Иори Фудзивара - Тьма на ладони
Господин Сато выразил серьезную озабоченность в связи с тем, что лидеры правящей партии неадекватно оценивают приоритеты в решении важнейших государственных проблем. По оценкам независимых обозревателей, антагонизм между генсеками напоминает бомбу замедленного действия,, способную взорваться в самое ближайшее время. Ожесточенные дебаты в Парламенте грозят оказать огромное влияние на результаты предстоящих выборов.
— С одной стороны, фантастика, — сказала Охара. — С другой стороны — почему бы и нет… Но с чего вы решили, что «молодой талантливый экономист» — это именно Ёда?
— Да ничего я не решил! Говорю же, это всего лишь гипотеза… Просто я в последнее время, кроме Ёды, ни о каких «молодых талантливых экономистах» особо не слышал. Вот и задумался. Особенно после того, что Майк вчера рассказал…
Несмотря на то что прозвучало его имя, у Майка и мускул не дрогнул на лице. Парень лишь потягивал свое пиво, мурлыча какую-то песенку.
— И что же он рассказал?
— Что единственное развлечение его отца в Лос-Анджелесе — давать интервью журналистам. Все финансисты, топ-менеджеры, экономисты только этим и забавляются. Потому что это — самое подходящее средство, чтобы заявить о своем существовании на весь белый свет. Однако в случае с рекламой на коммерческом телевидении — дело совсем другое! Об этой разнице я сразу задумался, как с Майком поговорил. Потом ты напомнила об извлечении прибыли. А сегодня эта статья на глаза попалась… В общем, так все и сошлось.
— ?
— Я уже говорил о женских прокладках? Так вот. Возможно, тебе мои пояснения — что Будде проповедь, но на всякий случай напомню. Каким бы известным ни был товар — его реклама должна быть четко привязана и к полу, и к возрасту основного потребителя. Что же получается, если вместо товара рекламируется человек? Сколько бы этот Ёда ни торчал в телевизоре — людей, всерьез интересующихся экономикой на его уровне, все равно кот наплакал. Можешь назвать это дискриминацией, но ни молодежи, ни домохозяйкам его имя сегодня ничего не говорит. А все они — потенциальные избиратели… Но ведь та же самая молодежь и те же домохозяйки — целевая аудитория «Антика»! И если выпустить такой ролик в эфир, может родиться новый народный герой. Та же формула «Си-эс-пи», только схема продаж превращается в сценарий предвыборной кампании.
— Значит, ролик — это попытка продать его имя? Поднять его имидж до уровня «государственной задачи номер один»?
— Кто его знает… Но если действительно так, то сроки выбраны очень толково. Выборы назначены на июль. Исидзаки потребовал, чтобы ролик изготовили до конца марта. То есть к началу голосования популярность профессора Ёды как раз достигла бы пика.
— Но как это можно проверить?
— Не знаю… Наверно, никак.
— А если позвонить в газету?
— Куда? В читательский отдел? А они тебе скажут: «Сверх того, что написано, мы комментариев не даем». Да и этот генсек, Норио Сато, вряд ли называл кому-либо имя Ёды. По крайней мере сейчас, когда о выборах еще никто не говорит…
— Но, судя по этой статье, именно Сато мог бы ставить на Ёду, как на беговую лошадь! Для чего и сочинил весь этот сценарий!
Девушка явно разгорячилась.
— Погоди, — осадил я Охару. — Скажем так, это лишь одна из возможных версий. Вообще-то, подобный ход мысли у генсека одной из лидирующих партий — штука почти невозможная.
— Но давайте представим, что вы правы, — сказала Охара, понизив голос. — Кому еще могла прийти в голову такая идея?
— Как раз на этот счет у меня особых сомнений нет. Кроме нашего президента, пожалуй, больше и некому.
У моей собеседницы отвисла челюсть.
— Исидзаки?
— Такой план мог придумать только профессионал от рекламы. Загвоздка в том, что самому Исидзаки это просто-напросто ни к чему. И если все это правда — вывод напрашивается только один: его каким-то образом запугали.
Охара склонила голову набок. Но секунд через пять решительно кивнула и заговорила — короткими фразами, тщательно подбирая слова:
— Исидзаки сходится с Дзюнко Кагами. Его супруга еще жива. Какие-то люди, пронюхав об этом, начинают его шантажировать. И принуждают его разработать идею с видеозаписью. Вы доказываете, что недостатки в монтаже могут привести к разоблачению. Тогда весь план отменяют, а запись велят уничтожить. Опасаясь, что вся история может выплыть наружу и привести компанию к краху, президент решает покончить с собой…
— Такую версию я тоже продумывал. В ней самое слабое звено — Дзюнко Кагами. В последние годы они уже могли бы пожениться официально. Его измена жене — дело прошлое, тут особо не пошантажируешь… В общем, не знаю. На этом моя мысль останавливается.
