице изменилась, когда ты про командира спросил.
— Я заметил. Не только изменилась, но и выгнала нас сразу. Здесь какая-то тайна.
— Ну, что ж, ты разведчик, тайны по твоей части.
При встрече с Кузьмой говорили практически обо всём, но одна тема всегда оставалась закрытой. Стоило задать вопрос о командире или спросить за что посадили Николая, разговор тут же переводился на другую тему. Можно было подумать, что Василий был не из одного партизанского отряда. Наконец, Катя поняла, что происходит. Из всей компании она одна не вписывалась в военные воспоминания. Это она была тем замком, который накрепко закрывал рты товарищей её мужа.
— Маша, а ты не покажешь мне город? — вдруг спросила Катя хозяйку, — а то мы с Васей скоро уедем и когда ещё здесь окажемся?
— Конечно. Когда ты хочешь?
— Да хоть сейчас. Мужчины не обидятся, если мы оставим их?
— Не обидятся, — ответила за мужчин Маша.
— Вот и прекрасно.
Катя с Машей встали, быстро оделись и ушли.
— Что это с ними? — спросил Василий.
— Она говорила, за что Николая ещё во время войны посадили? — вместо ответа спросил Кузьма.
— Нет.
— А за что после войны в тюрьму попал?
Василий отрицательно помотал головой.
— Ну, тогда слушай.
Когда женщины вернулись с прогулки по городу, вся комната была прокурена так, что щипало глаза.