— И все же в этой версии я уверена. И могла бы поставить на нее все свои деньги.
— Это еще почему?
— Да потому что никаких других версий не остается! Простой метод исключения. Сколько ни думай, эта запись могла быть изготовлена с единственной целью — продать имя Ёсиюки Ёды, так или нет? А если в это не верится, так не вы ли сами сказали: в наших газетах каждый день полно новостей, которым никто не верит, и что с того? Логически-то все сходится!
— Как сказать. Если не знаешь, куда деньги потратить, лучше угости меня пивом. А насчет логики — есть тут одна неувязочка, на которую тебе даже школьник сразу укажет. Куда ты денешь человека, который может доказать, что запись — фальшивка?
— Киэ Саэки?
— Ну да.
— Но как раз ей-то и угрожает опасность! Иначе зачем бы Исидзаки прятал ее в отеле? Она ведь призналась, что опасается журналистов!
— Может, и так… Не знаю, не знаю.
— Да что с вами, шеф? Ни с чем соглашаться не желаете!
— Я всего лишь высказал свои подозрения. Пока у нас не будет доказательств, дальнейший разговор не имеет смысла. К тому же не факт, что, найди мы эти доказательства, нам станет понятна истинная причина самоубийства. А это — единственное, что я хотел бы знать. Политика меня не интересует. Я и не голосовал-то ни разу в жизни.
— Но если вы хотите доказательств, почему бы не встретиться с ним самим? С этим Ёдой, то есть…
— Я с ним уже общался по телефону. Он сказал, что лично с Исидзаки не знаком. Ничего другого он все равно отвечать не станет, так что для встречи даже повода нет. Или ты можешь придумать, ради чего он тратил бы свое драгоценное время на полубезработного старика?
Охара взяла со стойки распечатку с личными данными профессора Ёды.
— «Выпускник экономического факультета, университет Токио. В восемьдесят первом году поступил на службу в корпорацию „Ниппои-Буссан". В восемьдесят восьмом уволился, уехал в Калифорнию и поступил в университет Беркли, где получил степень кандидата наук и несколько лет читал лекции. С девяносто пятого снова в Японии, преподает в университете Эдо. Большой список научных работ. В качестве финансово-экономического эксперта активно выступает в прессе и по телевизору…» Блестящее резюме!
— Ну, с таким блестящим резюме и кретинов на свете хоть отбавляй… Хотя, конечно, не мне о том рассуждать.
За стойкой опять вырос Майк:
— Эй! Вообще-то, я разговоры клиентов слушать не люблю, но… Вы позволите вмешаться?
— Э-э, Майк, погоди! Если уж на то пошло, я сам у тебя хотел кое-что спросить. Мой вопрос поважнее будет. Зачем я сюда и пришел вообще-то.
— Нет уж, давай-ка я первый! По-моему, вам это будет интересно… Можете принять это за светский треп, но мой папаша когда-то читал лекции в Беркли.
Годика этак до девяностого. Получал за это, правда, раз в сто меньше, чем сегодня…
Охара изумленно вытаращилась на Майка и лишь через несколько секунд овладела собой.
— А этот ваш Ёда, как я понимаю, стажировался там в конце восьмидесятых, верно? В те годы «пузырь» раздулся до предела[32], по всей Японии денег скопилось до чертиков, все фирмы только и делали, что посылали сотрудников на учебу за границу. В штатовских вузах японские клерки целыми табунами получали магистров…
— Майк, — перебил его я, — а среди знакомых твоего отца кто-нибудь еще преподает в Беркли?
— Да наверное! Хочешь, я ему позвоню? — Он поднял руку и посмотрел на часы. — У них, кажется, еще полночь не наступила.
— Если это несложно — считай, я твой должник. Вопрос стоит так: не помнит ли кто-то из его друзей в Беркли японца по фамилии Ёда? Все-таки из телевизора о человеке мнения не составишь…
Он кивнул и пошел за телефонной трубкой. Я осушил свой бокал до дна.
— Насколько я понимаю, — сказала Охара, — надеяться тут особо не на что?
— Не скажи. Академическая система в Штатах японской не чета! Это у нас сдаешь дипломы один за другим как заведенный — и получаешь автоматом магистра, а затем и кандидатом становишься. В Америке дело другое! Там сперва кладешь год-два на магистратуру, потом еще лет пять-шесть на аспирантуру. Но главное — это совершенно разные уровни подготовки. Средний японский профессор по сравнению с американским магистром — все равно что пиво: и на пять процентов не тянет. Японцев, претендующих на кандидатскую степень, и так по пальцам пересчитать, а из них половина еще и вылетает в процессе учебы. Вот и выходит, что японский кандидат наук — существо слишком редкое, чтобы его не помнили. Тем более если он у них еще и лекции читал…
